8. Сердце Пустыни
Я очень люблю у Грина романтическую сказку о воплощенной мечте. Ктото
подшутил над ее героем рассказал красивую выдумку о «сердце пустыни», о
коттедже или даже поселке, построенном счастливцами в девственной лесной
глухомани, руссоистскую утопию в сочетании с требованиями современного
городского комфорта. Никакого «сердца пустыни» герой, конечно, не нашел,
но он сам его создал я даже гриновскую характеристику помню,
прелестное человеческое гнездо в огромном лесу, что должно таить копи царя
Соломона, сказки Шахеразады и тысячу тысяч вещей, ждущих открытия.
Я сделал это открытие, когда мы уже подъезжали к коттеджу Стила.
Кстати, фамилия владельца дома и главы семьи, в которой выросли Люк и
Джемс, отличалась от фамилии гриновского героя только отсутствием мягкого
знака в конце добротная английская или американская фамилия, если только
уместно упоминать о земных нациях в этом диковинном мире.
А до того мы еще плыли по ночной реке час или больше, не знаю, потому
что заснул наконец от усталости рядом с Мартином. Разбудил меня Джемс,
легонько толкнув в плечо: «Проснись. Подъезжаем. Разбуди других только
тихо». Я толкнул Мартина он очнулся мгновенно с чуткостью индейца из
романов Эмара и Купера, сразу осознав себя в окружающем мире. Толька тоже
проснулся, а Зернова и не нужно было будить: он сидел у кормового борта,
обхватив руками колени и стараясь побольше разглядеть и запомнить. Рассвет
уже алел, чернота по берегам сменилась различимой синевой леса,
бриллиантовая россыпь звезд тускнела и гасла. Сизый туман клубился над
рекой, подымаясь по берегам к полосе плотно разросшегося кустарника. Пахло
жасмином и шиповником, хотя различить в предрассветном тумане цветы было
трудно, я заметил только переплетающиеся ветки кустарника, словно
росшего из воды там, где берег образовывал выемку. Тудато и направил
лодку Джемс. Она врезалась в кусты, раздвинула их и прошла насквозь с
хрустом и шелестом веток о борт. Мы оказались в ерике узком рукавчике,
соединявшем соседние плавни с впадавшей гдето неподалеку другой рекой
или, скорее, ее притоком.
Ерик протекал в зеленой сплошной галерее с крышей из переплетавшихся
веток, закрывавшей небо. Грести было уже нельзя Люк и Джемс
отталкивались от кустистых берегов веслами. Потом ерик стал шире, или то
был уже другой ерик наша водяная дорога то и дело петляла, как это
бывает обычно в дунайских плавнях. И ерик был типично дунайский, с крутыми
берегами и серой илистой каемкой у воды, только по берегам росли не верба
с ольхой, а высоченные, в дватри обхвата клены и вязы. Уже виденная много
раз розовая изгородь увенчивала верхнюю каемку берега, с которого
лестницей к воде спускались вдавленные в траву валуны. Именно лестницей
она вела к высокому забору из плотно сбитых и заостренных вверху нетесаных
бревен, точьвточь такому же, какой возвел вокруг своего дома Робинзон
Крузо. Здешние робинзоны повторили его и в бойницах, выпиленных в
нескольких местах наверху между бревен так, что, скажем, в феодальные годы
трудно было придумать лучшую крепостную стену для защиты владения от
рыцарей легкой наживы. Имелись ли здесь такие, не знаю, но имелось многое,
что стоило защищать.
Я это сразу понял, как только Джемс отомкнул калитку и мы вошли в сад,
отделенный от хозяйственного двора деревянной решеткой. Поэтому нас не
встретил ни лай собак, ни крики домашней птицы. Тишина леса попрежнему
окружала нас: в доме, видимо, спали. Он был очень красив, этот дом,
выстроенный без всякого архитектурного плана, но с несомненным
художественным чутьем, присущим строителям. Гигантские бревна стен почти
скрывала коралловая жимолость, разной формы окна и двери не раздражали, а
притягивали глаз. Крыша из выгоревшей до черноты тростниковой соломы
выдвигалась по карнизу здания массивным навесом полуметровой толщины,
предохраняя от прямых лучей солнца обегавшую дом открытую деревянную
галерею. Такие крыши я видел в румынских гостиницах в придунайских
поселках они всегда придавали зданиям какуюто особую деревенскую
элегантность ухоженного и опрятного горожанина. Такое же впечатление
производил и этот двухэтажный коттедж, окаймленный естественным, буйно
разросшимся цветником. Да, именно так должно было выглядеть гриновское
«сердце пустыни», воссозданное с редким искусством в лесу, дикость
которого не убивала, а подчеркивала красоту человеческого жилища.
Мы не прошли и половины дорожки к дому, как навстречу вышел человек в
такой же ковбойке и шортах, как Джемс и Люк, в таких же
мокасинахплетенках и такой же высокий и загорелый. На его лице не было ни
одной морщинки, и только ранняя седина умаляла его моложавость. Конечно
же, это был отец наших спутников, но его скорее можно было принять за их
старшего брата.
Типичный фермер из Аризоны или Канзаса, шепнул мне Мартин, только
ранчо у него побогаче.
Дэвид Стил, с достоинством представился он, нисколько не удивившись
нашему появлению в обществе его сыновей.
Мы назвали себя. Мартину он пожал руку, как доброму соседу, и только
чутьчуть поднял бровь, когда услышал наши русские имена. Воспитанный
человек, сказали бы мы о нем у себя дома. Именно дома он был земной,
совершенно земной человек, гостеприимный хозяин дачи, к которому мы
заехали в выходной день.
Вы, наверное, очень устали, проговорил он сочувственно, еще бы:
всю ночь на реке. Наверное, не выспались? Впрочем, завтракаем мы в пять
утра, так что у вас еще три часа, чтобы отдохнуть и вздремнуть, если
захочется. Джемс уже пошел приготовить вам комнаты и коечто перед сном
молоко или бренди.
Интересный забор, вдруг сказал Зернов, оглянувшись.
Мы два года его строили столб к столбу, оживился хозяин: он,
видимо, оценил интерес Зернова. А видите галерейку сверху? По ней можно
быстро перебегать от бойницы к бойнице.
Против кого? спросил Зернов.
Лес это не проезжая улица, ответил Стил, вас не охраняют здесь
постовые, и соседи не прибегут на ваш крик о помощи. Порой стадо оленей
может потоптать все ваши посевы, а десяток лисиц передушить всех индеек и
кур. Однажды мы оборонялись против целой стаи волков, и они не ушли до тех
пор, пока мы не перебили почти половины и живые не пожрали убитых. Мы
потом два дня собирали стрелы и очищали кусты на берегу от костей и мяса.
А люди? снова спросил Зернов. Вы не опасаетесь их любопытства?
У его вопросов была какаято цель, только я не мог ее обнаружить. Но
Стила вопрос не смутил.
Я понимаю, о ком вы думаете, сказал он, но река патрулируется
здесь редко, а по лесу добраться сюда трудно и небезопасно. Излишнее
любопытство может стоить жизни.
Чем был вызван интерес Зернова к забору? Чье любопытство могло угрожать
хозяину дома? Ведь Зернов не знал и не мог знать того, что знал я: о двух
автоматах, спрятанных в ящиках с консервами, о предупреждении маскарадного
полицейского беречь патроны. Неужели Зернов самостоятельно пришел к тем же
выводам, какие подсказала мне ночная экскурсия с Джемсом?
Когда мы остались одни в отведенной для нас спартански обставленной
комнате с волчьими шкурами на полу и на койках и с чисто выструганным
дубовым столом, на котором уже стояли обещанные бренди и молоко с
поджаренными тартинками, я высказал свои соображения Зернову.
Он, как всегда, ответил не сразу. Повертел в руках бутылку с пестрой
этикеткой и сказал совсем не то, что от него ждали:
Странная этикетка. «Бломкинс и сын». Пасадена. Калифорния. Неужели в
этом мире есть своя Калифорния и своя Пасадена?
И нет Америки.
Мы пока не знаем, что есть. Нам известно только, что есть
Городгосударство, а в нем французский сектор, русский арондисман и
Гарлем. Крохи информации.
Могу добавить. Какой сейчас век, повашему? Здесь первый. А год
десятый. И время отсчитывается не с христианской эры, а с некоего
загадочного Начала с прописной буквы. Утверждать, что Начало не есть
Начало, а чтото ему предшествовало, и помнить, что предшествовало, никому
не рекомендуется. Применяются санкции. И еще: в здешних сутках не двадцать
четыре, а всего восемнадцать часов.
Меня выслушали с почтительным удивлением. Только Зернов заметил:
То, что сутки здесь короче земных, мне уже с утра ясно. Год десятый
это любопытно. Но ни то, ни другое не объясняет происхождения
калифорнийской этикетки. Она, между прочим, подлинная. И Мартин ее узнал.
Узнал, ухмыльнулся Мартин, и бренди тоже.
Молоко у них свое, задумчиво рассуждал Зернов, вино они,
допустим, привозят из Города. Значит, его гдето изготовляют, хранят,
выдерживают. Но почему именно Бломкинс и сын, торгующие вином в
Калифорнии? Обратите внимание: не однофамильцы владельцев фирмы, а именно
они самые. Их вино, их бутылки, их этикетки, отпечатанные в фирменной
типографии в Пасадене. Может быть, им посчастливилось открыть в другой
галактике небольшой филиал?
Никто даже не улыбнулся.
Все необъяснимо, вздохнул Толька.
Почему же все? не согласился Зернов. Многое проясняется, если
допустить вероятность гипотезы о Землебис. Начнем с элементарного: что
нужно «облакам»? Модель земной жизни. Как они поняли эту жизнь? Как
совокупность поразному организованных множеств. Но модель это же
селекция, отбор наиболее, с их точки зрения, типичного. Так зачем им
повторяемость форм нашего общежития? Пейзажа? Флоры? Фауны? Не лучше ли
представить Землю одним Городомгосударством в окружении других форм
земной эволюции? Может быть, здесь есть и свои полюса, и свои тропики, но
для организованной земной жизни достаточно вот такого уголка с
растительным изобилием и экологическими излишествами.
Назидательный лекторский тон Зернова меня подчас начинал раздражать.
Все знает этот человек, все постиг и все понял. А ведь наверняка немногим
более нас, грешных, только обобщает пошире. И я вскинулся, лишь бы не
молчать:
А десятый год первого века? А упраздненная география? А отшибленная
память? А «смитивессон» рядом с индейским луком? Это тоже селекция?
Не дури, Юра. Это же неуправляемая жизнь. Они воспроизвели структуру
вещества, тайны которой мы так и не знаем, и предоставили все это
естественной эволюции. Блокированная память? Понятно. Начиная жизнь здесь,
эти люди не могли сохранить памяти своих аналогов со старушки Земли. То,
что помнили и знали те, не должны были помнить и знать эти. Отсюда и
Начало, первый век и упраздненная география.
Кому же она мешала?
Людям. Память не могла быть полностью заблокирована. Люди не могли
начинать жизнь с опытом новорожденных младенцев. Жизненный опыт человека
складывается из свойств характера, эмоциональных состояний, приобретенных
знаний и профессиональной деятельности словом, из количества воспринятой
и переработанной информации. Часть ее, связанная с земным прошлым
человечества, была не нужна она помешала бы его жизни в новых условиях.
Зачем знать ему о крестовых походах и войнах, которых не было на этой
планете, о небесных светилах, оставшихся в другой галактике, и о странах и
городах, которых здесь нет и не будет. Память об этом и была блокирована.
Моделированному человечеству оставили только то, что могло способствовать
его эволюции. Скажем, профессиональный опыт. Шахтер должен уметь добывать
уголь, продавец торговать, а строитель строить. Но что делать учителю
истории и географии? Он функционально связан с прошлым, ненужным здешнему
школьнику. Вот он пришел в школу, как было запрограммировано его
создателями, и начал рассказывать детям о Европе или Америке, о Гитлере и
Второй мировой войне. Дети сообщат об этом родителям, прочно забывшим все
то, о чем помнит учитель. Теперь уже не «облака», а сами люди уберут
такого учителя, а дети получат новые основы знания. Слыхали Люка? Проще
считать, что река замкнутым кольцом обтекает планету, чем гдето кончается
и кудато впадает. Этот Городгосударство еще слишком молод, чтобы иметь
своих Колумбов и Магелланов, но ему нужны инженеры и математики. Без
строительной механики не построишь домны, а без геологии не найдешь угля и
железной руды. А вы говорите необъяснимо!
Речь шла на языке Мартина. На таких военных советах он обычно молчал,
редко вмешиваясь и еще реже перебивая, сказывалась военная косточка, а
сейчас, когда объяснения Зернова, казалось, предвосхищали все наши
возражения, взбунтовался именно Мартин.
Все объяснимо, когда Борис объясняет. Мы как в покер играем у него
всегда флеш ройяль [флеш ройяль, каре, стрит комбинации в игре в покер],
а мы карты бросаем. Верно? Он оглядел нас, несколько удивленных таким
вступлением, и засмеялся. А сейчас у него бедновато, помоему. Есть шанс
сыграть самим: быть может, у нас каре. Он подмигнул мне и Тольке. Ну
как, Борис, сто и еще сто? Вопервых, ни в какую чужую планету не верю. Мы
в космосе еще на полпути к Луне, а тут другая галактика. С какой же
скоростью мы перенеслись? Без аппаратов. В безвоздушном пространстве. Со
скоростью света? Чушь. Алиса в Стране чудес. Так я эти чудеса уже видел,
знаю, как они делаются. Моделируется опять чьянибудь жизнь, может быть,
страницы научной фантастики, а нас суют в них, как орехи в мороженое. Ну и
что? Растает мороженое таяло уже сто раз, помню, и очутимся мы опять в
коттедже у Юры допивать скотч с пивом. Ну, как каре?
«Каре»! передразнил я. Стрит паршивый, не больше. Мы здесь уже
второй день сидим, а возвращением чтото не пахнет. Не тает мороженое.
Твоя очередь, Толька.
Дьячук задумчиво загнул два пальца.
Время чужое, раз. У нас вечер, здесь день. Небо чужое, два. Даже
Млечного Пути нет. Как мы здесь очутились, не знаю. Другая ли это
галактика, тоже не знаю. Но это другая планета не Земля. И другая
реальность не земная. Но реальность. И она не растает.
А я не верю! Почему реальность? Вдруг только видимость? не сдавался
Мартин. В СенДизье время тоже было чужое, и небо чужое, и люди моложе
на четверть века. Откуда все это возникло? Из красного тумана. И где
исчезло? В красном тумане.
Не блефуй, сказал я. Красного тумана здесь нет и не было. А игры
у Тольки тоже нет. Пас, Толенька?
Пас.
А я сыграю. Все объяснимо, когда Борис объясняет, повторил я слова
Мартина. Тогда откроем карты, Боря. Посмотрим, какой у тебя флеш ройяль.
Я уже не говорю о коньячной этикетке, происхождение которой и для тебя
загадочно. Объясника мне еще пяток загадок. Или десяток. Например, от
кого получают «дикие» огнестрельное оружие и для чего они его получают?
Пас, засмеялся Зернов.
Почему пригодятся Запомнившие и кому они пригодятся?
Пас, повторил Зернов.
Почему «быки», едва ли страдающие отсутствием аппетита, не будут есть
птицу, жаренную на вертеле?
Пас.
Почему при современном техническом уровне поезда в МайнСити ведут
паровозы, а не тепловозы?
Тоже пас.
Значит, не флеш ройяль, Борис Аркадьевич?
Нет, конечно. Многое здесь я никак объяснить не могу. Лично я думаю,
что с нами хотят проконсультировать опыт, который, возможно, и не удался.
Ведь даже суперцивилизация не сможет создать достаточно совершенную модель
жизни, в которой ей самой не все очень ясно. Как в старой сказке: пойди
туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что. А что ты скажешь, мой
уважаемый оппонент?
Пас, сказал я.
Не знаю, как всем, но мне стало чуточку страшно.