5. Черная Стрела
Новое изобилие нашел Мартин.
Усталые, измученные от потери сил и от нервного напряжения, мы, должно
быть, часа два провалялись раздетые на горячей песчаной отмели. Больше
помалкивали, обмениваясь пляжными репликами, потом исправно заснули,
потеряв представление о пространстве и времени. Разбудил меня индейский
вопль медно–красного Мартина, размахивавшего над головой, как тотемом,
здоровенной, по крайней мере двухкилограммовой рыбиной.
– Судак, – сказал всезнающий Толька. – Где добыл?
Мартин указал на заводь в глубине отмели, отделенную от реки узким
песчаным перешейком.
– Там их тысячи. Голыми руками бери.
В одно мгновение мы были у заводи. Она буквально кишела рыбой, как
бассейн рыбного магазина. Сазаны и судаки, посильнее и покрупнее,
выбрасывались через перешеек в реку: намывая песок, вода заперла их в этом
природном аквариуме и они уже задыхались от недостатка кислорода в
перегретой воде. Крупных среди них было не очень много, больше мелочь, но
охотничий инстинкт, заложенный в каждой человеческой мужской особи, сразу
обнаружил рыбин покрупнее. Как ни увертывались они, как ни били хвостами,
через несколько минут мы уже наловили больше десятка. Они еще подпрыгивали
и бились на песке, а мы уже хвастались добычей: кто сколько и чьи крупнее.
Только теперь впервые после дачной метаморфозы мы вдруг почувствовали
подкравшийся голод. И первые робинзоновские огорчения: «А соли–то нет», «И
посуды нет – значит, ухи не будет», «Придется на вертеле жарить, как
шашлык». И первые робинзоновские радости: действующая зажигалка Мартина,
сосновый сушняк для костра, вертела из засохших тростинок, сочные куски
поджаренной и продымленной рыбы. И первые попытки подвести наконец
какой–то итог пережитому.
– А сила – лес.
– В таком лесу не человек звучит гордо, а дерево.
– Не твое. «Одноэтажную Америку» все помнят. Объясни Мартину.
– А назад в этот лес меня калачом не заманишь. Как бы тебе перевести,
Мартин? Ну, сладким пирогом, что ли.
– Сладкий пирог на даче остался.
– А как все–таки объяснить случившееся? Сон? Нет. Мираж? Тоже нет.
Значит, из одной реальности мы попали в другую реальность. Как?
– У нас уже есть опыт, – сказал Зернов.
– Предел вероятности твоей гипотезы в допустимости возвращения розовых
«облаков». Первый вопрос: зачем они вернулись?
– За нами.
– Значит, приглашение в гости. На другую планету. Эту гипотезу мы уже
слышали на конгрессе. Второй вопрос: где эта планета? И сколько парсеков
мы отмерили в космосе, чтобы увидеть мерзавцев в желтых крагах? Может
быть, она искусственная, эта планетка из красного киселя?
– А может быть, она просто в другом измерении? Уместилось же все
Сен–Дизье в коридорах отеля «Омон».
У меня не нашлось возражений: оказывается, богатой игрой воображения
обладал не один я.
– Гипотезы не возникают на пустом месте, – продолжал Зернов, – им нужна
точка опоры. У нас их несколько. Первая – лес. Несовременность его
очевидна, географическое положение неясно. Вторая концлагерь.
Принудительный труд в такой форме возможен только в условиях полицейского
государства. Но это не Гаити, не Родезия и не Южная Африка. Третья точка –
изобилие растительных и животных форм. На Земле в аналогичных широтах мы
нигде, ни в одной части света, не найдем таких гигантских скоплений
простейших организмов. Такие скопления могут быть созданы только в
террариях–заповедниках, где специалисты–этологи могут изучать поведение
животных в сообществах. Такого колоссального заповедника, как известно, на
Земле нет.
Я вспомнил потрясшее меня выступление американского писателя–фантаста
на парижском конгрессе. Если цивилизацию розовых «облаков» можно
представить себе как суперцивилизацию муравейника или пчелиного роя, то в
своей гипотетической лаборатории они начнут именно с этологии – с изучения
сообществ, начиная с простейших. Цепь от насекомых и млекопитающих
требовала заключительного звена, наиболее совершенного продукта
биологической эволюции.
Но Зернов еще не кончил.
– Есть и еще одна точка опоры у нашей гипотезы: время. Наши часы не
поспевают за солнцем. Они остановились за несколько секунд до смены
декораций и снова пошли уже в другой реальности. Но солнце там
приближалось к зениту, а стрелки наших часов – к семи вечера. Значит, в
этой реальности действовала другая система отсчета времени, или то, что
нам показалось мгновением, на самом деле отняло три четверти суток, когда
часы, возможно, стояли. Допустим, что мы их перевели и в полдень стрелки
остановились бы на двенадцати. Сколько времени мы здесь? Четыре часа с
минутами. А солнце уже за лесом, только багровая полоска видна: мы в
преддверии сумерек. Так где же летом в умеренных широтах солнце заходит в
четыре часа дня, а в пять, наверное, уже темнеет? Значит, день и ночь
здесь короче, а следовательно, и планетка поменьше.
Мы посмотрели на небо: закат был очевиден, красный, как говорят,
ветреный земной закат, но совсем не в земное время. День отсветил,
приближалась ночь.
Принесли еще сушняка, и костер запылал сильней.
– Будем всю ночь жечь. Головешки тоже оружие.
– И спать по очереди.
– Программа–минимум, мальчики. До утра только.
– А с утра?
– Людей искать. Не для муравьев же нас сюда пригласили.
– А где их искать?
– Железная дорога подходит к шахтам с юго–запада, – вспомнил Толька, –
значит, вниз по реке.
– Подходяще. И еда под боком.
– Выходит, одну рыбу жрать?
Продымленная костлявая рыба, да еще без соли, погасив голод, уже не
вызывала аппетита.
– Можно кабанчика поймать, – мечтательно откликнулся Толька. – Есть
способ. На тропу в зарослях закладывается петля с грузом. Попав в петлю,
кабан делает сильный рывок и бросается в чащу...
– А ты за ним. Жаль, что у меня нет камеры. Этюд для «Фитиля».
– Я могу подползти к любой птице на десять–пятнадцать футов. Брал призы
за бесшумность в военной школе, – сказал Мартин, – а нож бросаю без
промаха.
Я засмеялся.
– Смотри.
Прямо на нас на огонь костра летела большая черная птица. Летела
невысоко, все время снижаясь, и почему–то в замедленном темпе полета.
Казалось, крылья взмахивали все слабее и реже.
Мартин бесшумно приподнялся на согнутых коленях. Тихонько щелкнул,
выбросив лезвие, нож. Но птица, не долетев буквально трех метров, в
последний раз взмахнула крыльями и упала в траву. Мы нашли ее уже
бездыханной.
– Глухарь, – сказал Толька и замолчал.
Что–то привлекло его внимание и оказалось длинной стрелой, пронзившей
насквозь тело птицы. Мартин с трудом вытащил стрелу: мешал раздвоенный
металлический наконечник, чуть плоский и заостренный, как штык. Почти
метровая стрела была выкрашена в черный цвет и заканчивалась хорошо
приклеенным оперением. Мастерская стрела. Даже лучшие мастера спортивной
стрельбы из лука позавидовали бы ее обладателю.
Мартин долго вертел в руках это совсем не современное оружие и сказал
задумчиво:
– Мы, кажется, попали к индейцам, мальчики.
