3
Хорошая погода стояла уже третий день. Кей стоял у окна, глядя на
сиреневое зарево компенсатора.
Все как прежде. Планеты не меняются за четыре года – меняются люди.
Как все просто было тогда – довести Артура до Грааля... убить его, если
Линия Грез будет троянским конем Кертиса.
Он довел мальчишку до цели, но не смог убить. Меняются люди. Империи
вечны – даже рассыпаясь в прах они продолжают жить. Неизменными,
победоносными – в кадрах хроники, в строках летописей. Меняются люди – им
сложнее. Даже оставаясь бессмертными они умирают. Что общего между
мальчиком Кеем в альтосском приюте, лейтенантом, «который был Корью»,
телохранителем категории «С», наемником Кертиса, и нынешним Кеем Дачем?
Имя?
Неумение любить?
Дач начал раздеваться. Аккуратно повесил пиджак на спинку стула –
словно ткань могла помяться.
Видеофон на тумбочке издал тихую трель. Кей склонился над крошечным
экраном:
– Да?
На том конце провода было темно. Лицо Рашель едва угадывалось.
– Ты не спал?
– Собирался.
– Кей, ты был на сегодняшнем... программировании?
– Нет. Что–то с Ларой?
Рашель колебалась:
– Ну... в общем да. Она странно себя вела, с отцом... я не хочу даже
рассказывать.
– Не надо. Рашель, программирование заканчивается. Твоя сестра теперь
нацелена на жертву – известного нам человека. Пока его нет рядом, ее
поведение неустойчиво. Она ищет цель. Я предполагаю, что это так.
Девушка передернула плечами.
– Мне страшно, Кей.
– Мне тоже.
– Кей, ты помнишь мое окно?
– Да.
– Приходи сейчас. Ты мне нужен.
Экран погас. Дач неторопливо снял галстук, бросил его на костюм.
Пожал плечами. И пошел к двери.
Без дождя путь показался ему вдвое короче. Метров за сто от дома он
перешел на шаг, превратившись в бесшумную тень. Лавируя между редкими
фонарями, цепочкой вытянувшимися от дома к флаерной площадке, подошел к
стене. Окно, слабо светившееся на втором этаже, было открыто.
Дач провел ладонью по стене. Это хорошо, что таурийцы так любят
дерево. Пластик стал бы проблемой... Он распластался на стене. Подтянулся,
цепляясь за едва ощутимую щель. Еще и еще раз.
Рашель, высунувшись из окна, протянула ему руку. Кей коснулся ее
ладони, и, подтянувшись на свободной руке, сел на подоконник.
– Вот ты и у меня в гостях, – сказала Рашель.
Кей кивнул, осматриваясь. Странная комната. Очень странная. Словно
сошедшая с картинки старой книги. Резная, громоздкая мебель – узкие,
высокие шкафы, огромный полированный стол, тяжелые стулья, низкая и
широкая кровать. Даже видеофон стилизован под старину, помещен в светлый
деревянный футляр. Даже лампа на столе – газовая, с пляшущим под матовым
стеклом абажура пламенем... или очень правдоподобной имитацией. И по
контрасту с бледным, едва тонированным деревом – темный ковер на полу,
темно–бордовые шторы, черное постельное белье.
– Тебе нравится? – спросила Рашель.
– Не знаю. Хочется что–то перекрасить. Но я не знаю что.
Девушка засмеялась.
– Да, многие так говорят.
Кей посмотрел на нее. Рашель стояла перед ним почти обнаженная.
Только тонкие трусики, не способные ничего скрыть.
– Ты уверена, что это правильно? – спросил Кей.
– Мы ведь умрем?
– Да. Наверное.
– Тогда уверена.
Она не сделала ни одного движения – лишь чуть–чуть отступила под
взглядом Кея.
– Ты хорошая, – сказал Дач. – Очень надеюсь, что ты спасешься.
Он мягко привлек ее к себе – и почувствовал страх в касании губ.
– Не бойся, – сказал Дач.
– Я не боюсь. Я жду.
– Все равно я ничего не могу тебе дать.
– Неправда.
Кей отнес ее к кровати на руках, стал расстегивать рубашку – миг
неизбежной, ненужной заминки.
– Дай я...
Рашель помогла ему раздеться, а он помог ей, что было куда проще – и
снова спросил:
– Почему ты боишься, малышка...
Она не ответила, и он обнял ее – осторожно, стараясь быть предельно
нежным, и все еще не понимая ее страха, а девочка целовала его, словно не
хотела больше никаких слов, и когда он понял, было уже глупо что–то
говорить, и он только продолжал, стараясь, чтобы ей стало хорошо, и
понимая, что этого никогда не бывает в первый раз, и ее загорелое тело
казалось белым на черных простынях и она улыбалась, словно ей
действительно было хорошо...
И лежать лицом к лицу казалось редкой наградой, дарованной за тот
короткий миг, когда ни Галактика, ни Грей, ни Линия Грез не стоили ничего.
– Если ты скажешь, что я романтичная дура, то я тебя убью, Кей Дач, –
сказала Рашель.
Дач покачал головой:
– Мне было очень хорошо. Спасибо тебе.
– Дач, если мы спасемся...
– Ладно.
Он погладил Рашель по щеке, и она прижалась к нему, еще теснее, хотя
казалось, что это невозможно.
– Возьми меня снова, Кей.
– Не надо.
Рашель только улыбнулась, и он вновь склонился над ней, но она
выбралась, оказавшись сверху, она знала все, ничего не умея, и Кей мог
только догадываться, как она оставалась девочкой до шестнадцати лет, в
таурийском эдеме и со своей страстностью. Но это быстро стало неважным,
абсолютно неважным, чем–то забытым как Империя и Линия Грез...
– Я от тебя вся мокрая, – сказала она потом. – И ты тоже. Иди в душ.
Он сходил в душ, и вернулся очень быстро, но Рашель уже сидела на
кровати, завернувшись в черную простыню, и огонек в лампе едва дрожал.
– Теперь я, – сказала она просто. – А когда вернусь, ты уже будешь на
полпути домой. Ладно? У меня контрольная на первом уроке.
Дач кивнул и посмотрел вслед – как мелькнул закутанный силуэт в
проеме двери, а потом за стеной зашумела вода, и он оделся, привычно
быстро и тихо.
Спускаться по стене не хотелось, он просто спрыгнул – земля ударила
по ногам неожиданно сильно, и пришлось завалиться на бок, гася толчок.
– Не ушиблись?
Кей повернулся к веранде – там тлел огонек сигареты, и угадывалась
сидящая тень.
– Нет. Добрый вечер.
– Доброе утро. Будете взлетать – не включайте форсаж. У моей жены
очень чуткий сон.
– У вас, вероятно, тоже. Но я не на флаере.
Дач повернулся и пошел сквозь сад. Где–то рядом, все время рядом,
пела цикада – бесконечно и неуловимо, словно ниоткуда.
