4. Существо Или Вещество?
И мне ответили:
Самое главное, что вы живы, Анохин. Честно говоря, я опасался самого
худшего.
Я поднял голову: передо мной стояли Зернов и Толька. Спрашивал Зернов,
а Толька рядом топтался на лыжах, перебирая палками. Лохматый и толстый, с
какимто пушком на лице вместо нашей небритой щетины, он, казалось,
утратил всю свою скептическую насмешливость и смотрел помальчишески
возбужденно и радостно.
Откуда вы? спросил я.
Я так устал и измучился, что не в силах был даже улыбнуться.
Толька заверещал:
Да мы близко. Ну, километра полторадва от силы. Там и палатка у нас
стоит...
Погодите, Дьячук, перебил Зернов, об этом успеется. Как вы себя
чувствуете, Анохин? Как выбрались? Давно?
Сразу столько вопросов, сказал я. Язык поворачивался у меня с
трудом, как у пьяного. Давайте уж по порядку. С конца. Давно ли
выбрался? Не знаю. Как? Тоже не знаю. Как себя чувствую? Да, в общем,
нормально. Ни ушибов, ни переломов.
А морально?
Я наконец улыбнулся, но улыбка получилась, должно быть, кривой и
неискренней, потому что Зернов тотчас же снова спросил:
Неужели вы думаете, что мы бросили вас на произвол судьбы?
Ни минуты не думал, сказал я, только судьба у меня с причудами.
Вижу. Зернов оглядел нашу злосчастную «Харьковчанку». А крепкая
оказалась штучка. Только помяло чутьчуть. Кто же всетаки вас вытащил?
Я пожал плечами.
Вулканов здесь нет. Никаким давлением снизу вас выбросить не могло.
Значит, ктото вмешался.
Ничего не знаю, сказал я. Очнулся я уже здесь на плато.
Борис Аркадьевич! вдруг закричал Толька. А машинато одна.
Значит, другая просто ушла. Я же говорил: снегоход или трактор. Зацепили
стальными канатами и ать, два дубинушка, ухнем!
Вытащили и ушли, усомнился Зернов. И Анохина с собой не взяли. И
помощи не оказали? Странно, очень странно.
Может, не смогли привести его в чувство? Может, решили, что он умер?
А может, еще вернутся, может, у них стоянка гденибудь поблизости. И
врач...
Мне надоели эти идиотские фантазии: заведи Тольку не остановится.
Помолчи, провидец! поморщился я. Тут десять тракторов ничего бы
не сделали. И канатов не было: приснились тебе канаты. А второй снегоход
не ушел, а исчез.
Значит, всетаки был второй снегоход? спросил Зернов.
Был.
Что значит исчез? Погиб?
В известной степени. В двух словах не расскажешь. Это был двойник
нашей «Харьковчанки». Не серийная копия, а двойник. Фантом. Привидение. Но
привидение реальное, вещественное.
Зернов слушал внимательно и заинтересованно, не говоря ни слова. Ничто
в глазах его не кричало мне: псих, сумасшедший, тебя лечить надо.
Зато Дьячук мысленно не скупился на соответствующие эпитеты, а вслух
сказал:
Ты вроде Вано. Обоим чудеса мерещатся. Прибежал, понимаешь, и кричит:
«Там две машины и два Анохина!" И зубами клацает...
Ты бы на четвереньках пополз от таких чудес, оборвал его я.
Никому ничего не мерещилось. Было две «Харьковчанки» и два Анохина.
Толька пошевелил губами и, ничего не сказав, посмотрел на Зернова, но
тот почемуто отвел глаза. И вместо ответа, кивком головы указывая на
дверь позади меня, спросил:
Там все цело?
Кажется, все, хотя специально не проверял, ответил я.
Тогда позавтракаем. Не возражаете? Мы с тех пор так ничего и не ели.
Я понял психологический маневр Зернова: успокоить меня, чемто
непонятно взволнованного, и создать соответствующую обстановку для
разговора. За столом, где мы с аппетитом уничтожали прескверный Толькин
омлет, глава экспедиции первым рассказал о том, что произошло
непосредственно после катастрофы на плато.
Когда снегоход провалился в трещину, пробив предательскую корочку
смерзшегося снега, и застрял сравнительно неглубоко, зажатый уступами
ледяного ущелья, то, несмотря на силу удара, пострадало лишь наружное
стекло иллюминатора. В кабине даже не погас свет. Без сознания лежали
только я и Дьячук. Зернов и Чохели удержались на своих местах, счастливо
отделавшись «парой царапин», и прежде всего попытались привести в чувство
меня и Тольку. Дьячук сразу пришел в себя, только голова кружилась и ноги
были как ватные. «Сотрясеньице небольшое, сказал он, пройдет.
Поглядимка лучше, что с Анохиным». Он уже входил в роль медика. Его
подтащили ко мне, и все трое принялись приводить меня в чувство. Но ни
нашатырный спирт, ни искусственное дыхание не помогали. «Помоему, у него
шок», сказал Толька. Вано, уже успевший через верхний люк пробраться на
крышу снегохода, сообщил, что из щели можно благополучно выбраться. Однако
предложение вынести меня из кабины Толька отверг: «Сейчас его надо
оберегать от охлаждения. Помоему, шок переходит в сон, а сон создаст
охранительное торможение». Тут Толька чуть снова не свалился без чувств, и
эвакуацию экипажа решили начать с него, а меня пока оставить в кабине.
Взяли лыжи, санки, палатку, переносную печь и брикеты для топки, фонари и
часть продуктов. Хотя снегоход застрял очень прочно и опасность
дальнейшего его падения не угрожала, все же оставаться над пропастью не
хотелось. Зернов запомнил выемку в ледяной стене, похожую на естественный
грот, неподалеку от места аварии. Туда и задумали перебросить сначала
Тольку, поставить палатку, печку и вернуться за мной. Буквально за полчаса
добрались до грота. Зернов вместе с окончательно оправившимся Толькой
остался крепить палатку, а Вано с пустыми санками вернулся за мной. Тут и
произошло то, что они сочли у него временным помутнением разума. Не прошло
и часу, как он прибежал назад с безумными глазами, в состоянии странной
лихорадочной возбужденности. Снегоход, по его словам, оказался не в щели,
а на ледяном поле, при этом рядом с ним стоял точно такой же, с одинаково
раздавленным передним стеклом. И в каждой из двух кабин он нашел меня,
лежавшего на полу без сознания. Тут он взвыл от ужаса, решив, что сошел с
ума, и побежал назад, а вернувшись, выпил с ходу полный стакан спирта и
категорически отказался идти за мной, объявив, что привык иметь, дело с
советскими людьми, а не со снежными королевами. Тогда в экспедицию за мной
пошли Зернов и Толька.
В ответ я рассказал им свою историю, более удивительную, чем бред Вано.
Слушали они меня доверчиво и жадно, как дети сказку, ни одной скептической
ухмылочки не промелькнуло на лицах, только Дьячук то и дело нетерпеливо
подскакивал, бормоча: «Дальше, дальше...", а глаза у обоих блестели так,
что, помоему, им самим следовало повторить опыт Вано со стаканом спирта.
Но когда я кончил, оба долгодолго молчали, предпочитая, видимо, услышать
объяснение от меня.
Но я тоже молчал.
Не сердись. Юрка, проговорил наконец Дьячук и начал мямлить:
Дневники Скотта читал или еще чтото такое, не помню. В общем, самогипноз.
Снеговые галлюцинации. Белые сны.
И у Вано? спросил Зернов.
Конечно. Я как медик...
Медик вы липовый, перебил Зернов, так что не будем. Слишком много
неизвестных, чтобы так, с кондачка, решить уравнение. Начнем с первого.
Кто вытащил снегоход? Из трехметрового колодца, да еще зажатый в такие
тиски, каких на заводе не сделаешь. А весит он, между прочим, тридцать
пять тонн. У саннотракторного поезда, пожалуй, силенок не хватит. И с
помощью чего вытащили? Канатами? Чушь! Стальные канаты обязательно
оставили бы следы на кузове. А где они, эти следы?
Он молча встал и прошел к себе в рубку штурмана.
Да ведь это же бред, Борис Аркадьевич! крикнул вслед Толька.
Зернов оглянулся:
Вы что имеете в виду?
Как что? Похождения Анохина. Новый Мюнхгаузен. Двойники, облака,
цветоквампир, таинственное исчезновение...
Мне кажется, Анохин, когда мы подошли, у вас в руках была камера,
вспомнил Зернов. Вы чтонибудь снимали?
Все, сказал я. Облако, спаренных «Харьковчанок», двойника. Минут
десять крутил.
Толька поморгал глазами, все еще готовый к спору. Сдаваться он не
собирался.
Еще неизвестно, что мы увидим, когда он ее проявит.
Вы сейчас это увидите, услышали мы голос Зернова из его рубки.
Посмотрите в иллюминатор.
Навстречу нам на полукилометровой высоте плыл натянутый малиновый блин.
Небо уже затянули белые перистые нити, и на фоне их он еще меньше казался
облаком. Как и раньше, он походил на цветной парус или огромный бумажный
змей. Дьячук вскрикнул и бросился к двери, мы за ним. «Облако» прошло над
нами, не меняя курса, кудато на север, к повороту ледяной стены.
К нашей палатке, прошептал Толька. Прости, Юрка, сказал он,
протягивая руку, я дурак недобитый.
Торжествовать мне не хотелось.
Это вообще не облако, продолжал он в раздумье, подытоживая какието
встревожившие его мысли. Я имею в виду обычную конденсацию водяного
пара. Это не капельки и не кристаллы. По крайней мере, на первый взгляд. И
почему оно так низко держится над землей и так странно окрашено? Газ? Едва
ли. И не пыль. Будь у нас самолет, я бы взял пробу.
Так бы тебя оно и подпустило, заметил я, вспомнив невидимую
преграду и мои попытки пройти сквозь нее с кинокамерой. К земле жмет,
как на крутых виражах, даже похлеще. Я думал, у меня подошвы магнитные.
Живое оно, потвоему?
Может, и живое.
Существо?
Кто его знает. Может, и вещество. Я вспомнил свой разговор с
двойником и прибавил: Управляемое, наверно.
Чем?
Тебе лучше знать. Ты метеоролог.
А ты уверен, что оно имеет отношение к метеорологии?
Я не ответил. А когда вернулись в кабину, Толька вдруг высказал нечто
совсем несусветное:
А вдруг это какиенибудь неизвестные науке обитатели ледяных пустынь?
Гениально, сказал я, и в духе Конан Дойла. Отважные
путешественники открывают затерянный мир на антарктическом плато. Кто же
лорд Рокстон? Ты?
Неумно. Предложи свою гипотезу, если есть.
Задетый, я высказал первое, что пришло в голову:
Скорее всего, это какиенибудь кибернетические устройства.
Откуда?
Из Европы, конечно. Или из Америки. Ктото их придумал и здесь
испытывает.
А с какой целью?
Скажем, сначала как экскаватор для выемки и подъема тяжелых грузов.
Попалась для эксперимента «Харьковчанка» вытащили.
Зачем же ее удваивать?
Возможно, что это неизвестные нам механизмы для воспроизведения любых
атомных структур белковых и кристаллических.
А цель... цель? Не понимаю...
Способность понимать у людей с недоразвитым мозжечком, по данным
Бодуэна, снижена от четырнадцати до двадцати трех процентов. Сопоставь и
подумай, а я подожду. Есть еще один существенный элемент гипотезы.
Тольке так хотелось понять поскорее, что он безропотно проглотил и
Бодуэна и проценты.
Сдаюсь, сказал он. Какой элемент?
Двойники, подчеркнул я. Ты был на пути к истине, когда говорил о
самогипнозе. Но только на пути. Истина в другом направлении и на другой
магистрали. Не самогипноз, а вмешательство в обработку информации. Никаких
двойников фактически не было. Ни второй «Харьковчанки», ни второго
Анохина, ни двойничковбытовичков, вроде моей куртки или съемочной камеры.
«Облако» перестроило мою психику, создало раздвоенное восприятие мира. В
итоге раздвоение личности, сумеречное состояние души.
И все же в твоей гипотезе нет главного: она не объясняет ни
физикохимической природы этих устройств, ни их технической базы, ни
целей, для каких они созданы и применяются.
Назвать мою околесицу гипотезой можно было только в порядке бреда. Я
придумал ее наспех, как розыгрыш, и развивал уже из упрямства. Мне и
самому было ясно, что она ничего не объясняла, а главное, никак не
отвечала на вопрос, почему требовалось физически уничтожать двойников,
существовавших только в моем воображении, да еще не подпускать меня к
таинственной лаборатории. К тому же придумка полностью зависела от
проявленной пленки. Если киноглаз зафиксировал то же самое, что видел я,
моя так называемая гипотеза не годилась даже Для анекдота.
Борис Аркадьевич, вмешайтесь, взмолился Толька.
Зачем? ответил, казалось не слушавший нас, Зернов. У Анохина
очень развитое воображение. Прекрасное качество и для художника и для
ученого.
У него уже есть гипотеза.
Любая гипотеза требует проверки.
Но у любой гипотезы есть предел вероятности.
Предел анохинской, согласился Зернов, в состоянии льда в этом
районе. Она не может объяснить, кому и зачем понадобились десятки, а может
быть, и сотни кубических километров льда.
Смысл сказанного до нас не дошел, и, должно быть поняв это, Зернов
снисходительно пояснил:
Я еще до катастрофы обратил ваше внимание на безукоризненный профиль
неизвестно откуда возникшей и неизвестно куда протянувшейся ледяной стены.
Он показался мне искусственным срезом. И под ногами у нас был
искусственный срез: я уже тогда заметил ничтожную плотность и толщину его
снегового покрова. Я не могу отделаться от мысли, что в нескольких
километрах отсюда может обнаружиться такая же стена, параллельная нашей.
Конечно, это только предположение. Но если оно верно, какая сила могла
вынуть и переместить этот ледяной пласт? «Облако»? Допустим, мы ведь не
знаем его возможностей. Но «облако» европейского или американского
происхождения? Он недоуменно пожал плечами. Тогда скажите, Анохин: для
чего понадобились и куда делись эти миллионы тонн льда?
А была ли выемка, Борис Аркадьевич? У вынутого пласта, повашему, две
границы. Почему? оборонялся я. А где же поперечные срезы? И выемку
естественнее производить кратером.
Конечно, если не заботишься о передвижении по материку. А они,
видимо, не хотели затруднять такого Передвижения. Почему? Еще не пришло
время для выводов, но мне кажется, что они не враждебны нам, скорее
доброжелательны. И потом, для кого естественнее производить выемку льда
именно так, а не иначе? Для нас с вами? Мы бы поставили предохранительный
барьер, повесили бы таблички с указателями, оповестили бы всех по радио. А
если они не смогли или не сумели этого сделать?
Кто это «они»?
Я не сочиняю гипотез, сухо сказал Зернов.