20. Двойник Ирины
Веки с трудом разжались, будто склеенные, и тотчас же отозвалась в
затылке пронзительная острая боль. Высоковысоко надо мной мерцали
огоньки, как светлячки летней ночью. Звезды? Небо? Я нашел ковш Большой
Медведицы и понял, что я на улице. Медленномедленно попробовал повернуть
голову, и на каждое движение отвечала та же колющая боль в затылке. Но все
же я различил неровную черноту домов на противоположной стороне улицы,
мокрую от дождя мостовую она чуть отсвечивала в темноте, и какието тени
посреди улицы. Присмотревшись, я узнал в них остатки нашей разбитой
машины. Темные бесформенные куски не то асфальт, вздыбленный и
расколотый, не то мешки с тряпьем валялись поодаль.
Я лежал у ствола едва различимого в темноте дерева, мог даже пощупать
его старую морщинистую кору. Подтянувшись, я привалился к нему спиной.
Стало легче дышать, и ослабла боль. Если не трясти головой, она уже не
чувствовалась значит, череп был цел. Я тронул волосы на затылке, понюхал
пальцы: не кровь нефть.
Преодолевая слабость, я встал, обнимая дерево, как любимую девушку, и
долго так стоял, всматриваясь в безлюдную уличную темь. Потом, медленно
переступая плохо держащими ногами, пошатываясь на каждом шагу, пошел к
разбитой машине. «Борис Аркадьевич! Мартин!" тихо позвал я. Никто не
отозвался. Наконец я подошел к чемуто бесформенному, распластавшемуся на
мостовой. Вгляделся. То была половина тела в немецком солдатском мундире,
без ног и без лица: все, что осталось от первого или второго нашего
конвоира. Еще два шага и я нашел еще труп. Обеими руками он прижимал к
груди автомат, ноги в коротких сапогах были раскинуты, как у картонного
паяца на ниточке, а головы не было. От нашей машины осталась груда
вздыбленных ввысь обломков, похожих в темноте на измятый гигантский
газетный лист. Я обошел ее кругом и у обочины соседнего тротуара нашел
Мартина.
Я сразу узнал его по короткой замшевой курточке и узким брюкам таких
брюк никто из немецких солдат не носил. Я приложил ухо к груди его она
ритмично подымалась: Мартин дышал. «Дон!" позвал я. Он вздрогнул и
прошептал: «Кто?" «Ты жив, дружище?" «Юри?" «Я. Можешь
приподняться?" Он кивнул. Я помог ему сесть на обочину и сел рядом. Он
тяжело дышал и, видимо, еще не привык к темноте: глаза моргали. Так мы
просидели молча минуты дветри, пока он не спросил:
Где мы? Я чтото ничего не различаю. Может, ослеп?
Посмотри на небо. Звезды видишь?
Вижу.
Кости целы?
Как будто. А что случилось?
Должно быть, бросили бомбу в машину. Где Зернов?
Не знаю.
Я встал и снова обошел остатки разбитой машины, пристально вглядываясь
в трупы конвоиров. Зернова не было.
Плохо, сказал я, вернувшись. Никаких следов.
Ты когото разглядывал.
Трупы охранников. У одного голову оторвало, у другого ноги.
Мы в кузове были и живы. Значит, и он жив. Ушел, должно быть.
Без нас? Чушь.
Может быть, вернулся?
Куда?
В настоящую жизнь. С этой ведьмовской свадьбы. Вдруг ему повезло? А
вдруг и нам повезет?
Я тихо свистнул.
Выберемся, сказал Мартин, поверь моему слову: выберемся.
Тише! Слышишь?
Массивная дверь за нами протяжно скрипнула и открылась. Вырвавшийся
сноп света тотчас же срезала тяжелая дверная портьера. Стало опять темно,
но в погасшей вспышке мне показалась фигура женщины в вечернем платье.
Сейчас виднелась лишь ее неясная тень. Изза портьеры за дверью откудато
издалека глухо доносилась музыка: играли популярный немецкий вальс.
Женщина, все еще неразличимая в темноте, сошла по ступенькам подъезда.
Теперь ее отделяла от нас только ширина узкого тротуара. Мы продолжали
сидеть.
Что с вами? спросила она. Чтонибудь случилось?
Ничего особенного, ответил я, только разорвало нашу машину.
Вашу? удивилась она.
Ту, в которой мы ехали или нас везли, если быть точным.
Кто ехал с вами?
Кто мог ехать, повашему? Меня уже раздражал этот допрос.
Конвоиры, разумеется.
Только?
Хотите собрать их по частям?
Не сердитесь. Должен был ехать начальник гестапо.
Кто? Ланге? удивился я. Он остался в гостинице.
Так и должно было случиться, сказала она задумчиво. Так и тогда
было. Только они подорвали пустую машину. А вы откуда? Неужели и вас
придумал Этьен?
Нас никто не придумал, мадам, оборвал я ее. Мы здесь случайно и
не по своей воле. Вы меня извините, я плохо говорю пофранцузски. Трудно
объясниться. Может быть, вы знаете английский?
Английский? удивилась она. Но каким образом...
Этого я не смогу объяснить вам даже поанглийски. К тому же я не
англичанин.
Алло, мэм, перебил Мартин, зато я из Штатов. Знаете песенку:
«Янки Дудль был в аду... Говорит: «Прохлада!" Уверяю вас, мэм, в этом аду
жарче.
Она рассмеялась:
Что же мне делать с вами?
Я бы промочил горло, сказал Мартин.
Идите за мной. В раздевалке никого нет, а швейцара я отпустила. Вам
везет, мсье.
Мы прошли за ней в слабо освещенную раздевалку. Мне бросились в глаза
немецкие военные плащи на вешалке и офицерские фуражки с высокими тульями.
Сбоку находилась крохотная комнатачуланчик без окон, оклеенная страницами
из киножурналов. Вмещала она только два стула и стол с толстой
регистрационной книгой.
У вас отель или ресторан? спросил Мартин у женщины.
Офицерское казино.
Я впервые взглянул ей в лицо и обмер. Даже не обмер, а онемел,
остолбенел, превратился в подобие жены Лота. Она тотчас же насторожилась.
Вы чему удивляетесь? Разве вы меня знаете?
Тут и Мартин сказал нечто. Порусски это прозвучало бы так: «Ну и ну...
совсем интересно».
А я все молчал.
Что все это значит, мсье? удивленно спросила женщина.
Ирина, сказал я порусски, ничего не понимаю.
Почему Ирина здесь, в чужих снах, в платье сороковых годов?
Боже мой, русский! воскликнула она тоже порусски.
Как ты здесь очутилась?
Ирэн это моя подпольная кличка. Откуда вы ее знаете?
Я не знаю никакой подпольной клички. Я не знаю, что у тебя она есть.
Я знаю только то, что час назад мы с тобой ужинали в отеле «Омон» в
Париже.
Тут какоето недоразумение, сказала она отчужденно и холодно.
Я вскипел:
Меня не узнала? Протри глаза.
А кто вы такой?
Я не замечал ни этого «вы», ни платья сороковых годов, ни обстановки,
воскрешенной чужими воспоминаниями.
Ктото из нас сошел с ума. Мы же с тобой приехали из Москвы. Неужели
ты и это забыла? Я уже начал заикаться.
Когда приехали?
Вчера.
В каком году?
Тут я просто замер с открытым ртом. Что я мог ей ответить, если она
смогла это спросить?
Не удивляйся, Юри, шепнул сзади Мартин: он ничего не понял, но
догадался о причине моей взволнованности. Это не она. Это оборотень.
Она все еще смотрела отчужденно то на меня, то на Мартина.
Память будущего, загадочно произнесла она. Наверно, он думал об
этом когданибудь. Может быть, даже встретил вас и ее. Похожа на меня? И
зовут Ирина? Странно.
Почему? не выдержал я.
У меня была дочь Ирина. В сороковом ей было около года. Ее увез в
Москву Осовец. Еще до падения Парижа.
Какой Осовец? Академик?
Нет, просто ученый. Работал с Полем Ланжевеном.
Какаято искорка вдруг прорезала тьму. Так иногда, ломая голову над,
казалось, неразрешимой проблемой, вдруг видишь еще смутный,
неопределенный, но уже гипнотизирующий тебя проблеск решения.
А вы и ваш муж?
Муж уехал с посольством в Виши. Поехал позже, уже один. Остановился у
какойто придорожной фермы вода в радиаторе выкипела или просто пить
захотелось, не знаю. А дороги уже бомбили. Ну и все. Прямое попадание...
Она грустно улыбнулась, но всетаки улыбнулась; видимо, уже привыкла. Я
потому так держусь, что меня именно такой воображает Этьен. На самом деле
мне все это горше досталось.
Все совпадало. Осовец тогда еще не был академиком, но уже работал с
Ланжевеном об этом я знал. Очевидно, он и воспитал Ирину. От него она
узнала и о матери. И о сходстве, наверно. Только при чем здесь портье из
отеля?
Я не удержался и спросил об этом. Она невесело засмеялась:
А я ведь его воображение. Он, наверное, думает сейчас обо мне. Был
влюблен в меня без памяти. И все же предал.
Я вспомнил слова Ланге: «Он предал даже самую дорогую для него женщину,
в которую был безнадежно влюблен». Он так хотел предать! Значит, это было
до нашей встречи с гестаповцами. Значит, у времени в этой жизни совсем
другая система отсчета. Оно перемешано, как карты в колоде.
Может, вы проголодались? вдруг спросила она совсем почеловечески.
Я бы выпил чегонибудь, сказал Мартин, догадавшись, о чем идет
речь.
Она кивнула, чуть зажмурив глаза, совсем как Ирина, и улыбнулась. Даже
улыбки у них были похожи.
Подождите меня, никто сюда не придет. Ну а если... Оружия у вас нет,
конечно. Она сдвинула какуюто планку под брюхом стола и достала ручную
гранату и небольшой плоский браунинг. Не игрушка, не смейтесь. Отличный
и точный бой. Особенно на близком расстоянии.
И ушла. Я взял браунинг, Мартин гранату.
Это мать Ирины, сказал я.
Час от часу не легче. Откуда она взялась?
Говорит, Этьен ее выдумал. Была с ним в Сопротивлении во время войны.
Еще один оборотень, сказал Мартин и сплюнул. Всех бы их этой
гранатой. Он хлопнул себя по карману.
Не горячись. Их же людьми сделали. Люди, а не куклы. СэндСити не
повторяется.
«Люди»! зло передразнил Мартин. Они знают, что повторяют чьюто
жизнь, даже будущее знают... тех, чью жизнь повторяют. Ты «Дракулу» видел?
Фильм такой есть о вампирах. Днем мертвые, ночью живые. От зари до зари.
Вот тебе и люди. Боюсь, что после такой ночки смирительную рубашку
наденут. Если, конечно, здесь не пристукнут. Интересно, что тогда скажут
газетчики? Убиты гостями из прошлого господина Ланге. Призраки с
автоматами. Или как?..
Не гуди, оборвал я его, а то услышат. Пока все еще не так плохо.
У нас уже оружие есть. Поживем увидим, как говорят порусски.
Вошла Ирина. Я не узнал ее имени и мысленно попрежнему называл Ириной.
Нести сюда выпивку неудобно, сказала она, обратят внимание.
Пойдемте в бар. Там все пьяны, и еще два гостя не событие. Бармен
предупрежден. Только пусть американец молчит, а на все вопросы отвечает
пофранцузски: «Болит горло говорить не могу». Вас как зовут? Мартин.
Повторите, Мартин: «Болит горло говорить не могу».
Мартин повторил несколько раз. Она поправила:
Вот так. Теперь сойдет. Полчаса верных вам ничто не грозит. Через
полчаса появится Ланге с минером и автоматчиками. Из бара ведет внутренняя
лестница в верхнюю комнату, где играет в бридж генерал Бер. Под столом у
него мина с часовым механизмом: через сорок пять минут здание взлетит на
воздух.
Мать честная! воскликнул я порусски. Тогда надо тикать.
Не взлетит, грустно улыбнулась она. Этьен обо всем доложил Ланге.
Меня схватят наверху у Бера, минер обезвредит мину, а Ланге получит
штурмбанфюрера. Вы подождете минуты две после его прихода и спокойно
уйдете.
Я открыл рот и опять закрыл. Такой разговор мог происходить только в
психиатрической клинике. Но она еще продолжила:
Не удивляйтесь. Этьен не был при этом, но Ланге все помнит. Он
облазил все углы и допросил всех Гостей. У него отличная память. Все было
именно так, как вы увидите.
Мы пошли за ней молча, стараясь не смотреть друг на друга и ничего не
осмысливать. Смысла во всем этом не было.