* * *
Двое шли на юг.
Вс„ реже становился лес, позади остались еловые чащобы и
пересохшие от засухи ольховые буреломья, вс„ чаще поляны сливались
друг с другом, открывая взору привычный, исполненный воздуха простор.
Легче дышалось, спорей было идти. И вс„ тревожнее становился Ромар,
чаще и беспокойнее проверял заветную суму, а потом и вовсе велел Унике
забрать е„ себе.
– Тут же нет никого! – удивилась Уника. – Диатриты ещ„ год назад
всю живность извели.
– Никого, говоришь? – переспросил ведун. – А сами диатриты? Они
никуда не делись.
Уника тихо охнула и больше не возражала.
Роковая встреча произошла на пятый день. Уника с Ромаром давно
миновали развалины северного пос„лка и шли вдоль пересохшего русла
Великой. По весне, когда стаивал бедный снежок, река пыталась ожить,
но воды хватило ненадолго, и теперь пустое русло напоминало
безобразный шрам, борозду, прочерченную когтем Кюлькаса по лицу
Всеобщей Матери. Грязь на дне засыхала, трескалась. Пластины
затвердевшего ила казались пустыми чашами или ладонями, безнад„жно
ждущими капли влаги. Зазеленевшие по весне рощи роняли лист,
худосочная трава спешила отцвести, покуда июньское солнце не сожгло е„
полностью.
Над умирающей степью висела пыльная дымка и потому непросто было
заметить в дальнем мареве обозначившееся движение. Но от Ромарова
взора мало что могло скрыться, особенно, когда он сторожко оглядывался
окрест, всякую минуту ожидая подвоха и опасности.
– А вот и знакомцы наши, – сказал он негромко, указывая взд„рнутым
подбородком в мутную даль, где Уника покуда не могла ничего различить.
– Достань–ка мышиную шкурку, но ворожить обожди. Авось, так мимо
пройдут.
Авось, как всегда, не выручил. Диатриты шли прямо на укрывшихся
путешественников. Птицы размеренно переступали мозолистыми лапами,
всадники качались на их спинах, а иные даже дремали, притулившись к
неохватной шее. Костяные пики спокойно лежали попер„к птичьей спины –
диатритам некого было опасаться в разор„нных местах. Но и сами птицы,
и их хозяева выглядели неважно. Перья на огромных телах по–прежнему
лежали внахл„ст, но броня эта уже не казалась такой несокрушимой.
Диатримы двигались тяжело, их явно мучили голод и жажда. По сторонам
колонны бежало несколько ободранных голенастых птенцов, а на спинах
иных птиц раскачивались не воины, а диатриты поменьше, не имеющие
оружия, но зато с крошечными дет„нышами, не умеющими покуда ходить, но
уже знающими, как держаться за ж„сткие перья. Не отряд ш„л, а сама
орда, то, что осталось от не„ после жестокой зимовки в незнакомых и
суровых местах. Слишком уж мало оказывалось детей и птенцов. Видно и
диатритам пришлось несладко в последнее время, не по своей воле ушли
они с привычных мест, не из любви к войне и путешествиям ринулись на
людские пос„лки. Кто скажет, чем обернулись буйства Кюлькаса в дал„ких
диатримьих пустынях? Ни птицы, ни карлики не скажут... Они пришли не
разговаривать, а убивать и быть убитыми.
У некоторых диатрим всадников не было вовсе, а по бокам висели
плет„ные из ивы кошели. Что могут возить карлики с собой? Одежды они
не носят, огня – не знают, запасов – не делают. Что найдут, то и
поедят. Оружия – одна пика из расщепленной кости. А вот нашли–таки,
везут что–то...
Вс„ это Ромар ухватил одним взглядом, покуда Уника осторожно
приподымала над головой растянутую и пересохшую мышиную шкурку. Затем
Ромар свистнул: тонко и тихо, как свистит байбак у входа в нору, как
пересвистываются в соломе пол„вки и иные мелкие грызуны.
Мир разом преобразился в глазах Уники, стал необъятно огромным. Он
по–новому виделся, необычно пах, иначе пугал. Исчезли из виду
чудовищные бегуньи, лишь земля продолжала вздрагивать от их могучего
топота. Теперь они были страшны всего лишь, как всякая слепая сила,
готовая раздавить и помчаться дальше, не заметив твоей гибели. А
наступит не на тебя, а рядом, так ты и жив. Короче, не так опасны
оказались жуткие диатримы. Зато тянущей болью вползло в самые позвонки
ожидание иных напастей. Сейчас раздвинется трава и, затмевая мир,
нависнет над тобой острая морда собаки, а то и мышкующей лисы... Или
того хуже: мелькн„т в вышине крестообразная тень кобчика, вскрикнет
пустельга или сипуха завозится в кустах, скользн„т в воздух на мягких
крыльях, а ты и не узнаешь ничего, покуда не закогтит тебя беспощадная
лапа.
Уника сжалась в комок, мелко и часто дрожа.
– Тихо ты! – пискнуло рядом.
Уника скосила глаз. Ромар тоже был мышью, но не простой, а
прыгучей. Есть в низовьях звер„к – тушканчик, что умеет бегать на двух
ногах.
– Успокойся! – странным образом Уника разбирала посвистывания
Ромара. – Быстро хватай вещи, и побежали. А то эти, никак, на дн„вку
метят остановиться. Птицам до нас дела нет, а карлик, думаю, мышкой не
побрезгует. Давай ноги уносить.
Как она управилась с мешком, Уника потом и сама не могла сказать.
Она просто схватила ношу и припустила во всю прыть. Жгучее чувство
беззащитности не оставляло е„. Ромар скакал рядом; длинный хвост с
кисточкой на конце стелился по воздуху.
– От берега далеко не отходи!.. – свиристел Ромар, – а то с пути
собь„мся!
– Чайки!.. – испуганно пискнула Уника.
– Нет там чаек! Разлетелись давно...
– А вдруг?..
– Я обороню.
Пусть не совсем, но эти слова успокоили е„, Уника побежала смелее,
быстро переставляя лапки. Ромар хрипел от натуги, но не отставал,
неутомимо прыгая следом. Ничего, главное – подальше уйти от недобрых
глаз, а ползком или вприпрыжку, это уже не так важно.
Два серых мышонка, два неприметных существа пробежали иссохшим
обрывом, среди неподнявшихся трав, между умерших кустов. Ничей хищный
взгляд не остановился на буреньких спинках, ничей коготь не посягнул
на два тревожно бьющихся сердца. Где некому жить, там некому и
убивать. Там где прежде кипела жизнь, теперь была пустыня. Пока е„
приход можно повернуть вспять. Ещ„ лежат в земле живые семена, ещ„ не
все звери погибли или ушли так далеко, чтобы не смочь потом вернуться,
но если пройд„т ещ„ один такой же год, то мир изменится необратимо.
Кто знает, что случится, если позволить чудовищному Кюлькасу изливать
на землю остатки своей ярости? Кто знает, что стряс„тся, если
остановить его...
Ромар разогнул усталую спину. Его неудержимо тянуло согнуться,
словно тушканчика. Хорошо вс„–таки, что есть такая мышь, а то пришлось
бы землю носом рыть, пытаясь бежать на четвереньках. Хотя и отпрыгать
этакое поприще тоже непросто. Тяжко быть пожилым тушканчиком.
Уника вс„ ещ„ не могла подняться с земли, колдовство не отпускало
е„. Ромарова сумка и мешок с вещами лежали рядом, а вот копь„ и
подаренный Зуйкой лук остались в степи. Не достало у мышонка ни зубов
ни сообразительности, чтобы захватить оружие. Да оно, впрочем, уже и
не понадобится, впереди пустые места, даже диатриты отсюда уходят, им
тоже стало невмоготу.
– Вставай! – весело приказал Ромар. – Проползли. Никто нас больше
не тронет.
– Это что же, – спросила Уника, – мы вправду мышами были?
– А кто его знает?.. – Ромар усмехнулся. – Для себя ты мышью была,
другие тоже мышь видели – значит, вправду. Только на земле след
оста„тся человеческий – Великую Мать не обманешь, она своих детей
всегда узна„т.
– А если бы нам колонок встретился или ещ„ кто – загрыз бы?
– Этого не знаю, – серь„зно ответил Ромар. – Не встретился, вот и
хорошо, спасибо предкам. Ты, лучше, осмотрись как следует: места
узна„шь?
Уника обвела взглядом незнакомую, выжженную зноем пустыню. И
словно пелена сползла с глаз, Уника разом узнала родные места. Ведь
отсюда к селению и получаса ходьбы нет... Вон на пригорке кустарник
темнеет – калина... За кустами выгон, где сейчас и травинки свежей не
сыскать. А там и городьба, а кругом поля, не тронутые в этом году
сохатым рогом... Страшным рвом чернеет умершее русло Великой,
террасами падает в провал земля. И совсем рядом, посреди сухого места,
над краем одного из обрывов склонились три древние, многоохватные ивы.
Е„ ивы... Вон у крайней ствол расщеплен грозовой стрелой. Там в
глубине ствола обитает Салла – древяница, смешливая девчонка,
вечностью равная иссохшей реке. Как–то она? Жива ли?
Волхвы рассказывали, что странные существа живут в верхнем мире, а
то, что мы видим здесь, это всего лишь их тень, отблеск той их жизни.
Человек же, напротив, жив„т внизу, а тень его бродит по Верхнему миру
и зов„тся душой. Родович умр„т – душа останется, хоть и будет не
такая, как прежде. Поэтому предки могут помогать своим живущим
потомкам, хотя порой помощь их удивительна.
Странные существа принадлежат Верхнему миру, здесь они не
рождаются, не любят и даже не умирают толком, а лишь иссыхают,
неузнаваемо меняются, когда главная их суть гибнет в мире духов.
Потому со странными существами люди старались сталкиваться пореже.
Здоровались, как всякий вежливый человек здоровается с незлым соседом
– и вс„. Нежить, как правило, выслушивала приветствия угрюмо, но с
тем, кто умел поздороваться, вражды не имела. Попробуй чужак
искупаться в омуте – омутинник мигом на дно утащит. А свои купаются.
Ромар говорил, что дети лосося специальные слова ведают для чарусы и
кикиморы, в тайне передают от стариков. Знать бы эти слова, когда
через зыби шли...
Древяницы среди странных существ считались самыми дружелюбными.
Если плеснуть водой на ствол старого дерева, древяница смеялась и
выглядывала наружу. А Уника, когда была реб„нком, так даже играла с
обитательницей ствола. Древяница выбиралась из расщелины, усаживалась
напротив девочки, осторожно протягивала нежные, не знающие работы
пальцы, а дотронувшись до Уники, поспешно отд„ргивала руку, заливалась
беспричинным смехом и лепетала что–то вроде: «Сал–ла! Сал–ла!.." А
потом вдруг взвивалась и пряталась обратно в дерево. Ни пользы, ни
вреда от древяниц не было, хоть и говорили, что они могут рыбу увести
или послать богатый улов. И вс„ же, Уника горько рыдала, когда
знакомая древяница перестала признавать е„. Казалось бы, пустяк, а
ведь именно с этого начались безумные деяния проснувшегося Кюлькаса.
Уника подошла к дереву, погладила грубую, иссеч„нную временем
кору. Как давно она была здесь в последний раз! Целую жизнь назад...
Воды у Ромара с Уникой оставались сущие крохи, но всю же Уника
откупорила фляжку и осторожно отлив на ладонь несколько капель,
брызнула на ствол.
Скрипучий стон раздался в ответ. Морщинистая громада дерева
раскололась, выпустив на свет своего обитателя. Корявая фигура, словно
вытесанная из тронутой гнилью древесины, взлохмаченные лубяные волосы
и горящие безумным углем глаза. Ничей взгляд не мог бы узнать в этом
страшилище бывшую красавицу Саллу. И вс„ же это была она.
Двухлетняя засуха покалечила старую иву, и разве что зоркий слепец
Матхи мог бы сказать, что стало с истиной сутью древяницы в верхнем
мире: жива она или убита тупой мощью Кюлькаса, а ведь от этого
зависит, сможет ли е„ тень вернуть себе прежний облик, или ей
предстоит долго гнить, а потом блуждать над земл„й бесплотным духом,
не способным воплотиться в новое дерево.
Но как бы то ни было, сейчас древяница никого не узнавала и,
ведомая долгой мукой, тупо шла, выставив занозистые пальцы, метя в
глаза бывшей подруге. Уника отшатнулась, закричала. Что угодно ждала
она, но только не этого. Взбесившаяся природа шла на не„, грозя
смертью. Древяницы никогда ни на кого не нападали, и потому никто не
знал, как от них можно оборониться.
Споткнувшись о корень, Уника упала и в этот момент между ней и
страшной неузнаваемой Саллой возник Ромар.
– Уходи! – крикнул он, шагнув навстречу древянице..
Салла, шипя словно рассерженный камышовый кот, прыгнула впер„д,
впилась в грудь Ромара, но старик не остановился, а сделал второй и
третий шаг, оттесняя древяницу к иве.
– Уходи! – снова закричал он, и на этот раз Уника поняла, что
Ромар кричит не древянице, которая вс„ равно не разбирает слов, а ей.
Уника отползла в сторону, не отводя глаз от сцепившихся противников.
Салла уже висела на Ромаре, терзая его одеревенелыми когтями. Ей
нельзя было повредить простой силой, да и не было такой силы у двух
измученных путников, а магии в эту минуту древяница не боялась вовсе,
и окажись рядом хоть сам неуязвимый Кюлькас, она и на него кинулась
бы, терзая каменную чешую колючками коготков.
Непослушными пальцами Уника путалась в узлах вер„вки, которой была
затянута сума. Достать нож, и тогда она сможет помочь Ромару. Ну
почему мешок завязан?.. Никогда больше не стану затягивать узел на
н„м...
Ромар дошагал к дереву, но не остановился, словно грудью хотел
своротить наклон„нный ствол. Всем телом старый колдун ударил о дерево
его взбесившуюся хозяйку. Ствол раскрылся и с тем же тягучим скрипом,
которого никогда прежде не бывало, поглотил обоих противников.
– Не надо!.. – закричала Уника. – Ромар, не надо!..
Тихо было вокруг и пустынно.
Уника достала наконец нож, замахнувшись бросилась к дереву:
– Выходи!
Молчание, тишина. Даже вялые листья не шелохнутся на тонких
плакучих ветвях.
Уника выхватила флягу, щедро плеснула водой.
– Выходи, слышишь?!
Никакого ответа.
Смирившись, Уника отошла на несколько шагов, присела на пятки.
Страшно было, как никогда прежде. Вдруг вспомнились слова Ромара: «Мы
все сделали, что могли. Тебе осталось делать невозможное." Тогда
учитель ещ„ сказал, что она больше не человек, она рука, которая
должна нанести удар чудовищу. Кто знает, может быть так и должно быть?
Ромар подош„л к врагу на расстояние вытянутой руки и подходить ближе
не требуется. Дальше двинется рука с зажатым ножом. Знал бы кто
нибудь, как страшно быть просто рукой!..
Стараясь ни о ч„м не думать, Уника отошла от расколотой ивы,
подняла мешок и сумку. Перебрала немногие оставшиеся вещи. Какая–то
одежда, инструмент... Вс„ это больше ей не потребуется. Сумка тоже
почти пуста. Трещотка осталась и пара орешков. Вот и славно, легче
будет идти. До Горького лимана – пять дней пути, но если идти налегке,
то можно уложиться быстрее. Уника провела рукой по животу – не
получится налегке... этот груз нигде не оставишь. Уложила в сумку
флягу и нож, мешок с ненужными вещами пристроила среди корней ивы и,
не оглядываясь, пошла в гору.
Вс„–таки она не утерпела, заглянула по дороге в селение. Без
малого за год оставленные без присмотра дома пришли в упадок, хотя ни
один ещ„ не обвалился. С чего им рушиться, в такую сушь? Внутри вс„
было разорено, переломано. Укрытые запасы диатриты сумели раскопать и
стравить за долгую зиму, Унике ничего найти не удалось. К тому же, все
дома были страшно загажены. Засохший кал валялся на полу, в очагах, на
постелях. Удивительно, почему дикарь вс„, что не может понять,
стремится превратить в отхожее место?
Чувство омерзения было так сильно, что Уника ушла из селения, не
задержавшись ни на одну лишнюю минуту. Путь предстоял длинный, но
простой: берегом бывшей реки до того места, где вправо отходит Истрец,
такой же м„ртвый, как и Великая. А как дойд„шь до того места, где
приключилось первое большое сражение с диатритами, так идти вдоль
старицы, никуда не сворачивая. Истрец сам привед„т к Горькому лиману.
Уника достала нож, примостила на ладони, посмотрела, куда укажет
остри„. Вс„ правильно, и нож туда же показывает... Значит, туда и
идти. Главно, не думать, что случится, когда дойд„шь. Рука не
рассуждает, она бь„т.
Уника уложила нефрит на место, кинула в рот орешек, как был, в
скорлупе. Глотнула крошечный глоток воды. Теперь целый день не
захочется есть, и вода тоже не понадобится. Туда дойти сил хватит. А
обратно, верно, идти не прид„тся.
