* * *
Поиск в пространстве совести несколько отличается от поиска чего бы
то ни было в простом и привычном четырехмерном пространстве–времени.
Людмилу вел инстинкт, и она не подумала о том, что и как станет делать, и
сможет ли что–то сделать вообще.
Андрей, в отличие от матери, все прекрасно обдумал, и потому
встретился с гораздо меньшими неожиданностями.
Облака внутри выглядели плотной ватой, как и положено облакам, если
смотреть на них из салона самолета, – ничего интересного. Оставив облачный
слой внизу, он сразу же забыл о цели путешествия, потому что самое понятие
путешествия – перемещения в пространстве и времени – потеряло смысл.
К чему путешествовать, если есть куда более интересное занятие –
спасать миры?
Он спас похожих на маленьких крабов жителей планеты, погубленной
болезнью, поразившей мозг. Мозг, впрочем, не жителей, но самой планеты,
которая и была, на самом–то деле, существом разумным и сотворившим жителей
на своей поверхности исключительно в познавательных целях. Конечно, Андрей
абсолютно ничего не смог бы сказать о том, где именно и когда существовала
такая планета. Знал только, что – да, существовала, и что – да, погибла, и
причину знал: болезнь возникла потому, что где–то на Земле в Уганде (он и
не знал, что есть такая страна на свете!) были в одночасье убиты ни за
что, ни про что пятнадцать тысяч человек. Причинно– следственные связи в
двумерном пространстве совести привели к однозначному результату, и мозг
планеты (он занимал почти весь ее объем, вплоть до кипевшего лавой ядра),
потеряв способность мыслить последовательно, принялся методично уничтожать
им же созданное население.
Так вот и начинается безумие, если говорить о планетах.
Возможно, что совесть Андрея устремилась именно к этой планете
потому, что спасти «крабиков» не представляло большого труда – планета их
создала, планета их погубила, она же и воссоздала погубленное, она не
помнила цели, но средства запомнила и воспользовалась этими средствами,
вполне доступными любой планете с подкорковым разумом лавового типа.
Людмила, поднявшаяся вслед за сыном, пересекла облачный слой в другой
области двумерного пространства, к тому же, сам тип измерений едва заметно
сместился, и потому не совестью стало ощущать себя сознание Людмилы, но
стыдом за все, что сделали люди с существами иных планет, звезд и
галактик.
Совесть конструктивна, стыд пассивен. Людмила терзала себя, но ничего
не могла исправить – что сделано, то сделано. Она облилась слезами над
серой пылевой туманностью: всем, что осталось от некогда прекрасного мира
в галактике, располагавшейся в трехстах миллионах световых лет от
Солнечной системы. Она страдала и, зная, что миров, подобных тому, чья
смерть так ее взволновала, еще очень и очень много, Людмила понимала, что
для сохранения здравого рассудка нужно немедленно вернуться на Саграбал.
– Андрюша! – воскликнула она, когда вновь увидела над собой
серо–сизое небо и лица бывшего мужа и его любовницы.
– Он только что вернулся, – сказал И.Д.К., и Людмила, повернув
голову, встретилась взглядом с сыном.
Им не нужно было времени, чтобы все вспомнить, а остальным пришлось
рассказывать, и рассказ этот оказался столь же бессвязен, сколь велики
были попытки Андрея и Людмилы создать хотя бы отдаленное подобие
хронологии. Резюмируя, И.Д.К. сказал, с сомнением в мыслях:
– Теперь, мне кажется, я понимаю, почему молчала Вселенная.
– Я тоже, – подал голос Ричард, – и это ужасно.
– А я не поняла ничего, – призналась Джоанна.
– Мы убили их всех, – сказал Муса.
И.Д.К. посмотрел на Йосефа – его реакция, реакция человека, более
других разбиравшегося в высших сфирот, была важнее прочих.
Но Йосеф молчал. Молчал голос Йосефа, молчали мысли Йосефа, он
никогда прежде «молчанием космоса» не интересовался, да и не знал, скорее
всего, об этой гойской проблеме.
– Мы убили их всех, – повторил Муса, будто в его мыслях эта фраза
вертелась кольцом магнитофонной ленты. – И мы должны их всех оживить.
– А чем мы, скажите на милость, занимаемся? – сказал И.Д.К. – Или вы
воображаете, действительно, что Код управляет лишь земной цивилизацией, и
что Творец, кем бы он ни был, лишь нами, людьми, более того – евреями,
ограничил деятельность свою? «И восстанут мертвые», верно? Почему вы
думаете, что это только о наших, земных, мертвецах? Почему не обо всем
живом и разумном, что было создано и погибло – от наших ли действий или по
естественным, с позволения сказать, причинам?
– Мамочка, – сказал Андрей, который не очень внимательно слушал
пререкания взрослых. – Мамочка, ты знаешь, Хаим все еще не попал на
Саграбал. Его нет здесь.
И тогда все замолчали, и мысли свои прихлопнули усилием воли, и
посмотрели на Андрея, а он, смутившись от неожиданного общего к нему
внимания, продолжал:
– Хаим вообще не на планете... Это какое–то место... Нет, я не могу
рассказать...
– Не рассказывай, ради Бога, – удивительно кротким голосом прервала
сына Людмила. – Закрой глаза, открой мысли. Можешь?
Андрей не ответил – обиделся.
Среди безвременья заоблачной выси (говорить ли о выси там, где нет и
глубины?) увидел или, точнее, ощутил Андрей некий остров. Не планета. Не
звезда; звезда была бы тускла и прозрачна – как еще может выглядеть звезда
в пространстве невыраженных ощущений? Это был остров – двумерная
ограниченность в трехмерной бесконечности. Забытая и легкая твердь.
Пересадочная станция, – подсказал И.Д.К., и Андрей согласился.
Хаиму было хорошо. Он летал над чем–то, что с высоты выглядело сразу
всеми рассказанными ему сказками. Он не мог отделить одну от другой, да и
не хотел. Ни пространства, ни времени на Острове не существовало.
Измерение сказок?
Скорее, измерение воображения, – подсказал И.Д.К., и Андрей
согласился.
Хаиму было хорошо, потому что он сам создавал мир, в котором жил. Мир
был низок, а летать хотелось высоко, и Хаим придумал высокий мир, так и не
поняв, что понятие высоты существует лишь в его воображении, как и понятие
добра и зла – добром он наделил все живое, а зло отдал мертвому, которого
на Острове было предостаточно, а если чего недоставало, то воображение
Хаима достраивало мертвечину зла.
Присутствие Андрея Хаим ощутил, он Андрея даже увидел, он с Андреем
даже обменялся мыслями, а потом попросил уйти, потому что с ходу не смог
разобраться, что принес ему Андрей – добро или зло.
– Тебя мама ждет, – подумал Андрей.
– Ждет? – усомнился Хаим и был прав, в мире без времени ожидание
теряло смысл.
– Где ты? – спросил Андрей. – Как сюда попал?
– Пришел–прилетел–приполз–явился.
– Иди–лети–ползи за мной.
– Нет, – сказал Хаим неожиданно твердо, и Андрей перестал его
ощущать, он оказался вне представлений Хаима о добре и зле; измерения, в
которых они существовали, перестали пересекаться, и Андрей вернулся в мир
совести, где ему стало страшно, он понимал, что здесь воплощенного зла
куда больше, чем того легкого зла, что создавал Хаим на своем Острове,
выдержать этого Андрей не мог и ринулся под облака, как в теплую воду
бассейна после ледяного воздуха зимней московской улицы...
– Я смогла бы найти Хаима по тем вешкам, что показал Андрюша, –
сказала Людмила.
– Думаю, что и я сумел бы, – согласился И.Д.К.
– Я сама, – это была мысль Дины, и все подчинились ей, не задавая
вопросов.
Дина ушла по–английски – не попрощавшись.
