Глава вторая
Десять человек стояли на песчаном берегу реки. Они были нагими, но не
знали об этом. Они уже встречались прежде, некоторые были дружны, иные
враждовали или любили друг друга – впрочем, никто из них этого не помнил.
Человек по имени Ормузд выглядел самым молодым. Посторонний наблюдатель
(впрочем, таких там не было и быть не могло) назвал бы Ормузда мальчишкой
и вряд ли предположил, что и свет, и твердь с рекой, и солнце были созданы
совсем недавно именно его мощной фантазией.
Рядом с Ормуздом стоял Ариман – человек, способный сотворить разве что
тьму, но тьма уже была в этом мире. Ариман обнимал за плечи невысокую
женщину, которую называл Даэной. Обоим казалось, что их притягивает нить,
видимая только им. На самом деле это притяжение видели все – не нить,
конечно, а слабое свечение эмоций, обнявшее две фигуры и объединившее их в
единое существо.
Остальные семеро, поднявшиеся на твердь из мрака, были знакомы друг с
другом. Смутно проступали имена – но была ли это память или всего лишь
инстинкт, требовавший хоть какой–то самоидентификации? Имена становились
пылью, и пылью становились попытки каждого понять себя, мир и себя в мире.
Пыль – желтоватая, как песок под ногами, – выступала у них на плечах,
ладонях, а у стоявшего чуть в стороне от остальных человека по имени
Антарм пыль мысли запорошила даже волосы.
Десять человек повернулись друг к другу и наконец увидели себя. Каждый
отражался в глазах каждого, и каждый понимал себя чужой мыслью, мгновенно
становившейся словом. Ормузд улыбнулся Антарму, Антарм не сводил взгляда с
Аримана, обнимавшего Даэну, и еще один человек не сводил с Даэны
пристального взгляда – это был Влад, а за Владом следил Виктор,
чувствовавший инстинктивно, что не должен доверять этому человеку, потому
что... Неважно, эмоции были пока сильнее разума. Не должен – и все.
Еще трое мужчин – Авраам, Пинхас и Генрих – подошли ближе и встали на
самом краю тверди, а женщина – Натали – осталась в одиночестве посреди
речного потока: вода была холодна, прозрачна и говорлива. Вода сказала то,
что Натали пока понимала смутно – слова не содержали смысла, пока вода не
заполнила эту пустоту. Генрих здесь, и мы вместе.
Мысль эта каплями упала на плечо Генриха, будто вода, которую Натали
отряхнула с пальцев. Он обернулся.
– Наташа! – сказал Генрих, и слово это, не сказанное даже, а вспыхнувшее в
небе ярче солнца, бросило их друг к другу.
Они встретились и застыли. Цепь, объединившая этих людей совсем в другом
месте и во времени, которое невозможно было измерить, замкнулась. Десять
человек стояли на краю тверди, собирая по крупицам собственную личность –
одну на всех.
Они говорили друг с другом, потому что привыкли (где? когда?) к такой
форме общения, и лишь много времени спустя поняли: в истинном разговоре
нет слов, есть только образы, которыми можно выразить гораздо больше, чем
символами–словами.
– Я люблю тебя! – воскликнул Ариман.
– Ты со мной, и я счастлива, – сказала Даэна.
– Значит, – заметил Ормузд, – мы сильнее, чем думали.
– Мы действительно сильнее, – подтвердил Антарм.
А Влад добавил:
– Если здесь что–то можно сделать силой.
– Я пытаюсь, – пробормотал Виктор, – и ничего не выходит.
– Господи, – произнес Пинхас, – велика сила твоя для меня, поднявшегося к
свету...
– ...И благословен ты, дающий, – это был голос Авраама, на что Генрих,
будучи человеком рациональным, но способным воспринять реальность и
эмоционально, отреагировал словами:
– Если мы поднялись из мрака к Творцу, то я вынужден признать, что Он
среди нас.
– И он – человек, – заключила Натали, вызвав возмущенный взрыв эмоций у
Авраама и Пинхаса.
Результат не замедлил сказаться – тайфун пронесся по маленькому острову,
даже река на мгновение вышла из берегов, но небольшое наводнение
закончилось так же быстро, как началось.
– Мы все–таки вырвались оттуда, – сказал Ариман, но созданный в его
воображении образ – огонь, охвативший небо, люди на небольших островках
суши посреди болотной жижи, фигуры Ученых, как тени фантастических существ
на блестевшей от жара поверхности купола, – этот образ ничего не сказал
его спутникам.
– Оттуда? – переспросил Виктор.
– Вы не помните, – сказал Ариман. Это был не вопрос, а утверждение. Он
знал, что никто не помнит своего прошлого. Кроме него.
А он помнил? В сознании рождались смутные образы, и он понимал их. Это
были изображения, края которых скрывались в тумане, а затем медленно
проявлялись – вместе со звуками, запахами и какими–то другими ощущениями,
которые он пока не мог определить.
"...Мама привела меня в школу, расположенную в квартале от дома. Школа
была нового типа, полуавтомат, и запись в первый класс проводил компьютер
с голосом телебабушки Нины – чтобы дети не боялись и чувствовали себя
спокойно. Я был спокоен. «Как тебя зовут, мальчик?" – спросила бабушка
Нина, и я сказал...
Что же я сказал? Как все четко в памяти, каждая пылинка на поверхности
стола, куда я положил свой рюкзачок с игровой приставкой! И голос
телебабушки я помнил так отчетливо, будто она только секунду назад сказала
свое: «Какой милый ребенок. Ты хочешь записаться в первый класс? Как тебя
зовут, мальчик?" Я раскрыл рот...
Что я сказал в тот момент?..»
«...вспомнил ясно, будто увидел на стереоэкране, – Метальников первым
пошел в атаку на Ученых, когда Минозис и Фай захлопнули кокон, отгородив
нас от Вселенной. Но все равно – мне не нравился этот человек, даже
сейчас, когда мы оказались... где? Представилась странная сцена:
спецназовец в камуфляже и маске в зале Московской хоральной синагоги, на
голове картонная одноразовая ермолка, вокруг молящиеся евреи, а раввин
Чухновский стоит перед гостем и не может принять решения – то ли выставить
нахала, то ли усадить на почетное место: мало ли зачем явился в Божий дом
этот представитель власти? Что если он собирается прямо в зале, где
хранится свиток Торы, произвести арест?..»
– Ормузд, – сказал Ариман. – Учитель! Что ты знаешь об этом мире и что
помнишь о мире, который мы покинули?
– Ничего, – помолчав, отозвался Ормузд. – Я создал твердь и солнце, и
воду, потому что... Мне так хотелось.
– Что такое память? – спросил Виктор. – Памяти нет.
Он был неправ. Ариман помнил. Память взрывалась, будто перегретый котел,
брызги рассыпались, падали, сливались друг с другом...
«Мы с ним первый раз вели дело, за которое могли получить не мелочь,
достаточную, чтобы свести дебет с кредитом, а полновесную сумму – Виктор
говорил о ста тысячах новых рублей. Нужно было отследить связи коммерсанта
по имени Алексей Осташков. Заказ поступил от его конкурента, и Виктор был
уверен, что, получив от «Феникса» неблагоприятные для себя сведения,
заказчик обратится к иным структурам, и Осташков долго не проживет, хотя,
конечно, тут все зависело от расторопности охраны. Бывали случаи, когда
ситуация выворачивалась наизнанку, и убитым находили вовсе не того, кто
предназначен был на роль жертвы.
Виктор тогда сказал, что нужно исхитриться – и деньги взять, и человека не
погубить. Нас потом смогут обвинить в пособничестве, статья восемьдесят
три бис, в лучшем же случае лишат лицензии. Но отказывать клиенту нельзя –
слишком велика сумма.
И мы сделали это. Я уже не помнил, как нам удалось»...
– Ты говоришь не то, – это была мысль человека по имени Пинхас, и Ариман
вспомнил: когда–то и где–то они были знакомы. Раввин Чухновский. – Ты
мешаешь осуществлять предписанную человеку миссию.
– Какую миссию? – воскликнул Ормузд.
– Слияния с Творцом, – твердо заявил Пинхас Чухновский, и Авраам – Абрам
Подольский в прежней жизни – поддержал его мысленным кивком.
– Творец, – повторил Ормузд. – Я сотворил свет и твердь, и солнце, и воду.
Ты говоришь обо мне?
– Я говорю о Боге!
– Что такое Бог?
– Бог – это Творец всего сущего, бесконечно добрый и всепроникающий Свет.
И у нас только один путь – постижение Господа, один путь – от тьмы нашего
падения к Божественному свету.
Ариман обернулся в сторону Чухновского, представил его себе таким, каким
видел, когда раввин лежал на склоне холма, сжав руками голову, шляпа
катилась по склону, ермолка упала и застряла в кусте, а полы пиджака
задрались, и оказалось, что ремень раскрылся, брюки свалились, это было не
столько смешно, сколько нелепо, в тот момент он не обратил внимания, а
сейчас почему–то отчетливо вспомнил: под брюками у раввина был поясок с
кармашком, куда обычно прятали деньги и документы, но Чухновский держал
там черную коробочку, должно быть, что–то связанное с еврейскими
молитвами, Ариман даже знал название, давно знал, но забыл...
– Господи, сколь славны дела Твои... – бормотал Чухновский. – Разумен и
благословен Ты, Присносущий, всемогущ и всеведущ Ты... Благословен будь,
Господь наш...
Ариман вспомнил, что, уходя когда–то из мира, повторял слова, сказанные
раввином, и эти же слова первыми пришли ему на ум, когда он осознал себя
на поле Иалу – нагим, беззащитным и обновленным: «Барух ата адонай...
Благословен будь, Господь наш..." Были это всего лишь вехи, расставленные
для обозначения места перехода из мира в мир, или он действительно в тот
момент обращался к Богу, в которого не верил прежде и не верил потом, но в
миг расставания с жизнью и обретения новой обращался именно к Нему,
давшему жизнь, отнявшему ее и вернувшему опять? Может, Бог, если он есть,
проявлял себя только в такие моменты – когда одна жизнь заканчивалась, а
другая начиналась с белого листа?
И если так, то слова, прозвучавшие сейчас, не означали ли, что все они
покинули еще один мир и перешли в следующий?
Была Вселенная, в которой он родился. Москва, Россия, Земля, Солнечная
система, Галактика... И другая Вселенная – та, где Ариман оказался после
смерти. Мир Ученых и Учителей, материи и духа. Разумно предположить, что
сейчас он оказался в третьей Вселенной и не имел ни малейшего
представления о том, что их здесь ждало.
Мысль возникла неожиданно, и Ариман повторил ее для всех:
– Это мир без материи. Мир духа, мыслей, идей. В этом мире нет привычного
нам понятия «здесь». И понятие «сейчас» тоже имеет иной смысл. Есть мы.
Если хотите – с большой буквы.
