6. Любимец в Питомнике
Мне не приходилось еще летать в личных вертолетах спонсоров. Со
стороны видел, но не летал. Я разместился в узком пространстве между ногой
господина Сийнико и дверцей. Нога периодически приходила в движение,
нажимая на педали, и мне приходилось прижиматься к двери, чтобы меня не
придавило. К тому же я не переставал опасаться, иго дверца откроется, и
тогда я кулем вывалюсь наружу.
Нижний край бокового окна находился на уровне моих глаз, так что,
чуть приподнимаясь, я мог посмотреть вниз. Впрочем, ничего особенно
интересного там я не увидел под нами тянулся густой лес, из которого
коегде высовывались руины зданий. Потом лес кончился, и на широком
открытом пространстве я увидел серые купола базы пришельцев. Далее
начинался их поселок, правильно устроенный, отмеренный по линейке и
залитый бетоном. Мне показалось, что я узнаю свой дом, но конечно же мы
пролетали над другой базой и другим поселком мало ли их на Земле?
От тела спонсора исходил особый, присущий лишь спонсорам, острый
запах, вызывающий у некоторых людей отвращение, но для меня привычный и
обыкновенный, как запах лимона или перца.
Как тебя зовут, любимец? спросил спонсор. Голос его прозвучал над
головой, как гром надвигающейся грозы.
Когда я был любимцем, меня называли Тимом, сказал я. А когда я
стал гладиатором, меня называли Ланселотом.
Ланселот это некий исторический персонаж? спросил спонсор.
Ланселот это смелый рыцарь, сказал я. Он защищал бедных и
убивал негодяев.
Ты сильно изменился в школе гладиаторов.
Скорее это был не вопрос, а утверждение. Так что я мог не отвечать.
Любопытно, продолжал спонсор, не глядя на меня съежившееся у
его ног существо в рваной рубашке и коротких кожаных штанах. Тебя
следует изучить как феномен. Ведь столько сил и времени было потрачено на
то, чтобы сделать из тебя достойное и цивилизованное существо,
представителя наиболее приближенной к нам разновидности людей любимца. И
все как корова языком слизала! Я правильно произнес пословицу?
Правильно, сказал я. Еще можно сказать как коту под хвост.
Спонсор обдумал мои слова, потом заухал засмеялся и сообщил мне:
Так говорить нельзя, это неприлично.
Спонсор наклонил вертолет, и я увидел в окно большое открытое
пространство на берегу реки. Посреди него возвышался старинный каменный
дом с колоннами, вокруг тянулись рядами современные бетонные кубики жилищ.
Здесь ты будешь жить, сказал спонсор. Никому не говори, что ты
гладиатор.
А кто я?
Если будут сильно спрашивать, ты любимец, которого по просьбе
хозяев взяли на проверку. Тебя надо лечить, но сначала тебя будут
исследовать. Лично я буду тебя исследовать.
А вы кто?
Помимо всего прочего, я руковожу этим комплексом питомником
любимцев. Это очень интересное место. Раньше я полагал, что именно здесь
будет создана порода будущих жителей Земли, но теперь я в этом сомневаюсь.
Люди не хотят? спросил я.
Людей мы, молодой человек, не спрашиваем.
Я заметил, что спонсор господин Сийнико говорит порусски куда
богаче, образней, чем другие знакомые мне спонсоры. И вообще он мне
понравился. Наверное, изза того, что я сейчас полностью зависел от него.
Он мог меня убить, он мог отдать меня на живодерню и, наверное, никто бы
за меня не смог вступиться. Ведь если Маркиза спросит, он скажет, что я
умер от простуды. Как докажешь, что меня убили? Во мне вновь ожил любимец,
и ему так хотелось прижаться щекой к жесткой, покрытой чешуей, ноге
спонсора, и пускай он почешет меня за ушами.
Я поймал в себе такое желание и постарался его задушить для этого
оказалось достаточным вспомнить, как смотрел на меня взбесившийся спонсор
на стадионе. Которого я убил.
Я убил и потому никогда уже не стану снова любимцем.
Спонсор Сийнико как будто угадал мои мысли.
Любимцем ты больше не станешь, сказал он. Потому что ты убийца.
И умрешь как убийца.
Я не понял, что он хотел сказать, но промолчал, чтобы он не открыл
дверцу и не выкинул меня из вертолета. Для него это просто.
Из вертолета он меня не выкинул, но, когда мы садились, так сильно
прижал меня ногой к дверце, что я думал раздавит. Не знаю, нечаянно или
нарочно.
Вертолет опустился на бетонной площадке между серыми корпусами.
Выходи, приказал Сийнико, и сразу иди в правый дом. Дверь туда
открыта. Не задерживайся.
Я подчинился спонсору. Как только дверца отошла в сторону, я
выпрыгнул из вертолета и быстро пошел к открытой двери в сером кубе
спонсорского жилища.
Я вошел внутрь. Я знал, как расположены комнаты в спонсорском доме
все спонсорские дома похожи.
Правда, кое в чем дом спонсора Сийнико отличался от дома спонсоров
Яйблочко. В нашем доме был лишь большой экран телека и ковры, которые
вязала госпожа. И всяческие мелочи сувениры из поездок или прошлой
жизни, которые служащие спонсоры возят с собой из городка в городок. В
доме же Сийнико господствовали книги и маленькие человеческие, и
гигантские, иногда неподъемные спонсорские. Впрочем, они не были книгами
в нашем понимании это были книжкигармошки. Я знал по своей прошлой
жизни, что такие книги теперь спонсоры не делают обходятся кассетами.
Сийнико догадался, о чем я подумал.
Я люблю старину, сказал он. Мне специально привозят старые
книги из дома.
Он задумчиво взял одну из книг, развернул ее в длинную полосу. Это
была видовая книга изображение на ней двигалось: волны набегали на
берег, поросший похожими на кувшины деревьями. Все это мелькнуло и
исчезло. Сийнико собрал книгу и захлопнул.
Я бы оставил тебя жить в моем доме, сказал он. Ты мне
интересен. Но могут возникнуть сплетни и подозрения. Никто не застрахован
от них. Тем более здесь.
Я ждал.
Я отведу тебя в помещение, где ты будешь один. Как особо ценное
существо. Но если ты себя выдашь и этим представишь для меня опасность, я
буду вынужден тебя ликвидировать.
Спонсор подошел к коммуникатору. На экране возникло лицо женщины. Она
была в белой шапочке.
Людмила, сказал спонсор, зайди ко мне, возьми молодого
человека.
Молодого человека?
Я потом объясню. Спонсор отключил связь и сказал мне:
Раздевайся, рыцарь Ланселот.
Не понял.
Снимай с себя одежду. Ты вернулся в первоначальное положение и
снова стал любимцем. А любимцам, как тебе известно, одежды не положено.
Это невозможно!
У тебя нет выбора. Сейчас придет сотрудница питомника, и я не хочу,
чтобы она увидела гладиатора Ланселота в питомнике для любимцев.
Сийнико снял черные очки. Черные глазки, как мне казалось, издевались
надо мной.
Я разделся. Но ощущение было дикое оказывается, я так привык к
одежде, что без нее чувствовал себя беззащитным. К тому же мне было жалко
моего ножика.
Вошла молодая женщина в белом халате.
Это несправедливо! вырвалось у меня.
Спонсор на меня не смотрел:
Поместите объект в восьмой бокс. Никого к нему не подселять. Я сам
буду им заниматься.
У девушки было скуластое мужское лицо, очень светлые глаза и тонкие
губы. Волосы причесаны на прямой пробор и стянуты назад. Я подумал, что
она не умеет улыбаться.
Он не кусается? спросила Людмила.
Серьезный вопрос развеселил спонсора.
Ты не будешь кусаться, Тим? спросил он, и его голос дрогнул от
смеха. Его маленькие медвежьи глазки сверкнули.
Я насильник, сообщил я девушке.
Я заметил, что спонсор, как бы спохватившись, прячет за спину мою
одежду.
И не мечтайте, сообщила мне девушка. Я вооружена.
У вас есть чувство юмора? спросил я.
Девушка посмотрела на меня как на сумасшедшего. Чувство юмора,
которое бывает даже у спонсоров, здесь не котировалось.
Людмила повела меня через широкий асфальтовый двор, на котором в
порядке, столь любимом спонсорами, были расставлены качели, турники и
прочие приспособления, предназначенные для укрепления тела будущих
любимцев. Я шел рядом с ней, стараясь чуть отставать, потому что меня
смущала собственная нагота, которой Людмила вовсе не замечала. Людмила
время от времени быстро и как бы мельком оглядывалась, проверяя, не
намерен ли я совершить на нее нападение. Я скалился в ответ, и в глазах ее
вспыхивал страх.
С облегчением она провела меня в бетонный дом, открыла дверь в
комнату, не спуская с меня настороженного взгляда, зажгла под потолком
тусклую лампу. На полу лежал тонкий матрас.
Тут будешь жить, сказала она.
А где постель? спросил я, хотя отлично знал, что любимцам, к
каковым я теперь вновь принадлежал, постели не положено.
Обойдешься, сказала Людмила, отступая от меня.
Я привык на ночь читать.
Заходи внутрь! Мне некогда! Ее рука потянулась к поясу. Я знал,
что ее пистолет не убьет, но парализует. Этого мне тоже не хотелось. И
подчинился. Дверь за мной со стуком закрылась, в ней повернулся ключ. Надо
было понимать это как пожелание спокойной ночи.
Ночь я провел беспокойно. Матрас был жестким, и я чувствовал сквозь
него бетонный холод пола. Узкое окно было приоткрыто, и к утру стало так
холодно, что я постарался завернуться в матрас, но из этого ничего не
вышло.
Остаток ночи я провел сидя на матрасе.
В восемь питомник стал просыпаться я услышал снаружи детские
голоса, плач, ктото пробежал по коридору. Я подошел к двери и попробовал
ее открыть. Дверь была заперта. Я постучал. Никто не думал меня выпускать.
Я начал прыгать, чтобы согреться, потом сто раз отжался от пола. За этим
занятием меня и застала Людмила, приоткрывшая дверь.
Пошли, сказала она, вместо того чтобы поздороваться, я покажу,
где ты будешь есть.
Надеюсь, у собачьей будки, сказал я.
Людмила пожала плечами. Я понял, что она считает меня психически
неустойчивым животным и не понимает, почему я попал сюда, а не на
живодерню.
Преодолев в очередной раз стыд от собственной наготы, я последовал за
Людмилой.
Перейдя снова двор, мы оказались перед широкой лестницей, которая
вела к особняку с колоннами. Поднявшись по лестнице и войдя в широкие
двери, мы попали в холл, из которого две лестницы полукольцами вели на
второй этаж. Но мы туда не пошли, а повернули направо, к двери, изза
которой доносились гул голосов и звон посуды.
Войдя туда, мы оказались в столовой обширной комнате, облицованной
темными деревянными панелями и залитой утренним солнцем, вливающимся в
многочисленные высокие окна. Там стояло десятка три столов и столиков, за
которыми и сидели обитатели питомника.
Ближе к окнам стояли столики для малышей. Несколько женщин, одетых в
белые халаты подобно Людмиле, ходили между столиками и при необходимости
помогали малышам управляться с ложками и хлебом. Чем дальше от окон, тем
выше становились столы и стулья. Неподалеку от дверей за столами сидели
любимцы восьмидесяти лет, явные переростки. Как потом оказалось, это были
невостребованные любимцы. Если на них еще некоторое время не будет заявок,
их, вернее всего, отправят на какиенибудь работы.
Но большинство столиков было занято любимцами в возрасте от трех до
пяти лет, именно таких обычно и разбирали по семьям.
Я не успел как следует рассмотреть эту галдящую толпу, потому что
Людмила отвела меня в угол, возле раздачи, за взрослый стол, за которым
сидел мрачного вида усатый брюнет в белом халате, видно, из местных
работников. Она велела мне сидеть, а сама принесла изза загородки две
миски с кашей, а мрачный мужчина указал мне на нарезанный хлеб в миске
посреди стола, как будто сомневался в моей способности догадаться о
назначении хлеба.
Я молча взял ложку и принялся за кашу. Каша была недосолена. Я
спросил Людмилу:
А где у вас соль?
Людмила переглянулась с мрачным типом в халате. Тот сказал:
Соль в каше уже есть.
Вот именно, сказала Людмила. Мне нравится.
Я не спрашивал вашего мнения, сказал я.
Я поднялся и пошел за загородку. Там была кухня. На раздаче стояла
толстая женщина в некогда белом, а теперь засаленном халате.
Дайте соль, сказал я.
А ты кто будешь? спросила она.
Я контролер, сказал я.
Господи! воскликнула женщина. А мне не сказали!
Дайте соль, наконец! рассердился я.
Толстая повариха принесла тарелку соли и протянула мне.
Я вернулся к столу с тарелкой соли, чем вызвал недоуменные взгляды
моих соседей, которые, видимо, ожидали, что я начну черпать соль ложкой.
Оба прекратили есть и уставились на меня.
Я же посолил кашу и принялся есть ее так быстро, что она в мгновение
ока исчезла из миски.
Что еще будет? спросил я.
Чай, сказала Людмила послушно. Гонора в ней чуть поубавилось.
Как бы услышав это слово, изза загородки появилась засаленная
повариха, которая принесла для меня большую кружку с чаем. Соседям же моим
пришлось ходить за чаем самим.
Вы с какой целью? спросил мрачный усач, отпивая чай, который
вовсе не был чаем, а лишь унаследовал название у настоящего напитка.
Проездом, сказал я нагло. Должен все осмотреть, а потом поеду
дальше.
Можете рассчитывать на мою помощь, сообщил мрачный усач и
представился: Автандил Церетели.
Желая, видно, произвести на меня благоприятное впечатление, он
продолжал:
Я заведую лабораторией.
А я генетиквоспитатель, сообщила Людмила. Готовлю детенышей к
будущей жизни.
Понятно, сказал я. Хоть еще несколько часов назад я ничего не
помнил о своем детстве в питомнике, в котором я провел первые два года
жизни. Теперь память начала постепенно возвращать мне воспоминания о нем.
Не дожидаясь, пока мои соседи закончат завтрак, и Людмила сообщит,
куда мне отправиться, я встал изза стола и поднялся на второй этаж
особняка, потому что мне представилась длинная комната, в которой в два
ряда стоят детские кроватки, и крайняя в дальнем ряду моя.
Лестница, коридор и сама спальня были пусты все еще завтракали.
Под ногами была вытертая тысячами шагов ковровая дорожка, я толкнул
высокую дверь. Дверь знакомо заскрипела. Вот и комната я мгновенно узнал
ее и направился к моей кровати.
Я стоял над кроватью и не узнавал ее вернее всего, моя кроватка уже
развалилась, и они поставили там новую, но зато я мог себе представить,
что лежу там и смотрю, как передвигается тень от листвы могучего дерева,
растущего за высоким узким окном...
Здравствуй, произнес детский голос.
У моих ног стоял малыш лет трехчетырех, курчавое, рыжее существо с
веселыми озорными глазками.
Малыш протянул мне ручку.
Я пожал ее. Мои пальцы ощутили чтото странное, я пригляделся: пальцы
мальчика были соединены перепонками, на босых ногах то же самое. И сами
пальцы на ногах куда длиннее, чем у меня.
Я здесь сплю, сообщил мне малыш.
А я здесь спал раньше, сказал я. Только это было очень давно.
А я испугался, сказал малыш. Мне сказали, что приехал злой
дядя, который проверяет, как застелены постельки. А моя застелена плохо.
Не бойся, сказал я. Твоя постелька отлично застелена.
Но малыш не слышал меня он старательно разглаживал одеяльце.
Когда он нагнулся над кроваткой, я увидел на его спине два глубоких
разреза, в которых пульсировала темная плоть.
Мне хотелось спросить у малыша, что это такое, но я испугался его
обидеть.
А теперь? спросил малыш.
Теперь совсем замечательно.
А вы и есть злой дяди?
Я добрый дядя, сказал я. Если хочешь, я буду с тобой дружить.
Хочу, сказал малыш. Он снова прогнул мне ручку и представился:
Арсений. А можно звать метя Сеней.
Я пошел вниз, Сеня за мной. Он обогнал меня на лестнице, на бегу
разрезы на спине разошлись.
Людмила ждала меня внизу лестницы.
Я не знала, куда вы пошли, сказала она.
Я хотел познакомиться с домом, ответил я.
Это уникальное предприятие, сказала Людмила, глядя на меня и упор
светлыми глазами, словно хотела проникнуть мне в сердца и выведать мот
мысли. Мы поставляем любимцев на всю Россию У нас сотни заявок.
Малыш отошел на шаг он ее остерегался.
А ты чего здесь стоишь? удивилась Людмила. А ну немедленно на
процедуры!
Арсений не смог скрыть разочарованного вздоха и побрел прочь. Сначала
я хотел остановить его, но тут же вспомнил, что у меня есть вопрос,
который я не хотел задавать при малыше.
Почему у него перепонки? спросил я.
У Арсения? По крайней мере, она знает их по именам. Такой
заказ.
Извините, я вас не понял. Какой заказ?
Мы выпускаем из нашего питомника любимцев различного рода,
сказала Людмила. Мы с ней стояли неподалеку от входа в особняк и мимо нас
пробегали малыши, которые уже позавтракали. Некоторые спешили к
гимнастическим снарядам, стоявшим на обширной лужайке, другие расходились
по бетонным домам. Обычно от нас не требуется ничего особенного мы
должны гарантировать, что малыш здоров, лишен генетических изъянов, что он
знает, как себя вести в доме спонсора, не будет там гадить или шалить. Так
что когда приезжает заказчик, он берет себе детеныша из основной группы.
Но перепонки?
Это специальный заказ. Семья, которая заказала нам любимца,
работает на морской станции в Черном море. Муж и жена. Они проводят в
основном подводные исследования. Им удобнее иметь двоякодышащего любимца.
Вы, надеюсь, заметили, что на спине у него жабры?
Бедный мальчик, сказал я.
Ничего подобного. Это очень перспективное направление исследований.
Под руководством спонсора господина Сийнико мы разрабатываем сейчас
программу «нужные дети». Вы, может быть, не знаете, но в связи с
трудностями материального характера спрос на обыкновенных любимцев падает.
Мы должны соблазнить заказчика чемто особенным. Мы должны пойти навстречу
вкусам потребитель решает все!
Мне было неприятно слушать Людмилу, потому что она говорила, словно
внутри нее лежала страница квартального отчета, и она считывала ее абзац
за абзацем. В школе гладиаторов Прупис рассказывал мне, что раньше
человеческие дети учились в школах. Тогда все умели читать. Картина
невероятная, трудно поверить, но у меня не было оснований не доверять
Прупису. А когда были школы для людей, в них были отличники. Такие вот,
как Людмила.
Вы умеете читать? спросил я.
Что?
Вы умеете читать буквы и слова?
Людмила вдруг покраснела, и я догадался, что она умеет читать, но
боится в этом признаться.
У меня хорошая память, сказала она после паузы.
Я стал внимательно присматриваться к малышам. Людмила уловила мой
ищущий взгляд и сказала, чуть улыбнувшись одними губами:
Спецдетей у нас немного, и большей частью они в лабораториях под
наблюдением. Но есть забавные... Ксюша, Ксюшенька, подойди к нам!
Маленькая девочка лет трех подбежала к нам.
И только тогда я сообразил, что вместо волос на голове у ребенка
мягкая шерсть, которая переходит на спину.
Погладьте девочку, сказала Людмила.
Погладить?
Это незабываемое наслаждение, сказала Людмила. Я должна
признаться, что если бы у меня была возможность, я сама взяла бы себе
такую любимицу.
Но мне не хотелось гладить пушистую девочку, которая не испытывала
никакого неудобства от своего уродства, да и не считала себя уродливой.
Теперь, когда спонсоры знают, что мы можем изменить любимчика по
заказу, к нам приходят такие забавные заказы, вы будете смеяться! Но
конечно же это стоит громадных денег, и лишь самые высокопоставленные
спонсоры могут себе это позволить.
Людмила направилась к группе детей, игравших на траве, и сказала,
подходя к ним:
А вот наше новейшее последнее достижение. И мы с господином Сийнико
почти убеждены, что эта модель завоюет рынок.
Когда мы подошли к качелям, и малыш, который раскачивал их,
повернулся к нам, я еле удержался от непроизвольного вскрика. И в самом
деле, экспериментаторы придумали необычное существо: это был обыкновенный
земной ребенок, однако его головка и руки принадлежали махонькому
спонсору, как бы спонсорской куколке.
Я не мог оторваться от маленького чудовища на меня смотрела зеленая
жабья морда с маленькими медвежьими глазками, но грудь этого существа была
розовенькой, и пухлые ножки ничем не отличались от ножек иных детишек.
И много вы их... сделали?
Секрет фирмы, Людмила растянула в улыбке тонкие губы. Вы можете
спросить у господина Сийнико. Он вам, наверно, не откажется ответить.
Уродец подошел к нам и сказал, шлепая жабьим ртом:
Конфетка есть?
Нет, сказал я.
Он жутко избалованный, сказала Людмила. Когда к нам приезжает
какаянибудь группа или проверка, все спонсоры бегут смотреть на наших
креольчиков. Их буквально закармливают сластями... И знаете даже
случился инцидент: двое обыкновенных любимцев както накинулись на
креольчика еле мы его отбили.
А тех? спросил я. Тех пришлось пристрелить?
Ах, как жестоко вы говорите! расстроилась Людмила. Их только
выпороли. Как положено.
Мы стояли на газоне, и я все смотрел по сторонам, надеясь угадать,
какую еще форму приняли генетические и пластические упражнения под
руководством моего покровителя Сийнико. И как бы в ответ на мои мысли
Людмила спросила:
Вы не хотите заглянуть в проектную?
У меня не было оснований отказываться.
Мы ушли с газона и по длинной дорожке достигли бетонного куба.
Вросший в землю серый куб лаборатории был внутри куда просторнее, чем
казался снаружи. Высокий коридор, способный вместить спонсора, разделял
лабораторию пополам. Слева, как я увидел, располагались экспериментальные
инкубаторы (основные располагались в другом здании), справа собственно
лаборатория, где по заказам и пожеланиям спонсоров, а то и по инициативе
самих ученых конструировались перспективные варианты любимцев. Спонсоров
постоянно здесь было двое сам господин Сийнико, который осуществлял
общее руководство питомником, и неизвестная мне спонсорша по имени Фуйке,
которая умудрилась как раз в те дни заболеть и попала в госпиталь.
Спонсорша занималась снабжением питомника, денежными делами и общением с
заказчиками, потому что для спонсора с военной экологической базы контакт
с людьми почти немыслим и, по крайней мере, неприятен.
Все остальное в питомнике делали люди с помощью приборов, которые
привезли с собой, установили и разработали спонсоры. Люди не должны были
изобретать.
Свыкнувшись уже с тем, что я не просто залетный гость в питомнике, а
выполняю здесь некое задание тайного свойства, Людмила изменила ко мне
отношение и стала откровенной. Я даже подумал, что ей не с кем здесь
поговорить, что, несмотря на суровую внешность, она весьма ранимый и
одинокий человек, одолеваемый сомнениями. Ведь ей ни в коем случае не
разрешалось покидать территорию питомника, и, вернее всего, она была здесь
узницей до конца своих дней. Никогда для нее не откроются ворота, и
никогда Людмила не увидит других городов и других людей.
Когда я вас увидела, призналась она, то решила, что вы
производитель. К нам иногда привозят производителей для улучшения
семенного фонда.
Почему вы так решили?
Потому что вы... потому что обнаженный.
Теперь, признав во мне равного ей или вышестоящего мужчину, она
ощущала рядом со мной чувство стыда производителя или любимца она за
мужчину не считала.
К сожалению, сказал я, мне пришлось оставить одежду в доме
господина Сийнико. Иначе бы на меня стали обращать внимание.
Правильно, сказала Людмила с облегчением. Наличие одежды, пускай
даже не рядом, примиряло ее со мной...
В большой светлой комнате слева от коридора мы застали Автандила
Церетели и еще одного доктора.
На стенах проектной лаборатории висели двух и трехмерные изображения
младенцев желательный конечный результат эксперимента. Путь к нему
разрабатывали компьютеры, что стояли в помещении, а затем генные инженеры
(они располагались в соседних комнатах по ту сторону коридора) создавали
тела по заказу.
Картинки будущих изысканных любимцев впечатляли, но в то же время в
них была нежизненность, и они куда меньше ужасали и впечатляли, чем менее
изуродованные, но живые малыши.
Автандил с удовольствием объяснял мне особенности зародышей и их
предназначение. Оказывается, здесь создавали не только любимцев, но и
тайно людей будущего, нужных в той или иной области хозяйства. Так, на
картинках я увидел крылатых младенцев, покрытых белым пухом. Их, как
объяснил Автандил, можно использовать двояко: и как любимцев некоторым
спонсорам любопытно было обзавестись крылатым малышом, и как
разведчиковспасателей, могущих проникнуть, и быстро, туда, куда трудно
забраться человеку, не говоря уже о спонсоре.
Затем Автандил с гордостью провел меня в комнату по ту сторону
коридора, где в ваннах с питательным раствором, уже готовые родиться,
формировались людичерви. Вряд ли они годились в любимцы, но для горных
работ они были бы незаменимы.
Через час оживленных рассказов моих новых знакомых я понял, что во
мне поднимается тошнота. То, что казалось биологам ужасно интересным и
достойным похвалы, во мне вызывало все растущее отвращение.
За месяцы, прошедшие со дня бегства от господ Яйблочко, я все более
убеждался в том, что я раб в своем собственном доме. И все вокруг рабы,
которых можно продать, купить и убить и, как я сегодня узнал, лишить
детства и человеческого облика потому, что это нужно зеленым жабам с
блестящими медвежьими глазками. И я не знаю, почему царит такая
несправедливость, и никто не смог мне пока ответить на этот вопрос, потому
что людей, лишенных знаний, лишили и памяти о своем прошлом.
Но слушая восторженную речь Автандила о том, что они приступили к
созданию аммиакодышащего человека, я понял, что постараюсь как можно
больше узнать правды от Сийнико. Правда, для этого надо, чтобы он захотел
чтото рассказать. Но я подозревал, что он мне расскажет больше, чем
любому другому человеку, потому что я отличаюсь от прочих людей. Я убил
спонсора! И я знал язык спонсоров...
Я сказал, что мне нужно погулять, и покинул лабораторию. Меня не
задерживали. Я вышел на газон и стал медленно прогуливаться по дорожкам,
поглядывая на многочисленных детей, которые в большинстве были самыми
обыкновенными здоровыми малышами, правда, как мне уже сказала Людмила, в
последние годы в них стали имплантировать парализующее устройство если
такой любимец вдруг взбесился и набросится на хозяина, тот может его
немедленно обезвредить.
К счастью, когда я покидал питомник, эта идея еще не пришла в умную
рабскую голову какогонибудь Автандила или Людмилы.
Арсений увидел меня издали и, бросив возиться в песочнице, побежал ко
мне.
Дядя! кричал он. Дядя! Что я вам скажу!
Когда он подбежал ко мне, я сказал:
Меня зовут Ланселотом, рыцарем Ланселотом.
Лотом, сказал мальчик. Ему, видно, трудно было запомнить такое
длинное имя.
Ну и что ты хотел мне рассказать?
Я слышал, дядя Лот, как поварихи на кухне говорили, что ты ревизор.
Что ты можешь кого хочешь ликвидировать или отправить на живодерню. Это
так?
Я решил не развеивать слухов, выгодных в первую очередь мне самому.
Ну, поварихи, конечно, преувеличивают...
Арсений неожиданно зарыдал.
Что с тобой? Я присел перед ним на корточки. Он закрыл лицо
перепончатыми ручками, как двумя маленькими веерами.
Ты меня отправишь на живодерню? спросил он сквозь рыдая.
С чего ты решил?
Мне уже говорили я переросток!
Ты? А сколько тебе лет?
Мне девять лет, сказал Арсений.
Не может быть! Я видел перед собой трехлетнего малыша.
Меня придумали, сказал он. Меня придумали, чтобы я не менялся.
Но госпожа Ливийко сказала, что ей не нужен вечный младенец. Она хотела,
чтобы я рос и нырял... как настоящий!
Он еще долго говорил, стараясь донести до моего разумения, что он не
виноват, что он хороший, что он сам хотел бы расти, но ничего не
получается, даже когда он много кушает. И вот теперь, когда выяснилось,
что его никто не хочет брать, Сеня решил, что не сегоднязавтра его
уберут. Как убирали других уродцев, которые никому не пригодились.
Я погладил его по мягким волосам и постарался утешить, уверить в том,
что никаких злобных умыслов я против него не таю и буду с ним дружить.
Успокоившись, малыш убежал, я отправился в свою конуру. Я понял, что
намерен одеться и что одежда станет для меня знаменем независимости. Если
спонсор захочет меня убить, он волен это сделать. Но я умру одетым. И
как ни смешным и наивным это выглядит, я утешился таким решением.
Но одеться мне не удалось, потому что перед дверью в тени меня
поджидали две поварихи. Одну я уже встречал это была толстая засаленная
женщина, вторая, худая и малохольная, была мне незнакома.
Мы вам хотим сказать, драматическим шепотом сообщила засаленная
повариха, что закладку мяса производит завпроизводством. Так что если
выход заниженный, то с него и спрашивайте.
Какое еще мясо?
Перебивая друг дружку, они начали сбивчиво и трусливо обвинять в
воровстве своего начальника, надеясь с моей помощью восстановить
справедливость. Я потерял еще минут десять, прежде чем отделался от
визитеров, сохранив в них убеждение в моей тайной значимости.
Когда поварихи с их пустыми жалобами громко ушли, я понял, что не
знаю, как войти в дом Сийнико. Для любимца, разумеется, не бывает ключей и
закрытых дверей. Он входит куда хочет и когда хочет. Если хозяину это не
нравится, он волен выпороть любимца. Но любимец в отличие от человека
никогда ничего не украдет хотя бы потому, что он голый.
Дверь в дом спонсора была заперта. Мне не оставалось ничего, как
ждать его возвращения. По старой любимцевой привычке я свернулся колечком
на половике у двери и задремал. И никого этим в питомнике не удивил
любимцы всегда спят, где хотят и когда хотят. Так что, засыпая, я понял,
как приятно вернуться в шкуру домашнего животного, не звучит сирена, не
звенит колокольчик, никто не зовет тебя строиться, соревноваться, биться
на мечах или разгружать ползунов.
Я спал, но, как положено, держал одно ухо востро, чтобы на меня не
наступили. Поэтому, когда нечто крупное закрыло свет солнца, я решил, что
вернулся спонсор, и вскочил. Но это был не спонсор. Это был мальчик
Арсений, но на этот раз он стоял не один он держал за руку странное
существо обнаженную девушку ростом под два метра, коротко остриженную и,
если бы не преувеличенные размеры и страшная худоба, привлекательную.
Мы тебя разбудили, сказал Арсений, констатируя факт, но не
чувствуя в том вины. Ты вставай. Я Леонору привел.
Громадная девица поклонилась мне видно, Сеня уже наговорил ей с три
короба о моей значимости.
Очень рад, сказал я раздраженно, потому что не люблю, когда меня
будят. Что у вас случилось?
Ланселот, сказал Сеня, надо помочь Леоноре. Она скоро помрет.
Помру, согласилась Леонора. Наверное, скоро.
На живодерню грозятся отправить? спросил я.
Я сразу догадался, что она плод неудачного эксперимента господ
проектантов. Теперь, когда она выросла и оказалась никому не нужна...
Зачем на живодерню? удивился Арсений. Она еще пригодится.
Только кормят ее по общим нормам, а Леонора растет. Вот и голодает. Я ей
вчера половину своей каши отдал.
Так скажите, попросите добавки, сказал я.
Девица покраснела. Я не осмеливался подняться потому что, когда
разговариваешь с гигантом лежа, остается надежда, что и ты немного гигант.
Как только встанешь, иллюзии развеются.
Они не дают. Они все себе берут, пожаловалась она. И они
сказали, что если я пожалуюсь госпоже Людмиле или господину спонсору, меня
вообще кормить перестанут.
Но здесь же есть воспитатели, врачи...
Они тоже воруют, сообщил Арсений. Тут все воруют. Но нам,
маленьким, не страшно, а некоторым страшно. А Леоноре совсем плохо. Ты
пригрози им, чтобы давали кушать.
Поговорю, сказал я.
Леонора ушла первой. У нее была такая худая спина, что лопатки
норовили продрать кожу.
Я вышел на лужайку и поглядел на солнце. Пятый час.
Эй! крикнул я вслед Арсению. А когда обед?
Позвонят, сказал Арсений.
Я уселся на лужайку никого близко не было, над питомником царили
мир и благодать. Тишина нарушалась лишь курлыканьем улетающих к югу
журавлей, порывом ветра, закачавшим вершины старых дубов, да отдаленным
детским смехом.
Я понимал, что ничего не знаю. Пока я был любимцем, это меня не
беспокоило рядом существовала госпожа Яйблочко, которая все знала и за
себя и за меня. Когда я убежал, судьба моя двигалась такими зигзагами, что
мне некогда было задуматься только бы выжить. А задумываться я начал в
школе гладиаторов, хотя и там я был очень занят. Когда добирался до койки,
сразу засыпал, да и собеседники мои были не очень умными людьми и мало
знали о том, что происходит за пределами комнаты, школы или стадиона. Все
они принимали существующий порядок вещей как обязательный, и никто не
намеревается его изменить. А каков этот порядок? размышлял я.
Наш мир управляется мудрыми и всесильными спонсорами. Они пришли
когдато, видно, очень давно, сюда, к нам, чтобы спасти Землю от
экологического бедствия.
Спонсорам пришлось очищать наш воздух и воду, восстанавливать планету
в первозданное состояние. И когда эта грандиозная задача будет выполнена,
спонсоры улетят обратно, потому что им тоже несладко жить так далеко от
дома.
Это объяснение вполне удовлетворяло меня, пока я был любимцем.
Очевидно, в него верила и добрая госпожа Яйблочко.
В это объяснение не вписывались бродяжки, дикие любимцы, подонки со
свалки, но госпожа Яйблочко объясняла мне, что это несчастные существа,
не имеющие крова и постоянной пищи, что их периодически отлавливают и
отвозят на перевоспитание. Но ведь Земля так велика, а спонсоров так
немного руки до всего не доходят.
В поразившем меня городе Москве я видел многих людей. Почти все они
нарушали главное правило жизни не одеваться!
Кстати, а почему нельзя одеваться? Такого вопроса раньше я бы себе не
задал понятно: гигиена. А теперь задал, и ответ показался мне очевидным,
хоть и неожиданным: чтобы нельзя было утаить чтонибудь от спонсора. Чтобы
нельзя было иметь при себе оружие.
А почему в городе можно одеваться? На это ответила Маркиза: потому
что на самом деле спонсоры не могут обходиться без людей. Они согласны
даже позволить людям многое из того, что категорически запрещено. Если им,
спонсорам, это выгодно.
Оказалось, что пищу для спонсоров на кондитерской фабрике готовят
люди, что развлекают спонсоров тоже люди и даже охраняют порядок
милиционерылюди.
Без людей обойтись нельзя. А без спонсоров?
Уж без нихто точно обойдемся, сказал я себе, но эта моя
уверенность, к сожалению, ничего не меняла. Потому что, несмотря ни на
что, господами оставались спонсоры. И я был свидетелем тому, как они, не
моргнув глазом, убили несколько сот, если не тысяч, очевидно, нужных и
полезных себе людей.
Я ненавижу спонсоров? спросил я сам себя.
Я ненавижу спонсоров, ответил я сам себе. Они убили Добрыню, Батыя
и Пруписа. Они превращают детей в животных. И я правильно сделал, что убил
спонсора.
Эта мысль мне понравилась. Я хотел было повторить ее вслух, но мимо
прошел Автандил, который нес какойто большой сосуд с человеческим
зародышем внутри. Так что я промолчал. Меня посетила странная мысль: а
встречал ли я человека, который хотел бы, чтобы спонсоры исчезли, погибли,
ушли навсегда? И вдруг понял, что я не встречал такого человека. Люди не
знают иной жизни, как жизнь под началом спонсоров, они не хотят иной
жизни. Они все удовлетворены и довольны. Любимцы за то, что их кормят и
ласкают, гладиаторы гордятся своей силой и умением и рады показать его
спонсорам. Маркиза, повелительница подземелий, также до последнего момента
была вполне довольна жизнью... Неужели я остался один? А что если спонсоры
не лгут? А что если они на самом деле спасли Землю от гибели? А что если
люди готовы были окончательно вымереть? А разве спасителям не прощается
многое? Ведь они живут среди нас, далеко от дома, им скучно трудиться, им
нужны развлечения...