29. Судьба Мастера и Маргариты Определена
На закате солнца высоко над городом на каменной террасе одного из
самых красивых зданий в Москве, здания, построенного около полутораста лет
назад, находились двое: Воланд и Азазелло. Они не были видны снизу, с
улицы, так как их закрывала от ненужных взоров балюстрада с гипсовыми
вазами и гипсовыми цветами. Но им город был виден почти до самых краев.
Воланд сидел на складном табурете, одетый в черную свою сутану. Его
длинная широкая шпага была воткнута между двумя рассекшимися плитами
террасы вертикально, так что получились солнечные часы. Тень шпаги
медленно и неуклонно удлинялась, подползая к черным туфлям на ногах
сатаны. Положив острый подбородок на кулак, скорчившись на табурете и
поджав одну ногу под себя, Воланд не отрываясь смотрел на необъятное
сборище дворцов, гигантских домов и маленьких, обреченных на слом лачуг.
Азазелло, расставшись со своим современным нарядом, то есть пиджаком,
котелком, лакированными туфлями, одетый, как и Воланд, в черное,
неподвижно стоял невдалеке от своего повелителя, так же как и он не
спуская глаз с города.
Воланд заговорил:
– Какой интересный город, не правда ли?
Азазелло шевельнулся и ответил почтительно:
– Мессир, мне больше нравится Рим!
– Да, это дело вкуса, – ответил Воланд.
Через некоторое время опять раздался его голос: но тут что–то
заставило Воланда отвернуться от города и обратить свое внимание на
круглую башню, которая была у него за спиною на крыше. Из стены ее вышел
оборванный, выпачканный в глине мрачный человек в хитоне, в самодельных
сандалиях, чернобородый.
– Ба! – воскликнул Воланд, с насмешкой глядя на вошедшего, – менее
всего можно было ожидать тебя здесь! Ты с чем пожаловал, незваный, но
предвиденный гость?
– Я к тебе, дух зла и повелитель теней, – ответил вошедший,
исподлобья недружелюбно глядя на Воланда.
– Если ты ко мне, то почему же ты не поздоровался со мной, бывший
сборщик податей? – заговорил Воланд сурово.
– Потому что я не хочу, чтобы ты здравствовал, – ответил дерзко
вошедший.
– Но тебе придется примириться с этим, – возразил Воланд, и усмешка
искривила его рот, – не успел ты появиться на крыше, как уже сразу отвесил
нелепость, и я тебе скажу, в чем она – в твоих интонациях. Ты произнес
свои слова так, как будто ты не признаешь теней, а также и зла. Не будешь
ли ты так добр подумать над вопросом: что бы делало твое добро, если бы не
существовало зла, и как бы выглядела земля, если бы с нее исчезли тени?
Ведь тени получаются от предметов и людей. Вот тень от моей шпаги. Но
бывают тени от деревьев и от живых существ. Не хочешь ли ты ободрать весь
земной шар, снеся с него прочь все деревья и все живое из–за твоей
фантазии наслаждаться голым светом? Ты глуп.
– Я не буду с тобою спорить, старый софист, – ответил Левий Матвей.
– Ты и не можешь со мной спорить, по той причине, о которой я уже
упомянул, – ты глуп, – ответил Воланд и спросил: – Ну, говори кратко, не
утомляя меня, зачем появился?
– Он прислал меня.
– Что же он велел передать тебе, раб?
– Я не раб, – все более озлобляясь, ответил Левий Матвей, – я его
ученик.
– Мы говорим с тобой на разных языках, как всегда, – отозвался
Воланд, – но вещи, о которых мы говорим, от этого не меняются. Итак...
– Он прочитал сочинение мастера, – заговорил Левий Матвей, – и просит
тебя, чтобы ты взял с собою мастера и наградил его покоем. Неужели это
трудно тебе сделать, дух зла?
– Мне ничего не трудно сделать, – ответил Воланд, – и тебе это хорошо
известно. – Он помолчал и добавил: – А что же вы не берете его к себе, в
свет?
– Он не заслужил света, он заслужил покой, – печальным голосом
проговорил Левий.
– Передай, что будет сделано, – ответил Воланд и прибавил, причем
глаз его вспыхнул: – И покинь меня немедленно.
– Он просит, чтобы ту, которая любила и страдала из–за него, вы взяли
бы тоже, – в первый раз моляще обратился Левий к Воланду.
– Без тебя бы мы никак не догадались об этом. Уходи.
Левий Матвей после этого исчез, а Воланд подозвал к себе Азазелло и
приказал ему:
– Лети к ним и все устрой.
Азазелло покинул террасу, и Воланд остался один. Но одиночество его
не было продолжительным. Послышался на плитах террасы стук шагов и
оживленные голоса, и перед Воландом предстали Коровьев и Бегемот. Но
теперь примуса при толстяке не было, а нагружен он был другими предметами.
Так, под мышкой у него находился небольшой ландшафтик в золотой раме,
через руку был перекинут поварской, наполовину обгоревший халат, а в
другой руке он держал цельную семгу в шкуре и с хвостом. От Коровьева и
Бегемота несло гарью, рожа Бегемота была в саже, а кепка наполовину
обгорела.
– Салют, мессир, – прокричала неугомонная парочка, и Бегемот замахал
семгой.
– Очень хороши, – сказал Воланд.
– Мессир, вообразите, – закричал возбужденно и радостно Бегемот, –
меня за мародера приняли!
– Судя по принесенным тобою предметам, – ответил Воланд, поглядывая
на ландшафтик, – ты и есть мародер.
– Верите ли мессир, – задушевным голосом начал Бегемот.
– Нет, не верю, – коротко ответил Воланд.
– Мессир, клянусь, я делал героические попытки спасти все что, было
можно, и вот все что удалось отстоять.
– Ты лучше скажи, отчего Грибоедов загорелся? – спросил Воланд. Оба,
и Коровьев и Бегемот, развели руками, подняли глаза к небу, а Бегемот
вскричал:
– Не постигаю! Сидели мирно, совершенно тихо, закусывали...
– И вдруг – трах, трах! – подхватил Коровьев, – выстрелы! Обезумев от
страха, мы с Бегемотом кинулись бежать на бульвар, преследователи за нами,
мы кинулись к Тимирязеву!
– Но чувство долга, – вступил Бегемот, – побороло наш постыдный
страх, и мы вернулись!
– Ах, вы вернулись? – сказал Воланд, – ну, конечно, тогда здание
сгорело дотла.
– Дотла! – горестно подтвердил Коровьев, – то есть буквально, мессир,
дотла, как вы изволили метко выразиться. Одни головешки!
– Я устремился, – рассказывал Бегемот, – в зал заседаний, – это
который с колоннами, мессир, – рассчитывая вытащить что–нибудь ценное. Ах,
мессир, моя жена, если б она у меня была, двадцать раз рисковала остаться
вдовой! Но, к счастью, мессир, я не женат, и скажу вам прямо – счастлив,
что не женат. Ах, мессир, можно ли променять холостую свободу на тягостное
ярмо!
– Опять началась какая–то чушь, – заметил Воланд.
– Слушаю и продолжаю, – ответил кот, – да–с, вот ландшафтик. Более
ничего невозможно было унести из зала, пламя ударило мне в лицо. Я
пробежал в кладовку, спас семгу. Я побежал в кухню, спас халат. Я считаю,
мессир, что я сделал все, что мог, и не понимаю, чем объясняется
скептическое выражение на вашем лице.
– А что делал Коровьев в то время, когда ты мародерствовал? – спросил
Воланд.
– Я помогал пожарным, мессир, – ответил Коровьев, указывая на
разорванные брюки.
– Ах, если так, то, конечно, придется строить новое здание.
– Оно будет построено, мессир, – отозвался Коровьев, – смею уверить
вас в этом.
– Ну, что ж, остается пожелать, чтобы оно было лучше прежнего, –
заметил Воланд.
– Так и будет, мессир, – сказал Коровьев.
– Уж вы мне верьте, – добавил кот, – я форменный пророк.
– Во всяком случае, мы явились, мессир, – докладывал Коровьев, – и
ждем ваших распоряжений.
Воланд поднялся с своего табурета, подошел к балюстраде и долго
молча, один, повернувшись спиной к своей свите, глядел вдаль. Потом он
отошел от края, опять опустился на свой табурет и сказал:
– Распоряжений никаких не будет – вы исполнили все, что могли, и
более в ваших услугах я пока не нуждаюсь. Можете отдыхать. Сейчас придет
гроза, последняя гроза, она довершит все, что нужно довершить, и мы
тронемся в путь.
– Очень хорошо, мессир, – ответили оба гаера и скрылись где–то за
круглой центральной башней, расположенной в середине террасы. Гроза, о
которой говорил Воланд, уже скоплялась на горизонте. Черная туча поднялась
на западе и до половины отрезала солнце. Потом она накрыла его целиком. На
террасе посвежело. Еще через некоторое время стало темно. Эта тьма,
пришедшая с запада, накрыла громадный город. Исчезли мосты, дворцы. Все
пропало, как будто этого никогда не было на свете. Через все небо
пробежала одна огненная нитка. Потом город потряс удар. Он повторился, и
началась гроза. Воланд перестал быть видим во мгле.
