Постаревший Заргарьян
Я еще раз придирчиво заглянул ему в глаза. Он. Мой Заргарьян,
постаревший на двадцать лет.
Но я и виду не подал, что узнал его.
– Куда вам? – спросил он.
Я только пожал плечами. Не все ли равно, куда ехать человеку, двадцать
лет не видевшему Москвы.
– Тогда поехали. Чур, не возражать – я гид. Кстати, где вы обедаете?
Хотите в «Софии»? Вместе. Честно говоря, не люблю обедать один.
Он и к пятидесяти годам не утратил мальчишеской пылкости. И в роль гида
вошел сразу и горячо.
– По улице Горького не поедем. Ее почти не перекраивали. Рванем по
Пушкинской, совсем новая улица – не узнаете. Запрограммировано.
Он повторил это в микрофон, добавив, где свернуть и где остановиться.
Такси, беззвучно захлопнув дверь, поплыло, огибая сквер.
– А как рассчитываетесь? – спросил я.
– Вот в эту копилочку. – Он показал на щель в панели под ветровым
стеклом.
– А если мелочи нет?
– Побеспокоим разменное устройство.
Такси уже свернуло на Пушкинскую, похожую на Пушкинскую моих дней, как
Дворец Съездов на заводской клуб. Может быть, она была внешне иной и в
шестидесятые годы – ведь подобие миров не предполагает их идентичности, –
но сейчас она была иной и масштабно и качественно. Двадцатиэтажные взлеты
стекла и пластика, не повторяя друг друга, вписывались в скалистый
орнамент каньона, на дне которого кипел многоцветный автомобильный поток.
Тротуары, как в торговом пассаже, тянулись в два этажа, соединяясь над
улицей кружевными параболами мостов. Мосты связывали и дома, образуя
дополнительные аллеи над улицей.
– Для велосипедистов, – пояснил Заргарьян, перехватив мой взгляд. – Там
же бассейны и площадки для вертолетов.
Он добросовестно играл роль гида, с удовольствием смакуя мое удивление.
А лобастый наш дельфин тем временем пересек бульвар, пролетел столь же
неузнаваемую улицу Чехова и подрулил по Садовой к небоскребу «Софии». Ни
площади, ни ресторана я не узнал. Маяковский, будто изваянный из
бронзового стекла, так и блистал на солнце, вздымаясь над площадью выше
лондонской колонны Нельсона. Сверкал и параллелепипед ресторана «София»,
играя отраженным солнечным светом, как сплав хрусталя с золотом.
Ресторанный зал поражал и внутри. Привычно белые столики под старомодно
крахмальными скатертями соседствовали со странными геометрическими
фигурами, похожими на шатры из дождя и аргоновых нитей.
– Что это? – оторопел я.
Заргарьян улыбнулся, как фокусник, предвкушая еще больший эффект.
– Сейчас увидите. Сядем.
Мы сели за один из привычно крахмальных столиков.
– Хотите стать невидимым и неслышимым для окружающих?
Он что–то тронул, подняв уголок скатерти, и зал исчез. Нас отделял от
него шатер из дождя, без влаги и сырости. В дождь вплетались светящиеся
нити без стекла и проводки. Нас окружала благоговейная тишина пустого
собора.
– А выйти можно?
– Так это же воздух, только непрозрачный. Светозвукопротектор. У нас в
лаборатории мы применяем черный. Абсолютная темнота.
– Я знаю, – сказал я.
Теперь удивился он, подслушав в моем ответе что–то для себя новое.
Мне надоело играть в загадки.
– Вы Заргарьян? Рубен Захарович? – спросил я, уже совершенно уверенный
в том, что не ошибаюсь.
– Узнали, – усмехнулся он. – Значит, и борода не помогла?
– Я по глазам вас узнал.
– По глазам? – опять удивился он. – На газетных и журнальных портретах
глаза хорошо не выходят. А где же вы меня еще видели? В кино?
– Вы по–прежнему занимаетесь физикой биополя? – начал я осторожно. –
Тогда не удивляйтесь тому, что сейчас услышите. Я вам сказал неправду о
том, что двадцать лет не был в Москве. Я вообще не был в этой Москве.
Никогда. – Я помедлил немного, ожидая его реакции, но он молчал, продолжая
рассматривать меня с возрастающим интересом. – Мало того, я не то лицо,
которое вы сейчас видите. Я фантом в его оболочке, гость из другого мира.
Явление вам, вероятно, хорошо знакомое.
– Вы читали мои работы? – спросил он недоверчиво.
– Нет, конечно. У нас вы их еще не опубликовали. Ведь наше время
отстает от вашего лет на двадцать.
Заргарьян вскочил:
– Позвольте, только теперь я вас понял. Значит, вы из другой фазы. Вы
это хотите сказать?
– Именно.
Он помолчал, поморгал глазами, отступил на шаг. Светящаяся пелена дождя
наполовину скрыла его, комически срезав часть затылка, спины и ног. Потом
он снова вынырнул и сел против меня, с трудом сдерживая волнение. Лицо его
словно засветилось изнутри, и в этом свечении были и сокрушающее удивление
человека, впервые увидевшего чудо, и радость ученого, что это чудо
совершается в его присутствии, и счастье ученого, могущего управлять
такими чудесами.
– Кто вы? – наконец спросил он. – Имя, специальность?
Я засмеялся.
– Чудно как–то говорить от имени двух человек, но приходится. Имя одно
и здесь и там. Звание: профессор – это здесь, а там без званий, можно
сказать, рядовая личность. И специальности разные: здесь – медик, хирург,
видимо, а там – журналист, газетчик. Да еще там я моложе на двадцать лет.
Как и вы.
– Любопытно, – сказал Заргарьян, все еще оглядывая меня с интересом. –
Все мог ожидать, только не это. Сам отправлял людей за пределы нашего
мира, но чтобы здесь такого гостя встретить – об этом и не мечтал. И
дурак, конечно. Ведь материя едина по всей фазовой траектории. Я здесь, и
я там, вот и засылаем друг к другу гостей. – Он засмеялся и вдруг спросил
совсем с другой интонацией: – А кто ставил опыт?
– Никодимов и Заргарьян, – лукаво ответил я, готовый к новому взрыву
удивления.
Но он только спросил:
– Какой Никодимов?
Теперь удивился я:
– Павел Никитич. Разве это не его открытие? Разве вы не с ним
работаете?
– Павел умер одиннадцать лет назад, так и не добившись признания при
жизни. Фактически это его открытие. Я пришел к нему другими путями, как
психофизиолог. (Мне послышалась затаенная горечь в его словах.) К
сожалению, первые удачи с биополем пришли уже после. Мы ставили опыты с
его сыном.
Я даже не знал, что у Никодимова был сын. Впрочем, возможно, он был
только здесь.
– А вы счастливее нас, – задумчиво произнес Заргарьян, – начали–то
раньше. Через двадцать лет вы добьетесь гораздо большего. Это ваш первый
опыт?
– Третий. Сперва я побывал рядом, совсем в подобных мирах. Потом
подальше – в прошлом. А сейчас еще дальше – у вас.
– Что значит «ближе» или «дальше»? «Рядом», – саркастически повторил
он. – Какая–то наивная терминология!
– Я полагаю, – замялся я, – что миры, или, как вы говорите, фазы, с
иным течением времени находятся... дальше от нас, чем совпадающие...
Он откровенно рассмеялся:
– «Ближе, дальше»!.. Это они вам так объясняют? Дети.
Я обиделся за моих друзей. И вообще мой Заргарьян мне нравился больше.
– А разве четвертое измерение не имеет своей протяженности? – спросил
я. – Разве теория бесконечной множественности его фаз ошибочна?
– Почему четвертое? – знакомо закипел Заргарьян. – А вдруг пятое? Или
шестое? Наша теория не определяет его очередности или направления в
пространстве. И кто вам сказал, что она ошибочна? Она ограничена, и
только. Слова «бесконечная множественность» просто нельзя понимать
буквально. Так же, как и бесконечность пространства. Уже вашим
современникам это было известно. Уже тогда релятивистская космология
исключала абсолютное противопоставление конечности и бесконечности
пространства. Поймите простую вещь: _конечное_ и _бесконечное_ не
исключают друг друга, а внутренне связаны. Свя–за–ны! – скандируя,
повторил он и усмехнулся, заглянув в мои пустые глаза. – Что, сложно? Вот
так же сложно объяснить вам, что здесь «ближе» и что «дальше». Я могу
переместить ваше биополе в смежный мир, опередивший нас на столетие, но
где он находится, близко или далеко, геометрически определить не смогу. –
Он вдруг дернулся и замер, словно его веселый бег мысли что–то оборвало
или остановило.
Секунду–другую мы оба молчали.
– А ведь это идея! – воскликнул он.
– Вы о чем?
– О вас. Хотите прыгнуть в будущее еще дальше?
– Не понимаю.
– Сейчас поймете. Я усложняю ваш опыт. Вы едете со мной в лабораторию,
я отключаю ваше биополе и перевожу его в другую фазу. Что скажете?
– Пока ничего. Обдумываю.
– Боитесь? А риск все тот же. И там вам сорок, а не шестьдесят, сердце
в порядке, иначе бы не рисковали. Я бы с наслаждением поменялся с вами, да
не гожусь. Знаете, как трудно найти мозг–индуктор с таким напряжением
поля?
– Вы же нашли.
– Троих за десять лет. Вы четвертый. И считайте, что вам повезло.
Обещаю экскурсию поинтереснее полета на Марс. Подыщу вам потомка в пятом
колене с таким же полем. Скачок лет на сто, а? Ну что... Что вас смущает?
– Мое биополе. Вдруг они его потеряют?
– Не потеряют. Я сначала верну вас обратно. Минуточку даже
поприсутствуете в своем времени и пространстве, а потом очнетесь в другом.
Не бойтесь, ни взрыва не будет, ни извержения, ни излучения. А ваша
аппаратура зафиксирует все, что надо. Ну как, летим?
Он поднялся.
– А обед?
– Потом пообедаем. Мы – здесь, вы – в будущем.
Я подумал, что терять мне, в сущности, нечего.
– Летим, – сказал я и тоже встал.
