* * *
Время шло суматошное, полное новостей и тревог. Прежде всего,
хозяйки, призванные на место несостоявшейся битвы, распорядились
быстро и решительно: до тех пор, пока род тура не устроится на новом
месте, все малые дети и беременные женщины остались в селении зубров.
Восемь невест, впрочем, после тщательного осмотра и долгого совещания
были выбраны. Оказалась среди них и черноглазка, напомнившая Таши
Унику, и круглолицая веснянка. А вот высокую девушку старухи не
отобрали. Может, угадали характер, или б„дра девушки показались
узковаты – тяжело рожать будет, а возможно, просто другие невесты
больше приглянулись.
Сидеть нахлебниками гости не захотели и уже на следующий день
вышли вместе с хозяевами на заготовку рыбы. Здесь их ждала новость,
заставившая встревожиться не только колдунов, но и всякого иного
человека. В одну ночь река спала, потеряв чуть не половину воды.
Боковые излучины и овраги обсохли уже давно, а теперь обмелел
стрежень, которого никогда не затрагивала даже самая сильная засуха.
Там, где ещ„ вчера мужчины, по грудь в воде с трудом удерживали
рвущиеся по течению плоты, теперь горбился облепленными тиной камнями
новый остров. И если бы сейчас диатриты появились на том берегу, они
бы прошли на остров с л„гкостью.
Впервые люди испугались, что река может не защитить их.
Сыновья тура спешно отправились на закат. Белоструйную они
пересекли через четыре дня и вскоре сообщили, что собираются занять
предгорья Т„много кряжа. Дальше, на загорных равнинах жили свои
племена, которым не понравилось бы появление беженцев, поэтому
пришлось останавливаться на горной стране. Теснины, быстрые речки и
густые леса Т„много кряжа были издавна облюбованы горными великанами,
однако, их в расч„т никто не принимал. Горным великанам,несмотря на
всю их ужасающую силу, прид„тся прятаться в скалах, уходить, если
найд„тся куда, или, вернее всего, погибать в неравной борьбе с
дружными и хорошо вооруж„нными пришельцами.
Гонцы сообщили, что Белоструйная тоже изрядно обмелела, и, если бы
не правобережные горные ручьи, то и вовсе бы остановилась.
Ромар опрашивал пришельцев, горько сожалея, что их колдуны погибли
в схватках с хозяевами птиц. Узнать удалось немного. Никто не знал,
откуда и отчего появились диатриты. Они просто явились, и в округе
стало нельзя жить. Штурмовать селение карлики не пытались, а вот выйти
за пределы городьбы люди уже не могли. К тому же, в округе пересохли
ручьи, и народ начал страдать от жажды. Пришлось бросать укрепл„нный
пос„лок и бежать на запад. Единственное, что порадовало Ромара, это
известие, что птицы, несмотря на свой огромный рост и немерянную силу,
страдают куриной слепотой и ничего не видят ночью. Только это и
позволило детям тура целыми добраться к реке.
О том, что творится в верхнем мире, никто из пришельцев ничего не
знал. Их шаман погиб в первой же схватке с диатритами, а других
мастеров магии у детей тура не оказалось. Но и без того, пришельцы
были напуганы происходящим и при первой же возможности забрали свои
семьи и окончательно ушли в горы. Но и там, за двумя реками, они не
чувствовали себя совершенно спокойно, а выставили стражу в узких
ущельях, чтобы не приведи прародитель Тур, не прозевать появление
убийственных птиц.
Приречные селения вновь зажили размеренной жизнью, ничем особо не
отличавшейся от прежних лет, если не думать о необычно т„плой и сухой
осени и о том, что Великая река превратилась в узкую ленту нечистой
воды, едва струящейся между илистых берегов. Люди как избавления ждали
осенних дождей, но лишь Ромар и Матхи догадывались, что дожди, скорее
всего, не пойдут.
Матхи тоже изв„лся. Он спал с лица, глаза ввалились. Ежевечерне он
уходил камлать на берег умирающей реки или в священную рощу, где
попирал корнями землю прадед деревьев Исконный дуб. Билась в агонии
река, чуждо молчали древесные духи, огн„м палил Верхний мир, и нигде
не предвиделось добра. Последние дни словно что–то сломалось в Матхи;
он уже не просил помощи у Ромара, обыденные дела справлял словно во
сне, а однажды приш„л к Бойше и целое утро разговаривал с ним, после
чего Бойша ходил чернее тучи и даже без дела накричал на стряпух,
допустивших по нерадивости вонь и чад от своих очагов. О ч„м говорили
вождь с шаманом так и осталось тайной, Ромару ни тот, ни другой ничего
не сказали.
Остальные люди жили как во всякий другой год, хоть и судачили о
странном. А что ещ„ делать? Увидав обнажившееся речное дно, люди
поначалу ужаснулись, а через неделю привыкли, тем более, что река,
вс„–таки пересохла не полностью. Помирать, что ли, от того, что
странное кругом творится? О странном пусть заботятся колдуны, а
остальным родичам куда важнее начало осенних праздников: посвящение в
невесты, испытание молодых охотников, а потом, ещ„ через две недели –
свадьбы.
Сроки праздникам поставлены от предков, и не просто так, а с умом.
К началу осени табунится в степи копытный зверь, отходит с западных
пастбищ, где не так сильно выгорает летом трава, в степи на востоке.
Там зимы малоснежны и легче добывать скудный корм. Но на пути кочующих
стад объявляются люди. Начинается большая осенняя охота. В эти дни
юноши, ещ„ не ставшие охотниками, вправе взять оружие и принять
участие в облавах. Затем начинается всеобщий мясоед, а вместе с ним –
испытания и посвящение в мужчины.
Девушкам проще – достигла возраста, вот ты и невеста. Обряд
назначают только если объявляется в роду пришлая юница, которую надо
принять в одну из семей. Обычно вс„ это заранее известно: где не
хватает невест, в ту семью и идут девушки. А свадьбы начнутся после
перел„та птиц, когда любой мальчуган приносит столько добычи, сколько
сможет поднять. Всю неделю люди едят птицу, и недаром свадьбам
покровительствуют крылатые птичьи боги. От них любовь, от них счастье.
Потому и невест выкликают утицами и леб„душками, а милостивый обычай
не велит во время л„та бить живущих парами лебедей – береж„т птичьи
семьи.
Но в этом году вс„ шло наперекосяк. Собрались старухи, петь над
при„мышами песни, переряжать в новые рубахи, разводить по новым
семьям. Вождя с колдунами пригласили, не для совета, а ради уважения.
В семейных вопросах дела как встарь решают бабы, и всякий признает,
что это правильно. И вот тут–то, в накатанную церемонию влетел
молодой, ещ„ и посвящения не прошедший парень Малон. От кого бы
другого ожидать, а не от него. Когда только успел и сам влюбиться, и
девку влюбить...
Во всяком случае, не успели старухи рассесться кружком, как
выбежали в середину круга Малон и взятая у детей тура конопатая
Калинка и повалились хозяйкам в ноги. Просили об одном: принять
Калинку в ту семью, куда дозволено свататься Малону. А там и без того
невест избыток.
– Эк вы мне вс„ спутали! – крякнул с досады Бойша. – Я за вас
думал, считал, а вы с вашей любовью... – вождь сплюнул с досады и
приказал: – Решайте, матери. Как велите, так и сделаем.
Старухи поглядели на ждущую приговора пару: оба невысокие, оба
крепкие, что гриб–боровик июльской порой, и широколицые тоже. Ну, как
нарочно их друг для друга лепили. Поворчали старухи, да и махнули
рукой: пусть их – в счастливой семье дети здоровыми родятся.
С парнями тоже не вс„ было ладно. На какое время испытания
назначать, если зверь пош„л раньше срока и не в ту сторону, а
перел„тная птица, судя по всему, на зимовку сниматься не спешит. И
вс„–таки, подошли рассчитанные сроки, начался праздник.
Последние три дня юноши сидели на виду у всех, за игрушечной
оградой возле столпа предков. Изготовленное своими руками и
опробованное во время недавних охот оружие хранилось в землянке
колдуна, Матхи ежедневно окуривал его смолистым дымом. Все три дня
полагалось поститься, что обычно воспринималось спокойно, но в этом
году служило темой множества невнятных шуток. Коротко они сводились к
одному: вот сидит толстенький Малон или жирненький Рутко, а в это
время голодный мангас... Таши смешков не слушал, а и слышал бы, так не
обиделся бы. Не до того было. Муть качалась в душе. Срок подош„л, а он
так ничего и не решил. Знал тв„рдо: так – не будет. А что «так» –
неведомо.
На рассвете решительного дня Матхи показался у выхода из своего
жилища. На н„м красовалась страшная личина и большой колдовской наряд.
Слепец уверенно ш„л давно знакомой дорогой, притопывая на каждом шаге,
так что погремушки на шапке, полах кожана и вычурном вересовом посохе
дружно взбрякивали. Кроме этого звука ничто не нарушало тишины: весь
пос„лок спал. То есть, на самом деле не спал никто, но полагалось
спать, и люди добросовестно притворялись, л„жа в постелях: сопели,
похрапывали и ждали урочной минуты.
– Хур! Хур! – уже не Матхи, а злой Хурак – пожиратель трусов
подкрадывался к городьбе, за которой мирно спали юноши. Ещ„ мгновение
– и кости захрустят на острых зубах демона. Но на пути Хурака вырос
Бойша, вернее – не Бойша, а сам древний Лар. Он был наряжен в лохматые
шкуры,на голове красовалась шапка с парой изогнутых рогов.
– Что нужно тебе здесь? – загремел Лар, гневно подымая к небесам
нефритовую дубинку. Оружие это было очень знакомо чудовищу, ведь демон
возник из печени убитого этой дубиной повелителя тьмы и холода
предвечного Хадда. И вс„ же, Хурак не отступил.
– Это моя еда! – пролаял он.
– Это мои воины! – возразил Лар.
– Это не воины – они спят и не слышат, как ид„т враг!
– Они не спят! – воскликнул лар, и тут же юноши с боевым кличем
вскочили на ноги, а изо всех домов высыпали ждущие сигнала люди.
– Я голодный дух! – запел шаман. – Я сожру всех, кого смогу, я
съем всех, кого сумею, я проглочу всякого, кто трус, я изгрызу любого,
кто робок! Я Хурак, я желаю жрать! Я иду за вами, слабые сердцем,
хлипкие душой! Трусы – вы моя пища!
– Здесь нет трусов! – раздался общий крик. – Здесь воины, воины,
воины!
Злой дух сопротивлялся, но его уже почти не было, а снова был
Матхи – слепой шаман.
Матхи склонился над заранее подготовленным костром, застучал
кремнем, Т„ртый огонь нужен для урожая, для домашнего очага, для
изобилия во всяком хозяйском деле, а тут потребен огонь воинов, что
добывают из камня. Тонкий хворост сразу заполыхал и быстро прогорел,
рассыпавшись кучей мелких угольков. С долгим воплем шаман зачерпнул
полную чашу жара. Над угольями колыхался голубой огон„к.
Юноши уже стояли в ряд, вытянув перед собой левые руки.
Таши был в ряду третьим. Шаман подош„л к нему; уродливая харя
кривилась выпирающими клыками. Воистину, это был Хурак, алчущий свежей
крови и пришедший мучить людей, чтобы выбрать слабых для своей
кровавой трапезы. Толстыми пальцами он порылся в чаше, спокойно,
словно не огонь держал, а перебирал гладкие морские окатыши,выбрал
угол„к и наощупь положил его на протянутое предплечье. Запахло пал„ным
волосом – рука у Таши была мохната, в неведомого отца. Таши не
дрогнул, он продолжал стоять, безразлично глядя вдаль. Один за другим
шаман разложил на подставленной руке семь угольков и пош„л дальше.
Никто из парней не вскрикнул, когда огонь касался их, ни у кого не
исказилось лицо, но Таши краем глаза видел, что прежде ровная линия
вытянутых рук надломилась: кое у кого руки дрожат. Сам Таши терпел
боль спокойно – собственно говоря, ему было даже не слишком больно. Он
знал, что ожоги будут сильно болеть потом; как и многие мальчишки Таши
заранее испытывал себя, прижигая тело угл„м. Гораздо хуже, что рука
вскоре распухнет, а впереди стрельба из лука, потом прид„тся метать
боло и копь„, хотя это уже легче, тут левая рука не так важна, как в
стрельбе из лука.
Таши умудрился до того задуматься, что даже удивился, когда к нему
приблизился Бойша и, шл„пнув ладонью по сжатому кулаку, сбросил
потухшие угли. Тогда Таши вспомнил, что это не самое тяжкое испытание
из тех, что предстоят ему.
Тем временем, все юноши были освобождены от углей, и начались
состязания в силе, ловкости, выносливости. Люди вышли за пределы
городьбы, туда же вынесли сосновый щит, обшитый кожей, на которой
охрой нарисованы животные: олень, лошадь, тур, сайгак. Только зубра не
было здесь, ибо даже в нарисованного предка нельзя стрелять.
В стрельбе из лука у Таши не было соперников, и хотя обожж„нная
рука изрядно мешала целиться, Таши легко выиграл состязание. Он ждал,
что ему, как то обычно бывало, поднесут шапочку с беличьим хвостиком,
но вождь возгласил: «Призы мы будем давать в конце состязаний!" – и
шапочка осталась в руках у старух.
Затем метали боло. Задача состояла не только в том, чтобы кинуть
каменную гроздь как можно дальше, но и захлестнуть ремн„м, на котором
висят камни, вбитый в землю столб. Новенькое,недавно законченное боло
не подвело Таши: самый дальний столб, до которого никто и докинуть–то
не мог, был с первого раза обвит ремн„м и от резкого рывка не
выдернулся из земли, а попросту переломился с сухим треском. И вновь
награда – украшенный самоцветными камешками пояс – не была вручена.
Разжигали костры. Здесь первым управился незнакомый парень из
верхнего селения. Таши внутренне сжался, ожидая, дадут ли победителю
олений кисет для кремней и трута, но Бойша, как и в прошлые разы, лишь
показал подарок зрителям, а потом вернул его мастерице. Таши слегка
успокоился. Конечно, он понимал, чем вызвано изменение обычая, и
слышал, как хлопали по плечу коренастого Малона, который лишь немногим
хуже Таши метнул боло, но вс„ равно, знать, что награждение отсрочено
не только для него, было приятно. Хотя, ещ„ немного, и наступит та
минута, о которой Таши так старательно пытался не думать. По здравому
размышлению, ему вс„ должно быть безразлично, но тем не менее Таши
выбивался из сил, соревнуясь с одногодками, словно пытался доказать
собравшимся, что он хороший.
Таши лучше всех послал в цель копь„, а когда юноши взапуски
поплыли в холодной осенней воде, он уступил лишь одному сопернику –
Шуке. Шука был младшим сыном рыбака Мухи, так что никого его победа не
удивила.
Пловцы не успели обсохнуть, как Бойша выкрикнул начало бега. Это
было последнее состязание. Лучше или хуже, но все юноши выдерживали
испытание и, вернувшись на площадь у столпа предков, могли считать
себя мужчинами. Все, кроме Таши.
Бежать надо было через поля на ближнее пастбище и принести оттуда
живую овцу. Таши любил и умел бегать, хотя не смог бы сравниться в
скорости с Тейко, который умудрялся загонять до смерти зайца. Но и
среди тех, кто испытывал судьбу в этом году, было немало быстроногих
парней. Все они бежали густой толпой, и сколько Таши не старался, ему
не удавалось вырваться впер„д. А вот юркий Лихор из низового пос„лка с
л„гкостью оставил всех позади. Хотя, путь туда – это даже не
полдороги, ведь обратно прид„тся бежать с овцой на руках, а на такое у
Лихора вряд ли хватит прыти.
До пастбища оставалось ещ„ изрядно, когда Лихор показался
навстречу, теперь он ступал не так споро, но отрыв был очень велик. С
победным криком Лихор пробежал мимо, торопясь за праздничными
постолами, которые дарят самому быстроногому из юношей. Остальная
толпа разразилась воплями, пытаясь ускорить бег. На лугу произошло
замешательство, каждый старался выбрать животное полегче, овцы
шарахались и не давались в руки. Таши, не выбирая, схватил ближайшую
овцу и сразу оторвавшись от основной массы преследователей, помчался в
обратный путь. Животина оказалась тяжеловата, но Таши не сбавлял
скорости, словно от его победы зависело останется он жить или нет. И
он догнал изнемогающего Лихора почти у самой городьбы и на последних
шагах обош„л его. Остановился, отпустил полузадушенную ярку и тут,
впервые за весь день увидел Унику. Прежде е„ среди толпы не было, Таши
напрасно выискивал е„ взглядом, а теперь заметил сразу. Уника стояла,
держа двумя руками поцарапанную долбл„ную баклажку. Встретив взгляд
Таши, Уника подошла, протянула свою ношу.
– Выпей это, – сдавленно произнесла она.
– Зачем? – Таши совершенно не хотелось пить, да и запах от
посудины ш„л подозрительный.
– Ромар велел. Пей.
Таши пожал плечами. Ему разом вс„ стало безразлично. Вот он
победил ещ„ раз – и что изменилось? Что ж, если надо, он выпьет эту
гадость, вс„ равно ничто не изменится. Подойд„т урочное время, и на
этом кончится вс„. Вон женщины разводят свои, семейным огн„м
подпал„нные костры, между огнями расстилают шкуру зубра, и Матхи уже
не злой дух – личина побежд„нного Хурака сброшена, в руках слепца
неслышно по„т бубен, скоро он загрохочет, призывая предков. Но хотя
Хурака больше нет среди людей, мужчины по–прежнему при оружии –
убивать мангаса. Это они думают, что сразят мангаса, а на самом деле
убьют его – Таши. Ну и пусть, он согласен умереть, он на вс„ согласен,
кроме уготованного ему стыдного позорища.
– Пей, – напомнила Уника.
Таши кивнул и в два глотка выпил затухшую мерзость.
– Вот видишь, вс„ хорошо, – произнесла Уника так, словно Таши
возражал ей.
– Я... – произн„с Таши и подивился, как туго ворочается язык, – я
не хочу этого делать... Вс„ напрасно. Прости. И, если можно, уйди...
не смотри, как меня будут убивать.
– Я не буду смотреть, – пообещала Уника.
Жаркая судорога охватила щ„ки, шею. Таши глядел как сквозь туман,
в ушах гудело, гул наплывал частыми волнами, шумный прилив захл„стывал
Таши с головой. На какое–то время исчезло ощущение собственного тела,
потом Таши обнаружил, что стоит перед кострами, которые уже горят. Он
стоял совершенно обнаж„нный, кто и когда успел раздеть его, Таши не
помнил. Сквозь липкий туман в голове пробивалась единственная мысль,
Таши упорно жевал е„, и от непрерывного повторения она потеряла всякий
смысл, обратившись в гудящие надоедливые звуки: «Не хо–чу».
На пару со стучащей в висках кровью зарокотал бубен, переливчатой
дробью рассыпались удары деревянных палочек по высушенным оленьим
лопаткам, заныла береста. Что–то запели мужчины, и Таши отметил, что
мысленно по„т им в такт: "...не–хо–чу–не–хо–чу–не...»
Почему–то по ту сторону костров объявилась палатка. В ней
откинулся полог, две старухи вывели девушку. Е„ руки безвольно
свисали, пушистая накидка распахнулась, открывая взглядам по–детски
безволосое тело с едва наметившейся грудью.
– Иди, Таши! – велел чей–то голос, и Таши вдруг понял, что и
судорога, и гул крови в ушах, и нетерпеливая дрожь, вс„ вызвано острым
непереносимым желанием прикоснуться к этому, ждущему его телу, слиться
с ним.
Таши качнулся впер„д, ступив на расстеленные шкуры. Лишь отсюда, с
близкого расстояния он рассмотрел лицо девушки. Странным образом
именно е„ он никогда не выделял из группки пленниц. Тонкое, словно
спящее личико, широко распахнутые глаза с неестественно огромными, не
глядящими зрачками, приоткрытые влажные губы и струйка слюны,
сбегающая по подбородку. Эта струйка заставила Таши вспомнить, что он
хотел сказать какие–то слова.
«Опоили девчонку, – пришла первая мысль. – И меня тоже.»
Таши повернулся к ждущим взглядам и, с трудом ворочая задубевшим
языком, произн„с:
– Подождите... Я должен сказать. Я человек... настоящий. Я
мужчина, и потому я не стану ничего делать. Я человек, а это не
по–людски.
– Таши! – раздался голос вождя, – ты знаешь закон?
– Я его знаю, – сказал Таши и сел, чтобы скрыть свою плоть,
постыдно напружиненную, неистово рвущуюся к беспомощной, ничего не
соображающей девушке.
– Таши! – в голосе Бойши звучала откровенная мольба, – если ты не
сможешь доказать, что ты мужчина, нам прид„тся убить тебя!
– Все видят, что я мужчина, – сказал Таши, – но если хотите, то
убивайте.
Он ткнулся лицом в колени, стараясь ничего не видеть.
– Мангас!.. – злорадно пропел чей–то знакомый голос.
– Стойте! – крик упал, разом перекрыв нарастающий шум.
Таши поднял голову и увидел Унику. Она стояла совсем рядом,
развернув какое–то т„мное полотнище, загораживая Таши от нацеленных
копий. Потребовалось заметное усилие одурманенного разума, чтобы
понять, что это за лоскут. Уника держала одну из главных святынь рода
– шкуру нерожд„нного зубра, вернее – зубр„нка, вытащенного из чрева
погибшей матери. Этот талисман доставался, если кто–то из женщин не
мог разродиться. Тогда страдалицу клали на шкуру, и нерожд„нный предок
помогал своему брату. Многие из собравшихся здесь появились на свет на
этом куске кожи, и ни у кого не поднялась бы рука пронзить его
оружием.
– Слушайте!.. – выкрикнула Уника. – Я свидетельствую, что этот
человек настоящий мужчина. Я знаю это, как может знать женщина, потому
что во мне раст„т его реб„нок!
В толпе ахнули. Уника, спасая Таши, ставила под удар себя, ибо
признавалась в страшном преступлении – кровосмесительстве. Неважно,
что они очень дальние родственники, но они принадлежат к одной семье
и, значит, считаются братом и сестрой.
Предание говорило, что Шур, старший сын Лара, был виновен в таком
преступлении. От противоестественной связи родилось существо без
костей, прародительница червей и болотных духов чудовище Слипь, а
земля, прежде бывшая мягкой и т„плой, от отвращения затвердела камнем
и перестала родить. Великое неустройство и голод пришли тогда в мир,
несчастья кончились лишь после того, как преступницу сожгли живой на
каменной россыпи. А Шур, соблазнивший сестру, прожил долгую жизнь,
женился на женщине из рода лошади и имел много детей.
Частенько родичи, вспоминая эту легенду, судачили, что
несправедливо карать одну лишь женщину, но вс„ это были пустые
разговоры, ведь больше подобное не повторялось никогда. Вернее, никто
и никогда не судил женщин за подобные проступки. Возможно, за много
лет кто–то и был виновен в блуде, но никто в том не сознавался, и
слизистых чудовищ тоже ни у кого не рождалось. И вот теперь древняя
история грозила повториться.
– Это правда? – медленно спросил вождь.
– Да. Таши, скажи им, ведь ты любишь меня?
– Я тебя люблю, – покорно подтвердил Таши, пытаясь отуманенным
разумом понять, что происходит.
В толпе послышался сдавленный вой. Он зазвучал так дико и
неожиданно, что люди шарахнулись в стороны, оставив в пустом круге
воющего Тейко. Кажется, он пытался крикнуть что–то, но его кор„жило и
ломало, словно припадочного. Наконец, сквозь сжатые зубы вырвалось
хриплое: «Дрянь!.. Потаскуха!.." – Тейко вскинул лук, но выстрелить не
успел, пастух Мачо, прыгнув, ударил его по локтю, и стрела косо ушла в
небо.
– Не блажи! – крикнул Мачо. – Годами ещ„ не вышел,расправу
творить! Не ты е„ судить станешь!
Слово было произнесено. Бойша стряхнул секундную растерянность и
приказал не терпящим возражений голосом:
– Отведите е„ к Матхи и заприте. Е„ мы будем судить завтра.
Сегодня день охотников, а не женщин. Люди, решайте: кто перед вами? –
зел„ный жезл указал на Таши.
– Мангас!.. – раздирая горло заорал Тейко.
– Он мангас, или она потаскуха? – спросил вождь.
– Оба!
В толпе захохотали, чей–то голос громко крикнул: «Человек!" –
слово это было подхвачено, недовольных никто не расслышал.
Ромар и несколько старух подошли к бледной Унике, забрали из
ослабевших рук амулет.
– Ид„м, – коротко сказал Ромар.
– Куда? – вмешался Таши. – Я е„ не отдам.
– Молчи! – в голосе Ромара звучала нескрываемая злость. – Ты
сегодня уже наделал глупостей на целую жизнь впер„д.
– Я... – не успокаивался Таши.
– Ты хочешь спать! – выцветшие глаза Ромара налились июльской
синевой. – С Уникой пока ничего не случится, а ты – спи!
Таши покорно опустился на ложе, подготовленное для несостоявшегося
действа и мгновенно уснул, словно не было вокруг шума, криков и
всеобщего смятения. Сколько он проспал, Таши не смог бы ответить.
Одурманенная фантазия, ничем больше не сдерживаемая, швырнула его в
пучину столь сладострастного кошмара, что Таши даже наедине с собой
вспоминал этот сон смущаясь. И в то же время Таши казалось, что он не
спал вовсе, что не прошло и минуты, он едва прикрыл глаза и тут же
услышал голос Ромара:
– Ну–ка, быстренько поднимайся, наш„л время отдыхать.
С великим трудом Таши приподнялся,натянул одежду, которую
подтолкнул ему Ромар. Оглянулся, ища Унику. Е„ нигде не было.
– У меня в сумке фляга, – сказал Ромар. – Достань и выпей до
капли.
– Один раз ты меня сегодня уже опоил, – не удержался Таши. Ему
было худо, руки дрожали, цепкий колдовской туман упорно колыхался в
голове.
– Вот именно. Теперь надо привести тебя в чувство.
Таши откупорил фляжку, понюхал. Пить„ горько пахло мятой и
полынью. Оно действительно немного прочистило голову, хотя Таши так и
не мог как следует вспомнить и понять, что же вс„–таки с ним было на
самом деле. Он тв„рдо знал только одно: Унике угрожает беда.
– Слушай внимательно, – наставлял Ромар. – Сейчас ты пойд„шь и
тебе поставят знак воина. Потом получишь свои награды, а завтра с утра
отправишься вместе с дозорными вверх по реке.
– Я не могу бросить Унику.
– Сможешь. Вы и без того успели натворить больше, чем прощается
члену рода. Она, по крайней мере, тебя, дурака выручила, так теперь не
мешай мне выручать е„. Будь добр, исчезни на пару дней, не мозоль
людям глаза. В любом случае, Унику так просто не казнят, ты всегда
успеешь вернуться и если не помочь, то хотя бы умереть вместе с ней.
– Хорошо, – послушно сказал Таши и пош„л во внутреннюю ограду, где
Матхи ловко, словно зрячий колдовал над изготовленными ежиными иглами
и плошками с ч„рной и бардовой краской.
