* * *
Тейко попал в тот отряд, которому выпало спуститься в речное русло
со стороны Великой. Он ш„л, мрачно предвкушая, как посчитается с
проклятым мангасом (приговор рода есть приговор рода, но ему, Тейко,
думать по–своему никто не запретит!), как в одиночку завалит диатриму,
и как сородичи воздадут ему хвалу. И Уника... вот тогда–то несчастная
мангаска поймет, какой дурой была, им, Тейко, пренебрегая! Поймет, да
поздно будет! Он на не„ и смотреть не станет. Зачем ему такая?.. Мало
ли пригожих девок в роду. А уж вдовы из–за него и вовсе передерутся,
Это же понимать надо: каждой лестно, чтобы не корявый какой сучок к
ней вп„рся, а он, Тейко, молодой, красивый, с клювом добытой
диатримы...
Тейко ещ„ не успел придумать, на какое место он сумел бы
пристроить громадный клюв длиной в локоть взрослого мужчины, когда
отряд остановился. Здесь, под откосом, у людей были кое–какие
преимущества. Во–первых, диатримы не так ловко лазили вверх–вниз, как
бегали по ровному месту; во–вторых, достать человека клювом на
крутизне птицам было вовсе не просто; в третьих, бить птицам по ногам
здесь было куда сподручнее, нежели на равнине. Поэтому Бойша и
отправил на обрывы всего сотню охотников, оставив для сражения на
равнине две.
Хвороста натаскать успели самую малость. Наверху завопили,
загомонили карлики и заорали их птицы. А потом вс„ вокруг внезапно
осветилось; ч„тко прорисовались пятна кустов на фоне трепещущего
пламени – это Бойша зажигал сухую степь.
– Жги! – раздался приказ и Тейко с первого удара высыпал сноп искр
в заранее подготовленный ком сухого ковыля.
От нетерпения Тейко облизнул пересохшие губы. Сейчас он всем
покажет, что напрасно хвалили мангаса – подумаешь, тр„х баб до ворот
довел! Чалох женщин спас, а Таши Чалоха бросил, и сам сбежал! Это все
видели! Жаль его, Тейко, рядом не было... Будь он там, небось и Чалох
живым вернулся бы... Сейчас Тейко уже не помнил, что сам остался
стоять за спинами охотников, когда Таши двинулся к воротам.
– Копья упира–а–ай! – не таясь, орали старшие охотники. Наверху,
на крутизне, во всю слышался гомон, клекот и треск – это диатримы
слепо ломили сквозь заросли, не разбирая дороги, одним лишь инстинктом
чуя – надо бежать от огня. Куда лучше понимали это их вожатые –
карлики.
– Лапы им руби! Копьем прикрывайся и поджилок руби! –
надсаживаясь, орали справа и слева.
Тейко, как и Таши, стоял с толстым загонным копь„м; рядом с ним
оказалось трое или четверо охотников постарше, с топорами. Кое–кто
ради такого случая успел пересадить кремневое лезвие рабочего топора
на длинную рукоять топора боевого; на таких взирали с завистью – то–то
удобно в схватке будет!
Над обрывом черными змеями взметнулись шеи диатрим. Птицы валили
напролом, понукаемые зоркими хозяевами, на залитом тьмой склоне им
было очень легко оступиться – и одна из птиц оступилась. Не выдержав
тяжести, вывернулся камень, подломилась чудовищная лапа – и диатрима
кубарем покатилась вниз, прямо под ноги охотникам. Прежде, чем она
успела встать, заработали топоры и копья детей Лара. Памятуя слова
вождя, били в глаза – ослепленная диатрима не противник, да и нельзя
долго с одной птицей возиться – другие напирают.
Тейко к расправе не поспел: вовремя понял, что нельзя к врагу
спиной поворачиваться. Пернатый силуэт, подсвеченный дальними
кострами, возн„сся над ним, и Тейко, хакнув от напряжения пхнул копь„м
спешащую к нему смерть. При таком ударе тяжеленное ратовище с
иззубренным кремнем не смогло бы даже пробить скользкие перья, но и
соскользнуть копью в сторону Тейко не позволил: успел упереть
застроганную пятку в камень и диатрима, не сумев остановиться на
крутизне, сама напоролась на преграду. Почувствовав вошедший в тело
камень, птица сиганула вверх, над головой Тейко мелькнули лапы,
впустую загребающие воздух, вершковый коготь рванул из головы клок
волос вместе с кожей. Кл„кот птицы слился с надрывным хрипом Тейко, а
потом вся громада ухнула вниз, унося вырванное из рук копь„.
Где–то должно было быть второе загонное копь„ – зря, что ли всю
дорогу тащил на плече две жердины, но оно никак не попадалось под
руку, Тейко безоружный метался, стремясь лишь уклониться от катящейся
сверху птичьей лавы.
– Копья упира–ай!.. – натужно ревел чей–то голос и словно
послушавшись команды, отыскалось копь„, сам же положил на склон так,
чтобы удобно было схватить.
Что творилось по сторонам, Тейко не очень видел, слышал лишь
радостный посвист стрел – значит целы лучники, засевшие под каменным
обрывом, сшибают с птичьих спин мелкую погань.
Вторую птицу взяли разом на два копья – кто пособил, Тейко и
заметить не успел, гадина зад„ргалась, отшвырнув Тейко в сторону.
Приложило к камням крепко, но и то к добру, потому что в ту же секунду
кувырнулось через бьющуюся тварь третье чудовище, и в той каше уже
никто бы не уцелел.
Тейко с трудом приподнялся, ухватил топор, оброненный кем–то из
старших охотников. Он уже видел, что лапы птицам так просто не
перерубишь, но, когда мозолистая нога ступила совсем рядом, что было
сил рубанул диатриме топором по голени. Всю силу вложил с этот удар –
а только и успел, что просечь толстенную бугристую кожу. Оно и понятно
– если так бегать, то неизбежно ноги набь„шь. Да и кости птичьи
упруги: нечеловеческая сила нужна, чтобы их сломать. И, вс„–таки
раненая диатрима заорала дурным голосом, слепо ударяя клювом,
скакнула, и Тейко, очутившийся сзади, саданул по той же лапе второй
раз. Эх, кабы всегда можно было диатриму со спины бить! Острый рабочий
топор, пересаженный на тяж„лое топорище, перес„к–таки сухожилие, лапа
конвульсивно подогнулась, когтистые пальцы сжались, громадина
запрыгала вниз на одной ноге, не умея ни остановиться, ни стать на
больную ногу.
Рядом с Тейко уже почти никого не было. Люди вовремя сообразили,
что грудью в грудь напор диатрим не остановишь. Отбегали, выпуская
стрелы, норовя зайти сбоку, чтобы кремневый оголовок не скользил по
плотным перьям. Диатримы, оступаясь на крутом склоне, скатывались к
руслу; большинство повернуло не через Истрец, а через Великую, где ила
оказалось куда меньше, да и противоположные берег был гол, точно
камень–окатыш. Те же из диатрим, что первыми рванули через старицу,
получили полной мерой. Сухая корка проломилась; первые беглецы
забились, пытаясь выбраться из зыбучей грязи. Людям там тоже пришлось
несладко – но вывернулись как–то, исхитрились; били скатившихся на
землю карликов пронзали копьями, разбивали черепа дубинами, втаптывали
в ил ногами.
С той стороны, где расстилалось м„ртвое русло Великой, победа
далась не так просто, но и там, пользуясь темнотой и неприятными
противнику каменными россыпями, люди одолевали.
Тейко мало что не обеспамятовал от льющейся крови. В его руках
снова было копь„ – то же самое, или новое где подобрал? Наконечник с
копья давно слетел, оставшись в брюхе одного из несущихся с горы
чудовищ, и Тейко орудовал ратовищем словно дубиной. Оказалось, что ими
всего удобнее действовать: ежели приложить длинной жердью по слабому
птичьему месту – основанию шеи. Жаль, что редко поворачивается бегунья
спиной к врагу. Но уж тем пернатым, что, потеряв хозяев, пытались не
биться, а бежать, немедленно доставался удар в спину: под перо, по
сухожилиям, а потом находилась пара здоровяков с бревном на замахе и в
кашу разбивали шею бьющейся птице.
Но уж пока седок был там, на верхотуре, к диатриме было не
подступить. Она даже словно видеть начинала лучше, а может и впрямь
глядела чужими глазами.
Визг карликов, горловые звуки птиц, крики людей слились в один
бесконечный вопль, круживший голову и вселявший безоглядную храбрость
в сердца всех, кто оказался в этот миг поблизости. Среди всеобщего ада
невозможно помнить о себе. И вс„–таки в какое–то мгновение Тейко краем
глаза заметил согнутую фигуру, которая кубарем скатилась с откоса и
зачавкала по грязи, стремясь уйти от схватки.
Кто–то пытается бежать! Тейко вдруг ожгла дикая догадка – это Таши
струсил, не выдержал настоящего боя и уползает в темноту!
– Тр–рус! – рявкнул Тейко.
Швырнув ратовище, он выдернул из–за кушака так и не пригодившийся
покуда боевой топор, невероятным прыжком рванулся вслед за беглецом,
разбрызгивая жидкую грязь в три скачка догнал его. В призрачном свете
пляшущего над обрывом огня блеснули круглые глаза и хищно изогнутая
спина готового к броску карлика. Тейко играючи отбил в сторону тонкое
костяное копьецо; и окончательно потеряв голову, отчего–то не стал
добивать врага топором, как положено, а рванулся в рукопашную. Так
хотелось ощутить под пальцами мерзкое горло, сдавить его, поймать
последний предсмертный хрип! Тейко и диатрит вдвоем опрокинулись в
грязь; озверев, парень одной рукой вдавил чужинца в ил, со всего
размаха приложил кулаком и раз, и два, и три; в настоящем бою такого
себе не позволишь, но тут Тейко словно бы ума лишился. Не диатрита
бил, а Таши, проклятого мангаса, обманным своим колдовством уведшего
Унику...
Лицо карлика скрылось под слоем грязи. Бестолково задергались
руки, судорожно засучили кривые ножонки; а Тейко, упоенный победой,
все давил и давил, пока враг не замер окончательно. И лишь потом,
подняв голову, увидал, что сверху валят новые и новые диатримы и, если
бы не другие охотники, не сносить бы ему головы.
Словно в тяжком сне наблюдал Тейко, как движутся их темноты
громадные тени, как встал на их пути Дир – воин из Бараговой семьи,
встретил копь„м первую птицу и тут же упал под ноги следующим – некому
оказалось прикрыть охотника сбоку. И Тейко вдруг вспомнил: это с Диром
они останавливали птицу в два копья!
Тейко вскочил, страшным усилием вырвал тяж„лое копь„ из туши
убитой птицы и успел к обрыву, над которым уже вздымались новые тени
бегущих птиц. Там, на высоте, в битве произош„л перелом. Диатриты
больше не пытались прорываться сквозь две сотни Бойши и полыхающую
степь. Темнота показалась им не столь опасной, как огонь. И они
угодили в расставленную Бойшей ловушку. Вот только тем людям, что
ждали врага под обрывом, вторая волна беглецов доставила много трудов
и крови.
Тейко не знал, что это побежали те остатки пришельцев, что
пытались было уйти через огонь, не знал, что победа уже в руках людей.
Неведомо ему было, что творилось наверху. Видел лишь, что прут злодеи
нахрапом и попытался загородить им дорогу, хоть и видел, что бегущие с
потерями считаться не станут.
Даже если диатрима и разглядела нацеленный кремень, она не могла
ни остановиться, ни хотя бы замедлить бег. Удар был так страшен, что
проломилась прочная грудная кость, на полузвуке оборвалось курлыканье,
диатрима кувырнулась всем весом грянув оземь. Тейко в это мгновение
показалось, что само небо обрушилось сверху, погасив огни, и шум
сражения и весь мир...
