* * *
– Мы одни, – повторил И.Д.К., и они, действительно, были одни.
– Мы одни, – повторила Дина, подтверждая очевидное.
– Я люблю тебя, – сказал И.Д.К., и эхо повторило эти слова, отразив
их от небесной тверди с желтыми нашлепками звезд, от плоской Земли,
упиравшейся жестким неотшлифованным краем в гранитный купол неба, и от
воздуха, заполнившего пространство между небом и землей будто гондолу
дирижабля, поднявшего в одиночество своих пассажиров.
– Ты это чудесно придумал, – сказала Дина, оглядываясь вокруг.
Оранжевый диск солнца висел над головой и не слепил глаза. Чуть
поодаль покачивалась, будто ладья на волне, ущербная луна, И.Д.К.
остановил ее движение недоуменным пожатием плеч, и месяц застыл, стало
слышно, как стекают песчинки с крутых склонов лунных кратеров. Небесная
голубизна, яркая в зените, смешанная с солнечной короной, становилась
густой синью на пути к близкому горизонту, и звезды над самыми холмами
сияли особенно ярко, обрисовывая только те созвездия, которые нравились
И.Д.К. с детства – Ориона, Кассиопею, Лебедя, расположившихся в
парадоксальном соседстве друг с другом.
– Купол этот, – сказал И.Д.К. с гордостью, – не пропускает мыслей, ты
чувствуешь, как они отражаются и возвращаются к нам?
– Конечно, – подумала Дина. – Я люблю тебя... Слышишь? Эхо.
– Господи, – сказал И.Д.К., – какая ты красивая, Дина...
Он еще не вполне владел искусством видеть человека во всех его
измерениях сразу, сознание стремилось представить Дину такой, какой она
была в иерусалимской квартире в тот момент, когда выковыривала занозу из
его ладони. Он и себя воссоздал таким, каким, как ему казалось, был в тот
вечер, – он знал, что Дина все равно видит его иным, у нее сложились свои
представления, и образ его она лепила по–своему.
Миг продолжался вечность, а все остальные измерения Вселенной
замкнулись на себя, и взрыв, который был неизбежен, произошел именно
тогда, когда И.Д.К. казалось, что ничего уже больше произойти не может,
потому что было – все.
Они еще долго лежали рядом, расслабившись. Время текло по спирали, и
они вернулись к его исходу, и пережили еще один взрыв, и вернулись в мир;
и лишь после этого, поняв, что очередной виток им вряд ли удастся
пережить, сохранив рассудок, И.Д.К. распрямил время, и солнце покатилось к
закату, а небо почернело, и из трещины в каменном своде подул
пронзительный ветер.
– Пора? – спросила Дина.
– Пора, – подтвердил И.Д.К.
Он не стал уничтожать этот мир, здесь им было хорошо. Он взял Дину за
руку, провел мимо яблонь к стене, утыканной нашлепками звезд, нашел
маленькую зеленую дверь и отворил ее.
Измерения расправились, и на И.Д.К. обрушилось знание о том, что
произошло за время их отсутствия.
Беспокойство его перешло в состояние, близкое к паническому, когда
И.Д.К. не сумел ни в одном из доступных ему измерений обнаружить следы
сына своего Андрея и сына Дины – Хаима.
– Люда, – позвал он, – где Андрей?
И лишь тогда Людмила обратила внимание на то, что мальчишка, ходивший
за ней по пятам последние несколько часов, лишь по видимости был ее сыном
– не более, чем свернутая и спрятанная под одеяло подушка имитирует
спящего на постели человека.
– Илья, – позвала Дина, обращаясь к Мессии, – где Хаим?
Мессия, который следил за игрой мальчиков с самого начала, не сумел
быстро найти простое решение перехода нематериальной мысли в сугубо
материальную сферу передачи информации, и ответ прозвучал отдаленным эхом,
в котором смысла было не больше, чем в раскатах летнего грома:
– И... г... а...
– Йосеф, Муса, – резко сказал И.Д.К., и оба немедленно явились –
Йосеф в ставшем уже для него привычным облике Ильи Кремера, а Муса
предпочел сконцентрировать материю таким образом, чтобы зрение
воспринимало его джинном из арабской сказки.
– Дети, – сказал Муса. – Нельзя оставлять их без присмотра.
– Ничего с ними случиться не может, – сказал Йосеф.
– С ними – нет, – мысль И.Д.К. была очевидна, – а с миром?
