Колдовская Роща. Браслет-Невидимка
Озеров оглянулся. Директор школы остановился на краю оврага, поросшего
ядовито–зеленой осокой.
– Сворачивай, – сказал он. – Махнем через овраг, а там напрямик к
поселку.
– А если рощей? – спросил Озеров, указывая на березовую рощицу,
подсвеченную солнцем, как на пейзажах Куинджи.
Директор поморщился.
– Не люблю я ее. Орешник кругом разросся, зараза. По лицу ветки хлещут.
Озеров почему–то подумал, что дело не в орешнике.
– А мне нравится, – сказал он.
– Брось. Знаешь, как ее в поселке прозвали? Колдовская роща! Чепуха,
конечно, суеверие. А все–таки странные штучки творятся в этом орешнике. В
апреле, например, когда еще почки не набухли и лес насквозь просвечивался,
тут прямо на опушке синий куст вырос. Как синька – и ветки, и листики. Сам
видел: мне Клава Мышкина из девятого «Б» веточку принесла. Утром мы с
ботаничкой туда побежали, да зря. Ночью заморозки ударили, и куст погиб.
Да и погиб–то чудно: одна слизь осталась, синяя каша. Я собрал немного в
конверт и вместе с веткой в Тимирязевку послал. Там до сих пор ворожат –
ни ответа, ни привета.
– Может быть, семена какие–нибудь ветер занес? Экзотические, –
усомнился Озеров.
– Я тоже так объяснял, а люди не верят. Очень уж невероятно. Какие
семена, откуда? Земля только оттаивать начала, а тут целый куст вымахал.
Не по дням, а по часам, как в сказке. А сейчас уже другие разговоры пошли.
Будто по ночам какие–то огоньки светятся. Белые–белые, как при сварке. А
какая в лесу сварка? Милиция всю рощу насквозь прочесала – ничего не
нашла.
Озеров еще более заинтересовался и, расставшись с директором,
категорически отказавшимся ему сопутствовать, пошел напрямик к буйно
разросшемуся орешнику. «Белые огоньки, – засмеялся он, – сварка!
Кто–нибудь костер жег, варил, а не сваривал».
На следы этой «сварки» он и наткнулся, выйдя сквозь заросли орешника на
солнечную полянку в белых бусинках ландышей. Трава посредине была примята,
и в лучах позднего солнца вызывающе поблескивали полупустые жестянки и
осколки недопитых бутылок. Развлекавшуюся ночью компанию, видимо, кто–то
или что–то спугнуло.
И вдруг Озеров увидел нечто совсем диковинное: над бело–зеленой
ландышевой полянкой прямо из воздуха показалась рука или что–то похожее на
руку. В пальцах у нее – Озеров не был уверен, что это пальцы, – ярко
сверкнул какой–то предмет, не то осколок зеркала, не то кусочек
полированного металла. Сверкнул, взлетел, вычертив в воздухе двухметровую
радужную параболу, и погас в траве.
Озеров побежал к тому месту, где закончился путь сверкнувшей дуги,
разбросал ногой бутылочные осколки и увидел совсем прозрачный, будто
хрустальный браслет. По форме он напоминал японские браслеты для
гипертоников, но был сплошной, без звеньев и словно пустой внутри. В нем
как бы вспыхивало и затухало отраженное солнце. При этом он был почти
невесомым и теплым, словно еще хранил человеческое тепло. Впрочем, почему
человеческое? Может быть, свое внутреннее, вызываемое какими–то его
собственными физическими свойствами.
Озеров попробовал надеть его на руку; браслет легко растянулся и снова
сжался, плотно обхватив запястье, но кожа даже не почувствовала
прикосновения металла, а может быть, и не металла, а какого–то незнакомого
Озерову пластика. Он поднес его к глазам и... ничего не увидел. Дотронулся
до запястья – браслет был на месте, по–прежнему теплый, выпуклый,
неотличимый на ощупь от тела и прозрачный до невидимости. Озеров
попробовал снять его и не мог: браслет словно прирос к руке, стал ее
частью, только недоступной для глаза. И в то же время он вращался или
что–то в нем вращалось, когда его поворачивали у запястья. «Ладно, потом
сниму», – подумал Озеров и поспешил домой.
Жил он при школе в подмосковном селе Федоскине, где по окончании
института преподавал английский язык. Обычно он ездил сюда из Москвы, но
на время майских экзаменов переселился в предоставленную ему директором
небольшую комнатушку под лестницей. В комнате помещались только
кровать–раскладушка да письменный столик, за которым Озеров проверял
ученические тетради. Сейчас, когда солнце уже зашло и сумерки наложили
свою печать на все окружающее, браслет опять открылся глазу, чуть–чуть
мерцающий, полупрозрачный, точно нездешний. Но когда загорелась настольная
лампочка, он снова исчез, по–прежнему невидимый, неотличимый от руки. И
по–прежнему его невозможно было ни сдвинуть, ни снять.
Рассказать о случившемся кому–нибудь в школе Озерову и в голову не
пришло: он уже понял, что без помощи специалистов никогда не разгадает эту
загадку. Но каких специалистов? Разве есть у нас специалисты по чуду? Ведь
все, что произошло, иначе и не назовешь. Показать руку хирургу? Озеров
представил себя на приеме в райполиклинике. Врач ощупывает запястье,
качает головой, приглашает коллегу из соседнего кабинета, потом уже оба
качают головами, пожимают плечами, не веря ни себе, ни Озерову, и
предлагают обратиться к физикам. А что скажут физики? Браслет? Невидимый?
Приживленный к телу? Н–да... Проще, пожалуй, написать папе римскому. Он–то
уж наверняка найдет объяснение.
Внезапно погасла лампочка – перегорела, должно быть. Запасной под рукой
не было, а Озерову не хотелось идти за ней к коменданту. Он с грустью
вспомнил об удобствах своей московской квартиры, где лампочки зажигались с
помощью фотореле, устроенного приятелем–физиком на входной двери, и где
входящего встречали не дощатые стены и колченогий столик с тетрадками, а
книжные стеллажи и бюро с выдвижными полками и магнитофоном для записи
устных уроков. Даже вид из окна радовал глаз: оно выходило на широкую
набережную Москвы–реки. Озеров ясно представил себе, как выглядят река и
набережная в этот вечерний час, когда сумерки на улице еще не сгустились
до темноты и фонари еще не зажглись, заглядывая в почерневшую реку. Но
здесь браслет засветился, как фонарик. Озеров машинально тронул его, и он
легко повернулся под пальцами. И сразу стало светлее... Стены комнаты в
углу раздвинулись или растаяли. Озерову показалось, что он в зрительном
зале кинотеатра, перед ним экран, а на экране Москва–река,
буро–зеленоватая, с нефтяными пятнами, с гранитными откосами набережной и
зеленым лесом, бегущим в гору. «А что на другом берегу?" – мелькнула
мысль, и он увидел Лужники с большой ареной вдали и Дворцом спорта на
первом плане. Проплыл мимо белый катерок, оставляя позади пенистую
дорожку. «А еще дальше наша набережная, и наш восьмиэтажный дом на углу»,
– словно подсказал кому–то Озеров, безотчетно предполагая, что экран все
это покажет. И не ошибся. Берег пронесся мимо него, словно он наблюдал его
с самолета; смутная линия домов вдруг прояснилась, и знакомый
восьмиэтажный дом вырос перед ним с декорированными цветной фанерой
балконами. «А вон и мое окно!" Оно приблизилось, как в кино, когда
съемочный аппарат наезжает на объект съемки, и Озеров узнал и рамы, и
подоконник, и тюлевые занавески со знакомым рисунком, и даже забытую на
подоконнике авторучку. Все это было в натуральную величину, как в цветном
фильме на экране, словно окаймленном светящейся синей ленточкой и
загадочно повисшей перед ним в крохотном воздушном пространстве его
здешнего обиталища.
Седая женщина в синем платье, неожиданно возникшая в кадре, открыла
окно и исчезла за рамкой экрана. «Мария Ивановна, – вспомнил Озеров, –
пришла с работы, хату проветривает». Мария Ивановна была его соседкой,
любезно согласившейся следить за пустовавшей комнатой во время его
отлучек. Находившаяся в действительности за сорок километров от него,
Мария Ивановна стояла так близко, что он мог, не вставая, дотронуться до
ее руки. Ему вдруг захотелось поглядеть в окно из комнаты, чтобы проверить
или погасить это удивительное волшебство. И оно опять не подвело: он
увидел из комнаты и реку, и набережную, и одинокого удильщика со
спиннингом у ее парапета. Это была его комната; никакой телевизор не мог
воспроизвести ее детальнее и точнее. То стол, покрытый клеенкой, возникал
перед ним, то книжный шкаф, то – крупным планом – русско–испанский словарь
на столе, то волновая шкала старенького радиоприемника. Волшебный экран
отвечал буквально на каждую мысль. Вспомнилась полочка с английскими и
французскими книгами – и вот уже их пестрые обложки выстроились
разноцветной шеренгой корешков. И буквально в каком–нибудь полуметре от
Озерова – протяни руку и бери.
Ничего объяснить себе он не мог да и не пытался: он просто приказывал
невидимому джинну», как Аладдин, овладевший чудесной лампой: «На улицу!" –
и тотчас же изображение последовало за мыслью. Он видел даже не отражение
и не зрительное воспроизведение действительности, а саму действительность
в ее сиюминутном состоянии. Именно так выглядела и шумела сейчас улица у
его дома в Москве, именно эти автомобили проезжали по ней, именно их
колеса шуршали по асфальту, именно эти люди проходили и голоса их звучали
рядом. Озерову даже показалось, что он сам идет среди них и улица медленно
плывет навстречу со своими витринами, киосками, регулировщиком на
перекрестке и плакатами чахлого кинотеатрика на углу переулка. «О чем
они?" – спросил он мысленно, и афиши послушно приблизились, демонстрируя
черные буквы на красном фоне: «Десять шагов к востоку».
«Старье! – подумал Озеров. – А что бы еще посмотреть?" Он вспомнил о
футбольном матче в Лужниках: московское «Динамо» играет с торпедовцами. Но
перед ним по–прежнему тянулась улица: браслет не реагировал.
«Вперед!" – подсказал Озеров.
Улица поплыла навстречу, словно в окне невидимого автобуса.
«Быстрее!»
Невидимый автобус превратился в гоночную машину. Улица утратила
очертания, сливаясь в мерцающую туманность. Мелькнул горб вала Окружной
железной дороги.
«Сквозь вал! – приказал Озеров. – К стадиону! На трибуны!»
На него надвинулась чаша стадиона. Он вошел в нее, в кипучую ее
неподвижность, как нож в каравай хлеба, и незримо повис над полем.
«А если ближе?»
Теперь он стоял как бы на боковой линии поля. В полуметре от него в
мокрой от пота футболке Валерий Воронин вбрасывал мяч в игру.
«К воротам!»
Он был уже за сеткой ворот, позади приготовившегося к прыжку Яшина.
Озеров зажмурился: мяч летел прямо на него, вот–вот ударит в стену
чуланчика. Но Яшин прыгнул. Озеров услышал глухой удар мяча в грудь
человека и оглушительный рев трибун.
В дверь постучали.
– Кто? – крикнул Озеров.
– Телевизор привезли? – спросил голос коменданта за дверью. – Слышу,
футбол передают. Как это вы без антенны?
– Налаживаю, – неопределенно ответил Озеров. – Звук есть, а изображение
исчезает.
Изображение и в самом деле исчезло. Светящаяся синяя каемка погасла.
Стенки комнаты снова соединились. Окно в пространстве закрылось.
