* * *
Бездна, в которую падал Йосеф, не имела не только дна, не только
конца, но и начала. Эта бездна была – Бог, именно таким видел Творца Моше,
только не мог выразить словами, находил привычные, и получалось – огненный
шар, или куст, или голос в небе.
Бездна, в которую падал Йосеф, не пугала, потому что он не мог
разбиться. И еще потому, что он твердо знал – пришла к нему смерть, и
теперь, покинув телесную оболочку, он воспарил к высшим сфирот, становясь
все ближе к той силе, которой поклонялся.
Йосеф не был профессиональным каббалистом, хотя, конечно, знал
многое. Иногда он даже спорил мысленно с автором «Книги Зоар», а бывало,
ему приходили в голову сомнения и относительно некоторых высказываний в
устной Торе. Когда к нему приходили люди со своими вопросами, порой
наивными, часто зрелыми и действительно неразрешимыми в одиночку, Йосеф
сначала отвечал так, как указывали Тора или Талмуд, или Галаха, а потом,
дав собеседнику время уложить в сознании ответ, сам же принимался его
интерпретировать и порой оспаривать, вызывая человека на диалог, спор, и
вот тогда–то начинала ткаться бестелесная, но очень прочная ткань истины.
И когда человек покидал ешиву, он уносил не просто ответ, но – решение.
Свое собственное решение, а не навязанное равом пусть даже из самых лучших
побуждений.
Единственное, чего не допускал Йосеф ни при каких обстоятельствах, –
чтобы собеседник не пожелал думать. Верь, верь безмерно, знай, что превыше
всего воля Творца, единого Бога нашего, и знай еще, что понять эту волю мы
сможем только тогда, когда поймем мир, в котором живем. Ибо не словами
дается она, но косвенно – через поступки людей, через природные силы, даже
через силы зла, которые, будучи не менее сил добра подвержены
Божественному влиянию, играют столь же необходимую роль в принятии любого
решения.
Падая в бездну, а точнее – поднимаясь в ней (ощущение падения не
могло обмануть; в мире духа он мог только подниматься к слиянию, ибо жил и
умер в самом низшем из миров – мире косной материи), Йосеф ждал явления,
оно должно было начаться яркой точкой в конце этого бесконечного туннеля,
и точка должна была стать огнем пылающим, а дальше он не знал, о
дальнейшем можно было только догадываться.
Вокруг себя он услышал голоса и узнал в них голос матери («Спокойно,
сынок, ты уже с нами, все позади, хотя ведь ты не мучился, благодарение
Создателю»), отца («Ты прожил не всю жизнь, Йосеф, но об этом после..."),
дяди Натана, погибшего на Голанах во время Шестидневной войны («я расскажу
тебе, как все было, ты должен знать»), и еще чьи–то голоса доносились
издалека, приглушенно, будто разговаривали за стеной, а потом возникла
блестящая точка, разбухла и стала белым кругом, и душа Йосефа влетела в
него, и прорвала какую–то хрупкую преграду, он точно знал теперь, что
никакого тела у него больше нет, он испытывал огромное облегчение, будто
избавился от гирь на ногах, и еще от чего–то избавился, он сразу понял,
что это были ненужные ему воспоминания и опыт душ, вошедших в него при
последней реинкарнации, притаившихся в нем, не мешавших ему жить, но и
пользы никакой для той, прошедшей, жизни не представлявших. Теперь они
отлетели, и Йосеф испытал облегчение, потому что одна из этих душ была
душой падшей женщины из Иудеи времен Второго храма.
Мир вокруг него стал ослепительно белым, Йосеф подумал, что поднялся
уже в высокие сфирот, и это свет Творца, изливающийся в низшие миры,
обволакивает его, протекает сквозь него, учит его чему–то, чего он не знал
в той, земной, жизни. Это был свет приобщения, и Йосеф плескался в нем как
младенец в ванне, не понимающий, что в глубокой воде можно захлебнуться.
Все голоса умолкли, его оставили одного со светом, и теперь Йосеф
ждал, что услышит – нет, не голос, не колебания чего то, что не могло быть
воздухом, а воплощенную в образы мысль Творца. Йосеф жаждал этого. Он был
готов.
И получил то, что хотел.
