23. Возвращение
Мы с Мартином вновь на верхней палубе «Гекльберри Финна». Мы едем в
Сильвервилль. Плывут мимо сосновые рощи, глинистые обрывы, рыбацкие хижины
над ними и лодки, вытащенные на песчаные отмели. В голубой чаще неба за
поворотом Реки уже виднеется пыльная дымка.
О ночной встрече с Мердоком ни я, ни Мартин, словно по уговору, не
упоминаем. Пожалуй, она нам обоим казалась чемто неправдоподобным,
далеким от действительности как виденное гдето в кино или на
телеэкране. Теперь же Мартин, выплюнув докуренную сигарку за борт,
неожиданно спрашивает:
А если б он отказался?
Кто?
Мердок.
Я бы убил его. Не я так ты. Мы ведь знали, на что шли. Но в кафе
«Жюн» я понял: Мердок не будет сопротивляться. Потомуто он и отправил по
домам Тони и Крука, а Слима послал сопровождать девушку.
Свести с нами счеты он может и в Сильвервилле. Тут у него дружков не
меньше, чем в Городе.
Он не знает, где мы сейчас. Даже в клуб обедать не пришел, и пистолет
его я оставил в гостинице. Вообще никому, кроме Стила, неизвестно о нашем
отъезде.
Почему мы решили ехать в Сильвервилль, да еще в самый день выборов?
Произошло это так. После той бурной ночи мы встали поздно, проспав
завтрак. В баре нам соорудили яичницу и подогрели кофе.
Ты долго собираешься молчать? вдруг взорвался Мартин.
У меня странное ощущение. Дон. И возникло оно перед тем, как
проснулся.
И у меня. Словно сон под утро увидел, который начисто забылся... И
шепнул ктото на ухо.
О том, что мы должны ехать в Сильвервилль?
Да. Но совсем не из страха перед Мердоком. Хотя мысль о его мести
была.
Нет, ни при чем здесь Мердок. И страх ни при чем. Нас отпускают. Дон.
Домой.
Рад?
От радости кричат или молчат. Потому и молчу. Думаю. Надо будет найти
то место, где мы с тобой «приземлились» у океана, близ песчаных дюн.
Помнишь?
Отлично помню. Ты еще спрашивал меня, что за кустарник. А когда
поедем?
Сегодня после обеда. Нужно выяснить расписание.
Поезд отходит в три десять, в половине девятого мы будем уже в
Вудвилле, а «Гек Финн» отплывает в полночь.
Откуда ты все это узнал?
Какой же я был бы репортер, если бы не знал расписания. Мы и билеты
можем заказать в отеле.
Лучше на вокзале. Чтоб никто не заинтересовался нашим отъездом. За
номер уплачено, ничего с собой не возьмем.
Думаешь, в Крыму очутимся?
Убежден.
У твоей машины?
Надеюсь.
Ты даже запереть ее не догадался.
Полагаю, не увели. Мы тут почти три месяца, ну а там несколько часов
прошло, не больше.
Чтонибудь захватим на память?
Зачем? Не поверят ни у вас в Штатах, ни у нас. Наука, мой милый, не
любит чудес. Фотоснимки сочтут инсценировкой, газеты подделкой, а всю
нашу историю мистификацией. Еще к психам угодишь, если будешь
настаивать.
В Штатах могут поверить.
Кто? Мистики? Кретины? Не для серьезного разговора эта история.
Мартин явно расстроился и затих. А я задумался. Всетаки чужие мы
здесь, хотя мне порой и кажется, что я уже привык и к скрипучим фиакрам, и
к бальзаковскому «Омону», и к имбирному пиву в сенатском баре. Но жить в
прошлом не хочется: обогнали мы этот мир на столетие.
Чтобы повидать напоследок Донована, я отправился в клуб.
К обеду я опоздал. В ресторане было немноголюдно депутаты и
журналисты мотались по избирательным участкам, прессконференциям и
митингам в парках. Уэнделл, как мне сказали, уехал на биржу, а Стила я
нашел в курительной. Он сидел в кресле, один в пустой комнате, курил
сигару и пил содовую воду мелкими глотками: его мучила послеобеденная
изжога. Сенатор выглядел бодрее, чем в больнице, и глаза смотрели не
отчужденно.
Хочу обнять вас, Ано, поднялся он с кресла, вы сделали для меня
больше, чем ктолибо и когдалибо в жизни. Мне стыдно смотреть вам в
глаза, но я бы отдал ему все мои голоса, чтобы спасти Минни. Я трусливый
старик, ничтожество. Если бы не вы... Стил отпустил мои плечи и сел,
прикрыв лицо сморщенной рукой. Как вы победили его, Ано?
Не победил, а убедил, что так будет лучше.
Таких нельзя убедить.
Я разговаривал с ним на его языке.
Стил больше не спрашивал.
Я всетаки подаю в отставку, печально сказал он.
А голоса?
Отдам Уэнделлу, а часть вам.
Не понимаю. Я же не кандидат.
Ну, Доновану. Мне известны ваши политические симпатии.
Только пусть он не знает, почему вы это делаете.
Обещаю.
Спасибо, Джемс. А теперь простимся. Поклон Минни. Я ухожу.
Совсем?
Совсем. Не огорчайтесь, Джемс. Это должно было случиться. Я ведь
случайно здесь и не по своей воле.
И Мартин с вами?
И Мартин. Он не зашел к вам, чтобы не тревожить Минни.
Может быть, так и лучше.
В кафе «Жюн» она его не разглядела. А спасал он ее вместе со мной.
Это я вам говорю, не ей. Ее убедите в том, что Мартин тоже только
случайность.
Что ж, не судьба, горестно вздохнул Стил.
Он уже глядел в сторону, кудато мимо меня, так что я незаметно, не
прощаясь, смог выйти из комнаты.
Донована я увидел в баре, куда он забежал на минутку: выпить кружку
любимого имбирного пива промочить горло, охрипшее от речей и
приветствий.
Как успехи, Биль?
Порядок! Он сиял. Правда, в МайнСити пока не был, но в
привокзальном районе хорошо. Наши идут впереди. Думаем увеличить число
мест в сенате с пяти до восьми.
«Больше, Донован, больше! Ведь ты еще не знаешь о судьбе голосов,
поданных за Стила».
Есть уже планы на будущее? спросил я.
Много. Будем бороться за признание ассоциации партией. Численность
позволит нам это. А к первому же заседанию готовим билль о едином
профессиональном союзе.
Я бы предложил разработать и билль о рабочих школах. Нужно собрать по
крохам все изданное когдато или переписанное, что познакомит рабочего
с основами социализма.
Это запрещено лет сорок назад.
А вы добейтесь отмены запрета.
Ты говоришь со мной так, как будто мы видимся в последний раз.
Возможно. Я ведь землепроходец в отпуску, романтик новых земель. И
отпуск уже кончается.
Не разыгрывай. Кстати, что случилось с Мердоком? Об этом столько
разговоров в Городе. Ход в какойто новой игре или просто неуверенность в
своих силах?
Может быть, и то и другое, Биль.
Выходя из подъезда клуба, я заставил себя внимательно оглядеться, нет
ли поблизости терпеливо ждущих «стреляющих» фиакров или праздношатающихся
парней, похожих на «пистолетников». Ничего подозрительного не было.
Все это закончилось еще вчера, до вудвилльского поезда. А сейчас мы
подходим к пристани Сильвервилля и, протискиваясь сквозь толпу пассажиров,
бежим к газетному киоску, чтобы узнать результаты выборов.
Все бюллетени, поданные за реставраторов, признаны недействительными.
Неизвестно, сколько голосов собрал бы Мердок, если бы не распустил
ассоциацию и не снял с выборов ее кандидатов. Поданные же бюллетени не
обеспечивали ему и одного места в сенате.
Стил объявил о своей отставке и отдал из полумиллиона полученных им
голосов две трети Уэнделлу и треть Доновану. Таким образом, популисты и
трудовики добились еще по нескольку мест.
В результате шестьдесят два места в сенате распределились так:
абсолютное большинство тридцать два голоса оказалось у популистов. Из
оставшихся тридцати мест шестнадцать досталось трудовикам, десять
«джентльменам» и только четыре церковникам.
С кем же будет блокироваться Донован? интересуется Мартин.
Его охотно поддержат все популисты, прошедшие в сенат с помощью
голосов беднейших слоев населения. Раскол среди популистов необратимый
процесс, он продолжится и на скамьях сената. Будет еще немало вариантов,
типичных для многопартийной парламентской демократии, но левые в конце
концов образуют свое правительство. Мердок тоже будет ждать своего часа.
Диктатором ему не бывать, зато у него есть газета и деньги. Вероятнее
всего, такой и понадобится потерявшим голоса «джентльменам». Пусть
нувориш, но комуто надо играть и нечистыми картами. Здешние аристократы,
мой милый, далеко не безгрешны.
На этом и заканчивается наше обсуждение послевыборных городских
перспектив.
Я вынимаю и пересчитываю оставшиеся у нас деньги. Не брать же их с
собой: все равно ни один музей не возьмет, а Зернов и так поверит.
Может, закатим банкет в «Веселом петухе» на прощание? предлагает
Мартин.
Вспоминаю лысого старика Вильсона, его котлеты на вонючем сале.
Мне еще за рулем сидеть, если машина цела, говорю я, шагая мимо
знакомого медного петуха над деревянным крыльцом.
Я выбрасываю пачку здешних банкнотов по ветру, они летят и катятся, их
никто не подбирает, потому что мы уже за Городом и никого, даже пирожника,
поблизости нет.
У нас осталось всего по «полтиннику», по одной стертой монетке в
двадцать пять франков. Пусть они будут памятью о шестидесятых годах
первого века чужой, но так похожей на земную, цивилизации. Не
искусственной, а живой и понастоящему человеческой.
Вот и дюны впереди, у океанского берега, и знакомые колючие заросли
«альгарробо». Гдето должно быть место нашего «приземления», куда нас
перебросили с крымской автомобильной дороги.
Кажется, тут, говорит Мартин, и песок примят, как будто ктото
сидел.
Думаешь, сохранятся следы при таком ветре, да еще на прибрежном
песке?
Всетаки присядем.
Присели. Огляделись. Серозеленый океан блеснул вдруг васильковой
голубизной и провалился кудато вниз.
...Мы сидим на краю обрыва у крымской дороги, вьющейся серпантином
среди виноградников от серых скал Яйлы к синемусинему Черному морю. Мой
«жигуленок» стоит с полуоткрытой дверцей чуть в стороне от нас, и пиджаки
наши с деньгами и документами лежат на сиденьях. Только вокруг машины с
озабоченным видом ходит инспектор ГАИ старший лейтенант лет тридцати.
Рядом милицейская «Волга» с равнодушным старшиной у руля.
Я кашлянул, старший лейтенант обернулся и застыл, будто увидел чтото
явно противозаконное.
Вы откуда? спрашивает он.
Мы молчим. Мы улыбаемся. Мы дома.
Как вы здесь очутились? Минуту назад тут никого не было, наступает
на нас инспектор ГАИ.
А мы поднялись вон оттуда. Я указываю на обрыв.
Чья это машина?
Моя. Разрешите? Я подхожу к машине, вынимаю из лежащего там пиджака
права и паспорт.
Инспектор внимательно изучает документы.
Так почему же вы ее бросили?
А мы не бросили, мы отлучились.
Куда? выдохнул инспектор.
Мы погулять пошли, мямлю я, не в силах придумать ничего более
умного.
Где же здесь гулять? удивляется инспектор. По этим кручам?
Вотвот! подхватываю я. Замучил меня приятель. Любит горы.
А кто этот ваш приятель? строго спрашивает инспектор, оглядывая
Мартина.
Я отвечаю почти шепотом:
Американский турист, товарищ инспектор. Корреспондент из НьюЙорка.
Очень интересуется советским автотуризмом. Мартин, покажи ему твое
удостоверение, прибавляю я поанглийски.
Мартин вынимает из своего пиджака документ, свидетельствующий о его
законном пребывании в СССР, и корреспондентскую карточку.
Спасибо. Карашо, говорит он с дурацкой улыбкой. Сразу понял, как
надо сыграть.
Инспектор, мельком взглянув на документы, возвращает их Мартину.
Как же так, граждане? произносит он уже менее грозно. Нам
сообщили, что машина ваша с утра здесь стоит. Дверцы не заперты, и ни
водителя, ни пассажиров. А мы из Севастополя сюда ехали, чтобы машину
вывезти и владельца искать. Ведь ее и угнать могли.
Что вы, товарищ инспектор, какие здесь жулики?
Инспектор почемуто усмехается и смотрит на мои высокие башмаки.
Где сапоги покупали? спрашивает он.
В Калифорнии, товарищ инспектор, радуюсь я перемене темы. Дональд
Мартин покупал. Себе и мне.
Можете следовать дальше, сухо козыряет инспектор, садится в машину
рядом с водителем и уезжает вверх по шоссе к Байдарским воротам.
А мы хохочем и не можем остановиться. И не над инспектором, и не над
собой, а просто потому, что мы стоим на Земле, на Земле с большой буквы, с
какой пишется имя нашей родной планеты.
Я подбросил на ладони серебряную монету в двадцать пять «райских»
франков, действительно похожую на наш полтинник, тусклую монетку,
стертую, единственное доказательство нашего пребывания в «раю без
памяти».
Сотрет время и «серебряный вариант», который мы пережили на горной
крымской дороге.