Русская фантастика / Книжная полка WIN | KOI | LAT


Павел Амнуэль
Тривселенная
 < Предыдущая  Следующая > 
Глава двенадцатая
После того, как я ушел отсюда, услышав зов Даэны, не прошло и секунды. Катер дорожной полиции все еще менял эшелон, а следовавшая за ним машина амбуланса издавала звуки, способные любого раненого в дорожном происшествии довести до состояния клинической смерти.
Виктор вытащил из кобуры боевой «шидлер» и сдернул колпачок. Когда–то я трижды стрелял из боевого «шидлера» – было это на тренировочных стрельбах, поскольку в списке оружия, разрешенного к употреблению частными детективами моего звания, этот тип пучкового пистолета не значился. Виктор хотел использовать «шидлер» против дорожной полиции? Это была верная смерть – сначала чужая, но в конечном итоге собственная, поскольку гибели коллег полиция не прощала никогда, и уж тем более – сошедшему с ума частному детективу.
Что я мог предпринять?
Пилот полицейской машины был считай что мертв, потому что, сдернув с «шидлера» колпачок и активировав реактор, Виктор теперь обязан был сделать выстрел. Он даже не стал целиться, просто поднял оружие на уровень груди и прерывисто вздохнул, будто понимал, что это последний вздох в его жизни.
Мне ничего не оставалось, кроме как встать на пути пучка. Я взлетел в воздух, мысленно оттолкнувшись от травы, показавшейся мне не просто жесткой, но острой, как бритва, – я порезал себе сознание, хотя и не смог бы точно объяснить, что это физически означало.
Из плоского конца «шидлера» вырвался тонкий невидимый для глаза луч (я знал, что ускоренный поток частиц невидим для глаза, но это не мешало мне знать, с какой скоростью и в каком направлении несутся быстрые мезоны), рассек меня на миллионы частей – по сути, на миллионы не связанных друг с другом мыслей, – и замедлил движение, будто натолкнувшись на сверхплотную преграду.
Когда я опять ощутил себя единым целым, то понял, что добился своего – пучок продолжал движение к цели, но уже не представлял для нее существенной опасности.
Полицейские, которым я спас жизнь, получили возможность сделать залп, уничтожив сошедшего с ума детектива.
Этого я допустить тоже не мог. Рессеянная энергия потока частиц вновь сконцентрировалась – в форме невидимой стены, образовавшейся на полпути между пикировавшим катером и не успевшим ничего понять Виктором. Прошли долгие полсекунды, в течение которых я пытался осмыслить то, что делал и главное – понять, как я это делаю, не принадлежа, по сути, этому миру и следовательно не имея, в принципе, возможности управлять происходившими здесь материальными процессами.
Полицейские не знали, конечно, что избежали гибели, действовали они согласно уставу, и стрелок, высунувшись из–за турели в левой двери машины, выпустил в Виктора короткую очередь. Он бил наверняка, да еще и Чухновского мог прихватить, если бы пули смогли пройти сквозь стену, сложенную из энергетических кирпичей, оставшихся после рассеяния пучка от «шидлера».
Пули увязли, энергия движения перешла в тепло, и металл раскалился. В воздухе вспыхнули и погасли десятка полтора ярких искр.
А потом и катер налетел на барьер, турбина взвыла, как раненый зверь, машина легла на борт и заскользила к земле – необратимо и безнадежно. Высота была слишком мала, чтобы пилот успел предпринять что–нибудь – да он и понять–то ничего не успел, бедняга.
Машина врезалась в холм метрах в ста от куста, где лежали Виктор с Чухновским, турбина захлебнулась, хлынувшее в двигатель горючее воспламенилось, и взрыв расцвел алым цветком с рваными черными краями, будто опаленная пламенем роза. Вопивший на все лады амбуланс приземлился неподалеку от погибшей машины, и выскочившие из кабины медики застыли, не собираясь бросаться в огонь, чтобы спасти то, что еще не сгорело. Скорее всего, они и раньше не знали, на кого вел охоту дорожный патруль, а теперь так и вовсе забыли о цели полета.
Виктор стоял на коленях и смотрел в пламя. Не нужно было уметь читать мысли, чтобы догадаться: Хрусталев вообразил, что это его выстрел вызвал падение катера и взрыв.
– Уходи, – сказал я Виктору, и повторил, будто заклинание:
– Уходи, уходи...
Сначала я подумал, что Виктор сам себе напоминает о необходимости бегства, но мысль Хрусталева была направлена вовне, и я понял, что говорит он со мной.
– Уходи, ты приносишь несчастье...
Это я и без него знал. Но я не сам явился сюда и не был в состоянии сам уйти.
– Виктор, – сказал я, и слова мои отразились в мыслях Хрусталева, заметались, будто световые зайчики в пустой комнате, – почему ты это делаешь?
Он воспринимал мои слова как собственные мысли, ему казалось, что я присутствую в его сознании, будто паразит, вцепившийся в разумную плоть. Но над собственным подсознанием он, конечно, не имел власти, и более того, повторяя назойливое «уходи», Виктор будто вспарывал одеяло, которым были укрыты глубинные слои его души, и во все стороны полетел пух, нематериальный и легкий, мгновенно обращавшийся в тлен, в труху – но я все же успевал ловить обрывки воспоминаний, и впитывал в себя, и возвращался, и возвращался...
Обрывок первый. Разговор с муровским опером Рудольфом Окоемовым, с которым у Виктора всегда были, мягко говоря, недружественные отношения. Место... Непонятно, туман. Неважно.
– ...отберут лицензию, – Окоемов злораден и не скрывает этого.
– Я расследую смерть Винокура, это частное дело, – Виктор идет напролом, понимая, что бросается грудью на танк.
– Все признаки заказного... – голос Окоемова срывается, тонет и всплывает, это неприятное воспоминание и потому разорванное почти в клочья. – Отказано...
– Нет! – Виктор срывается на крик, это плохо, он не должен... – Я доведу до конца, потому что...
Он умолкает. Что он может сказать? То, что впервые в жизни столкнулся с силой, которая командует им? Эта сила – он сам, тот, кто находится в глубине и понимает значительно больше, чем его живущее моментом сознание. Барух ата адонай... Дьявол придет в мир, и никто не будет защищен от огня, того, что сжег Подольского, и Елену, жену Аркадия, и Метальникова, единственного, кого нашли среди трупов практически без единой царапины на теле, кроме... кроме черной маски на лице.
– ...Лицензия аннулирована, – сказал Окоемов, и Виктор встал, я это понял, потому что лицо опера оказалось где–то внизу, скомканное и выброшенное памятью.
Несколько обрывков я упустил, да они и не содержали ничего важного – Виктор, видимо, пытался добиться защиты у старых друзей, и никто из них... Но это ведь ясно, не стоило и смотреть.
Обрывок разговора Виктора с Львом Подольским.
– Все и всегда объясняется материальным воздействием, – голос Льва Николаевича. – Все и всегда. Генрих занимался исследованиями в области слоистой наследственной памяти... Вы что–нибудь в этом понимаете?.. Я тоже.
– Памятью можно убить?
– Памятью можно покончить с собой! Пульса денура, этот еврейский удар огнем – глупость! Но энергия памяти реальна! Я знаю...
Разрыв фразы, и сразу – Виктор:
– Я вспоминаю, как в детстве чуть не выпал из кабины детской авиетки, и это убивает меня?
– Да! Потому что – резонанс! Вы даже можете вспомнить, как ваш прапрадед попал под колеса первого в вашем городе автомобиля, и это убьет вас не хуже...
– Глупости, – Виктор спокоен. – Я не могу помнить, что ощущал прапрадед перед смертью, он не мог передать этих воспоминаний моему отцу, а отец – мне...
– Вы думаете, что генетическая память передается только механически? – Подольский хихикает. – Разве история с Генрихом не доказала обратного?
– Что?
– Господи! Как мог Генрих помнить о гибели Абрама? Он не был его прямым потомком!
– Не был...
Обрывок улетел, и упал другой – Виктор и Чухновский.
– Я вас переведу через границу с Татарстаном. Это единственный канал, который я еще не потерял. Или вы хотите, чтобы за вас взялись в МУРе?
– Но... Не станут же они привлекать меня из–за молитвы... Они там все безбожники!
– Хуже! Они там все христиане.
– Но я ничего не...
– Им плевать! Дело у меня забрали. А там столько смертей, и каждая необъяснима, как вызывание духов... Им нужен виновник. Вы!
– Ерунда, – уже не так категоричен, но раввин еще сопротивляется.
Обрыв.
И опять – Лев Подольский. Умные глаза – в упор.
– Я не пойду с вами, Виктор Николаевич. Это не поможет, у Татарстана с Россией договор о взаимной выдаче преступников.
– Договор не распространяется на заказные убийства, по которым нет доказательств!
– Вы уверены, что это вас спасет?
– Это спасет вас!
– Господи, – шепчет Лев Николаевич, – что меня спасет в этом мире? Отец когда–то хотел эмигрировать в Америку, знаете? Он говорил, что Россия свою историю завершила в две тысячи шестнадцатом, когда президентом стал Куваев. С тех пор это страна–зомби. И мы с вами – зомби в стране зомби. Генрих не хотел так жить и что получил? А раввин ваш все понимает...
– Он согласился пойти со мной.
– Не ради себя! Потому что это нужно вам, и потому что он считает себя до некоторой степени виновным.
– В чем? Вы думаете, он действительно верит в силу молитвы?
– Да ни в какую другую силу он не верит вообще! Вы думаете, он верит в силу вашего МУРа или ваших антисемитов, или ваших шокаторов? Он даже в собственные силы не верит, иначе не сидел бы в синагоге, которую не закрывают, потому что МУР использует ее для получения информации. Что, вы не знали? Вы меня поражаете, это известно каждому еврею! Ну да, вы не еврей. Так вот, я вам говорю, что обряд пульса денура еще не...
Я слушал и смотрел, и боялся, что обрывок воспоминания улетит, разорвется, и Подольский умолкнет. Я боялся этого, и так случилось.
Виктор хотел уехать в Казань и увезти раввина и Льва Подольского – идея не из самых глупых, но и не блестящая. При необходимости МУР достал бы Хрусталева и в Татарстане – плевать там хотели, есть соответствующий договор или нет. Если Виктор решил уйти, то почему оказался в сотне километров от Москвы, на холме, открытом со всех сторон – да еще без транспорта?
– И что дальше? – неожиданно произнес раввин и с кряхтением принялся подниматься на ноги. Я мог себе представить, чего это ему стоило – через несколько минут после шока. – Вы сказали... про несчастье... Вы ЭТО имели в виду?
Чухновский кивнул на догоравшие обломки катера и суетившихся врачей.
– Не это, – пробормотал Виктор и посмотрел мне в глаза. Он не видел меня, но ощущал что–то смутное и – вот, что поразило меня в этот момент! – ждал. Он приехал на этот безымяный холм рейсовым автобусом и притащил с собой раввина, потому что ждал МОЕЙ помощи. После нашей встречи... После бесед с Чухновским... Он ждал меня, знал, где ждать, и я пришел.
Я понял теперь смысл появления Хрусталева с Чухновским именно на этом холме, похожем на тот...
Три полицейские машины, прилетевшие со стороны Москвы, начали описывать окружности, заходя на посадку, одна из них неожиданно устремилась к нам – отсчет времени вновь пошел на секунды, и я должен был решиться.
– Это не больно, – сказал я Виктору.
Он закричал. Господи, я обманул его! Это оказалось так больно, как я не мог себе и представить. Виктор умирал мучительно, и я мог лишь наблюдать – не глазами, какие глаза у нематериальной сути? – как на лице Хрусталева появляется чернеющий отпечаток моей ладони, как с шипением лопается кожа, и сердце не в силах вынести кошмара, оно раздувается от ужаса и застывает, и все кончено, тело Виктора падает головой вниз в колючий кустарник, сверху кажется, что человек потерял сознание, а может и умер, значит, он не опасен, и можно взяться за второго, этого религиозного еврея, который стоит на коленях и грозит небу немощным кулаком.
– Это не больно, – сказал я раввину, солгав, чтобы он раньше времени не потерял сознания от страха. Я знал, что он меня не услышит, но надеялся на подсознательный отклик, всегда гораздо более естественный, чем любая мысль или действие, вызванные внешним раздражителем.
Чухновский услышал, и я замер, пораженный силой его сознания, его веры и его блаженства в этот последний для него миг на земле.
– Это не больно, – повторил раввин и протянул руку туда, где, как ему казалось, находилась в воздухе моя невидимая глазу суть. – Творец наказывает, и Творец прощает. И прощение, и наказание – суть одна. Одна суть – спасение.
Чухновский – я ощущал это – действительно находился сейчас в таком состоянии, когда боль становилась символом, не имея над организмом никакой власти. Экстаз? Я бы назвал это иначе. Вера. Этот человек действительно верил. В Него. В Его силу. В Его власть, в Его право карать и миловать, и оставлять на долю человека право отделять милость от кары.
Когда черный след ладони проступил на лице раввина, выталкивая душу из ее оболочки, на тлевших губах проступила улыбка, а потом кожа лопнула, и улыбка превратилась в оскал, но Чухновский этого уже не видел. Удар огнем. Пульса денура. Благословен будь, Господь наш... Барух ата адонай...
Полицейский катер опустился метрах в десяти от трупов, и патрульные высыпали из машины, держа шокаторы наизготовку.
Чухновский лежал в кустах, подставив лицо солнцу, и зрелище сгоревшей кожи поразило патрульного сержанта настолько, что он прижал ко рту ладонь, сдерживая рвоту. Он слышал краем уха сплетни, ходившие во всех структурах МУРа – о странных смертях последних дней, о том, как маньяк убивает свои жертвы, поражая их раскаленной ладонью. Он не верил, мало ли что плетут дознаватели, когда не могут добраться до преступника и ищут себе оправдания...
Значит, это правда?
Я не мог ничего сказать по этому поводу – меня уже не было здесь, мир расплылся в сознании, стал картиной в памяти, мгновенно переместившись из реальности настоящего в отражение прошлого.
В возникшую пустоту ворвался голос.
– Вернись! – сказала Даэна. – Не оставляй меня так надолго! Я не могу без тебя...
Я вернулся – в тот миг, из которого ушел.

© Павел Амнуэль

Разрешение на книги получено у писателя
 
 < Предыдущая  Следующая > 

  The text2html v1.4.6 is executed at 5/2/2002 by KRM ©


 Новинки  |  Каталог  |  Рейтинг  |  Текстографии  |  Прием книг  |  Кто автор?  |  Писатели  |  Премии  |  Словарь
Русская фантастика
Купить фантастическую книгу тем, кто живет за границей.
(США, Европа $3 за первую и 0.5$ за последующие книги.)
Всего в магазине - более 7500 книг.
 
Stars Rambler's Top100 TopList