3. Седьмое Доказательство
– Да, было около десяти часов утра, досточтимый Иван Николаевич, –
сказал профессор.
Поэт провел рукою по лицу, как человек, только что очнувшийся, и
увидел, что на Патриарших вечер.
Вода в пруде почернела, и легкая лодочка уже скользила по ней, и
слышался плеск весла и смешки какой–то гражданки в лодочке. В аллеях на
скамейках появилась публика, но опять–таки на всех трех сторонах квадрата,
кроме той, где были наши собеседники.
Небо над Москвой как бы выцвело, и совершенно отчетливо была видна в
высоте полная луна, но еще не золотая, а белая. Дышать стало гораздо
легче, и голоса под липами звучали мягче, по–вечернему.
«Как же это я не заметил, что он успел сплести целый рассказ?.. –
подумал Бездомный в изумлении, – ведь вот уже и вечер! А может, это и не
он рассказывал, а просто я заснул и все это мне приснилось?»
Но надо полагать, что все–таки рассказывал профессор, иначе придется
допустить, что то же самое приснилось и Берлиозу, потому что тот сказал,
внимательно всматриваясь в лицо иностранца:
– Ваш рассказ чрезвычайно интересен, профессор, хотя он и совершенно
не совпадает с евангельскими рассказами.
– Помилуйте, – снисходительно усмехнувшись, отозвался профессор, – уж
кто–кто, а вы–то должны знать, что ровно ничего из того, что написано в
евангелиях, не происходило на самом деле никогда, и если мы начнем
ссылаться на евангелия, как на исторический источник... – Он еще раз
усмехнулся, и Берлиоз осекся, потому что буквально то же самое он говорил
Бездомному, идя с тем по Бронной к Патриаршим прудам.
– Это так, – заметил Берлиоз, – но боюсь, что никто не может
подтвердить, что и то, что вы нам рассказывали, происходило на самом деле.
– О нет! Это может кто подтвердить! – начиная говорить ломаным
языком, чрезвычайно уверенно ответил профессор и неожиданно таинственно
поманил обоих приятелей к себе поближе.
Те наклонились к нему с обеих сторон, и он сказал, но уже без всякого
акцента, который у него, черт знает почему, то пропадал, то появлялся:
– Дело в том... – тут профессор пугливо оглянулся и заговорил
шепотом, – что я лично присутствовал при всем этом. И на балконе у Понтия
Пилата, и в саду, когда он с Каифой разговаривал, и на помосте, но только
тайно, инкогнито, так сказать, так что прошу вас – никому ни слова и
полный секрет!.. тсс!
Наступило молчание и Берлиоз побледнел.
– Вы... вы сколько времени в Москве? – дрогнувшим голосом спросил он.
– А я только что сию минуту приехал в Москву, – растерянно ответил
профессор, и тут только приятели догадались заглянуть ему как следует в
глаза и убедились, что левый, зеленый, у него совершенно безумен, а правый
– пуст, черен и мертв.
«Вот тебе все и объяснилось! – подумал Берлиоз в смятении, – приехал
сумасшедший немец или только что спятил на Патриарших. Вот так история!»
Да, действительно объяснилось все: и страннейший завтрак у покойного
философа Канта, и дурацкие речи про подсолнечное масло и Аннушку, и
предсказания о том, что голова будет отрублена, и все прочее – профессор
был сумасшедший.
Берлиоз тотчас сообразил, что следует делать. Откинувшись на спинку
скамьи, он за спиною профессора замигал Бездомному – не противоречь, мол,
ему, – но растерявшийся поэт этих сигналов не понял.
– Да, да, да, – возбужденно говорил Берлиоз, – впрочем, все это
возможно! Даже очень возможно, и Понтий Пилат, и балкон, и тому
подобное... А вы одни приехали или с супругой?
– Один, один, я всегда один, – горько ответил профессор.
– А где же ваши вещи, профессор? – вкрадчиво спрашивал Берлиоз, – в
«Метрополе»? Вы где остановились?
– Я? Нигде, – ответил полоумный немец, тоскливо и дико блуждая
зеленым глазом по Патриаршим прудам.
– Как? А... где же вы будете жить?
– В вашей квартире, – вдруг развязно ответил сумасшедший и подмигнул.
– Я... я очень рад, – забормотал Берлиоз, – но, право, у меня вам
будет неудобно... а в «Метрополе» чудесные номера, это первоклассная
гостиница...
– А дьявола тоже нет? – вдруг весело осведомился больной у Ивана
Николаевича.
– И дьявола...
– Не противоречь! – одними губами шепнул Берлиоз, обрушиваясь за
спину профессора и гримасничая.
– Нету никакого дьявола! – растерявшись от всей этой муры вскричал
Иван Николаевич не то, что нужно, – вот наказание! Перестаньте вы
психовать.
Тут безумный расхохотался так, что из липы над головами сидящих
выпорхнул воробей.
– Ну уж это положительно интересно, – трясясь от хохота проговорил
профессор, – что же это у вас, чего ни хватишься, ничего нет! – он
перестал хохотать внезапно и, что вполне понятно при душевной болезни,
после хохота впал в другую крайность – раздражился и крикнул сурово: –
Так, стало быть, так–таки и нету?
– Успокойтесь, успокойтесь, успокойтесь, профессор, – бормотал
Берлиоз, опасаясь волновать больного, – вы посидите минуточку здесь с
товарищем Бездомным, а я только сбегаю на угол, звякну по телефону, а
потом мы вас проводим куда вы хотите. Ведь вы не знаете города...
План Берлиоза следует признать правильным: нужно было добежать до
ближайшего телефона–автомата и сообщить в бюро иностранцев, что вот, мол,
приезжий из–за границы консультант сидит на Патриарших прудах в состоянии
явно ненормальном. Так вот, необходимо принять меры, а то получается
какая–то неприятная чепуха.
– Позвонить? Ну что же, позвоните, – печально согласился больной и
вдруг страстно попросил: – Но умоляю вас на прощанье, поверьте хоть в то,
что дьявол существует! О большем я уж вас и не прошу. Имейте в виду, что
на это существует седьмое доказательство, и уж самое надежное! И вам оно
сейчас будет предъявлено.
– Хорошо, хорошо, – фальшиво–ласково говорил Берлиоз и, подмигнув
расстроенному поэту, которому вовсе не улыбалась мысль караулить
сумасшедшего немца, устремился к тому выходу с Патриарших, что находится
на углу Бронной и Ермолаевского переулка.
А профессор тотчас же как будто выздоровел и посветлел.
– Михаил Александрович! – крикнул он вдогонку Берлиозу.
Тот вздрогнул, обернулся, но успокоил себя мыслью, что его имя и
отчество известны профессору также из каких–нибудь газет. А профессор
прокричал, сложив руки рупором:
– Не прикажете ли, я велю сейчас дать телеграмму вашему дяде в Киев?
И опять передернуло Берлиоза. Откуда же сумасшедший знает о
существовании киевского дяди? Ведь об этом ни в каких газетах, уж наверно,
ничего не сказано. Эге–ге, уж не прав ли Бездомный? А ну как документы эти
липовые? Ах, до чего странный субъект. Звонить, звонить! Сейчас же
звонить! Его быстро разъяснят!
И, ничего не слушая более, Берлиоз побежал дальше.
Тут у самого выхода на Бронную со скамейки навстречу редактору
поднялся в точности тот самый гражданин, что тогда при свете солнца
вылепился из жирного зноя. Только сейчас он был уже не воздушный, а
обыкновенный, плотский, и в начинающихся сумерках Берлиоз отчетливо
разглядел, что усишки у него, как куриные перья, глазки маленькие,
иронические и полупьяные, а брючки клетчатые, подтянутые настолько, что
видны грязные белые носки.
Михаил Александрович так и попятился, но утешил себя тем
соображением, что это глупое совпадение и что вообще сейчас об этом
некогда размышлять.
– Турникет ищете, гражданин? – треснувшим тенором осведомился
клетчатый тип, сюда пожалуйте! Прямо и выйдете куда надо. С вас бы за
указание на четверть литра... поправиться... бывшему регенту! – кривляясь,
субъект наотмашь снял жокейский свой картузик.
Берлиоз не стал слушать попрошайку и ломаку регента, подбежал к
турникету и взялся за него рукой. Повернув его, он уже собирался шагнуть
на рельсы, как в лицо ему брызнул красный и белый свет: загорелась в
стеклянном ящике надпись «Берегись трамвая!".
Тотчас и подлетел этот трамвай, поворачивающий по новопроложенной
линии с Ермолаевского на Бронную. Повернув и выйдя на прямую, он внезапно
осветился изнутри электричеством, взвыл и наддал.
Осторожный Берлиоз, хоть и стоял безопасно, решил вернуться за
рогатку, переложил руку на вертушке, сделал шаг назад. И тотчас рука его
скользнула и сорвалась, нога неудержимо, как по льду, поехала по
булыжнику, откосом сходящему к рельсам, другую ногу подбросило, и Берлиоза
выбросило на рельсы.
Стараясь за что–нибудь ухватиться, Берлиоз упал навзничь, несильно
ударившись затылком о булыжник, и успел увидеть в высоте, но справа или
слева – он уже не сообразил, – позлащенную луну. Он успел повернуться на
бок, бешеным движением в тот же миг подтянув ноги к животу, и,
повернувшись, разглядел несущееся на него с неудержимой силой совершенно
белое от ужаса лицо женщины–вагоновожатой и ее алую повязку. Берлиоз не
вскрикнул, но вокруг него отчаянными женскими голосами завизжала вся
улица. Вожатая рванула электрический тормоз, вагон сел носом в землю,
после этого мгновенно подпрыгнул, и с грохотом и звоном из окон полетели
стекла. Тут в мозгу Берлиоза кто–то отчаянно крикнул – «неужели?..". Еще
раз, и в последний раз мелькнула луна, но уже разваливаясь на куски, и
затем стало темно.
Трамвай накрыл Берлиоза, и под решетку Патриаршей аллеи выбросило на
булыжный откос круглый темный предмет. Скатившись с этого откоса, он
запрыгал по булыжникам Бронной.
Это была голова Берлиоза.
