9
Часов около одиннадцати вечера домой к Алеко Никитичу звонит Индей
Гордеевич. Он взволнован. Он даже не извиняется за столь поздний звонок и
не интересуется самочувствием Глории...
– Слушайте, Никитич! Я прочитал два часа назад эту странную
рукопись!.. Я материалист, Никитич! Вы меня знаете... Но тут, понимаете
ли, что–то невероятное... Вы же знаете, что я человек уравновешенный, что
мне не двадцать лет, что мой паровоз давно ржавеет в депо... Но у меня уже
после первых страниц спонтанно возникло ощущение, что топку залили жутким
тонизирующим настоем... Как там в этой проклятой рукописи?.. Миндаго!.. –
Индей Гордеевич сбивается на шепот: – Ригонда вошла в комнату... Я не
хочу, чтобы она слышала... Сначала это меня развеселило, не скрою,
обрадовало, но потом стало страшно...
– Ригонда читала? – спрашивает Алеко Никитич, барабаня пальцами по
столу.
– Вы будете смеяться, – Индей Гордеевич нервно хихикает, – но я
просто не даю ей такой возможности... Вы понимаете, о чем я говорю?
И тут Алеко Никитич слышит на другом конце провода какую–то возню, и
трубку не берет, а просто, кажется Алеко Никитичу, вырывает Ригонда и
кричит:
– Алеко! Я не знаю, что будет дальше, но начало изумительное! Это
необходимо печатать!.. Я без ума!.. Прости, мы позвоним позже!..
Алеко Никитич медленно кладет трубку на рычаг.
С–с–с. Он почесывает свою лысую голову, собирая воедино разрозненные
соображения. Его не удивляет любовно–паровозный экстаз такого выдержанного
пуританина, как Индей Гордеевич. Его настораживает другое. Он не хотел
себе в этом признаваться, но звонок Индея Гордеевича подтверждает еще
утром возникшие опасения. Ничего схожего с тем, что произошло в Индее
Гордеевиче, Алеко Никитич в себе не отмечает. Как было, так и есть. Скорее
наоборот... Но у него еще прошлой ночью стало развиваться чувство растущей
неудовлетворенности и тоски. Он почему–то вспомнил Симину мать, уже,
наверное, старую со всем женщину, если, конечно, она вообще жива... Очень
она любила Алеко Никитича... Очень... Но после развода с Симой Алеко
Никитич перестал ей звонить. Совсем. Как отрезал. Да и зачем? Что,
собственно, говорить–то? Случилось и случилось... И забыл вскоре. И не
вспоминал... И вот надо же, опять вспомнил... И почему–то сразу после
визита неизвестного автора и прочтения тетрадки в черном кожаном
переплете. Совпадение? Алеко Никитич стоит на земле и во всю эту
телепатическую чепуху, во всех этик экстрасенсов, гуманоидов, снежных
человеков не верит... Но с другой–то стороны, то, что происходит с Индеем
Гордеевичем, – тоже совпадение?.. Ведь если бы Алеко Никитич, как Индей
Гордеевич, вдруг начал бы петухом наскакивать на Глорию, или, наоборот,
Индей Гордеевич, как и Алеко Никитич, вдруг бы поскучнел, помрачнел и стал
терзаться всякими нехорошими сомнениями, то можно было бы предположить,
что в Мухославске началась эпидемия какого–нибудь нового гриппа с
воздействием на сексуальные или настроенческие нервы... Так нет же!..
С–с–с... Спросить бы у Глории. Она тоже читала... Решит, что я просто
тронулся...
Мысли его прерываются звонком Индея Гордеевича:
– Старик! Колеса стучат на стыках! Рельсы дрожат! Шпалы не
выдерживают!
– Индей Гордеевич! – строго говорит Алеко Никитич, вспоминая, что он
старший по должности. – Возьмите себя в руки. И не забудьте, что завтра в
десять пятнадцать нас ждет Н.Р.
Алеко Никитич кладет трубку, идет в ванную, принимает таблетку
снотворного и направляется в спальню. Он застает Глорию сидящей на
постели. Она что–то лихорадочно пишет в свою рабочую тетрадь.
– Почему ты не спишь? – спрашивает Алеко Никитин, раздеваясь.
– Ты ложись, – отвечает Глория, – а я еще поработаю. Мне надо
подготовиться к завтрашнему заседанию клуба.
Алеко Никитич ложится ближе к стене, вытягивает руки вдоль туловища и
закрывает глаза, но, несмотря на принятое снотворное, забыться не может.
– Ты слышишь, Алик? – спрашивает Глория, оторвавшись от своей рабочей
тетради и мечтательно глядя куда–то в пространство сквозь стену.
– Нет, милая, – отвечает Алеко Никитич с закрытыми глазами.
– Знаешь, на меня поразительное действие оказала эта рукопись...
«Начинается», – думает Алеко Никитич и весь внутренне напрягается, но
глаз не открывает. А Глория продолжает:
– Я думаю только об одном. – Глаза ее загораются, а голос звучит
уверенно: – Я вдруг поняла, что мы чудовищно несправедливы к животным... В
частности, к собакам...
Алеко Никитич приоткрывает веки и с опаской смотрит на Глорию, но с
ней все нормально. Она встает и начинает возбужденно ходить по спальне.
– Собаки! Четвероногие друзья! Изначально свободные существа,
добровольно любящие человека! Волка, как ни корми, он все в лес смотрит!
Эта народная мудрость подчеркивает исключительность и добропорядочность
собак всех мастей и пород! Цивилизация – это пропасть, отделяющая человека
от природы! Собака – единственный мосток, повисший над гигантской
пропастью цивилизации, соединяющий человека и природу! Каштанка, Муму,
Джульбарс, Мухтар! Их имена стали нарицательными! В наше время, когда
собака подвергается гонениям и уничтожению, когда новые города и поселки
городского типа планируются с исключительной целью – не дать простора
собаке, когда владельца собаки называют мещанином, неизвестный автор
совершил подвиг, написав повесть о собаке, воспев ее дивный образ!..
Алеко Никитич продолжает следить за Глорией. С–с–с...
– Теперь я понимаю, почему меня сразу поразила удивительная
аллитерация автора! Обилие звука «р»! Автор вынужден обратиться к
эзоповскому языку! «Р»! Ты вдумайся, Алик! «Р»! Р–р–р! Это рычание! Это
глухой ропот животного, доведенного до отчаяния! Ты обязан, обязан
напечатать повесть! Природа и люди оценят эту великую акцию! Обязан, как
бы ни восставали заплывшие жиром чиновники, держащиеся за свои кресла,
забывшие, что сами они тоже происходят от животных! Великий Чехов в своих
письмах к Ольге Леонардовне Книппер называл ее: «Моя собака»! Вот о чем я
завтра буду говорить!..
Алеко Никитичу остановится несколько не по себе.
– Успокойся, – произносит он. – Прими снотворное и ложись.
Но Глория еще долго мечется по комнате, подходит к окну, смотрит на
луну, что–то лихорадочно заносит в свою рабочую тетрадь.
Потом вдруг бросается к телефону и говорит кому–то нечто, совсем
противоречащее ее недавней возвышенной филиппике:
– Эльдар Афанасьевич? Простите за поздний звонок... Вам известно, что
Алферова взяла отбракованного добермана?.. Да! Я ей сказала, что это вызов
всем членам клуба!.. А вам известно, что она собирается вязать его с
Джульеттой?.. Так вот. Скажите ей, как президент клуба, что мы ни перед
чем не остановимся! Мы портить породу никому не позволим! И если это
произойдет, мы уничтожим помет во чреве! Так и передайте: уничтожим помет
во чреве!.. Спокойной ночи, Эльдар Афанасьевич!..
Глория кладет трубку, а палевый коккер–спаниель, уже мирно спавший в
ногах Алеко Никитича, вдруг спрыгивает с тахты и, скуля, выбегает из
спальни...
Алеко Никитич ворочается в постели. Тревожные соображения будоражат
его... Сверхщенский, Свищ, что они с кажут, когда прочтут? «Котенок всюду
гадит», – вспоминает он Дамменлибена... Еще одно совпадение?.. А самое
главное состоит в том, что завтра произведение прочтет Н.Р., и, черт его
знает, какова будет его реакция... Алеко Никитичу удается забыться только
под утро, и во сне ему представляется, что он в трюме плывущего куда–то
корабля. Тело его покрыто короткой, серой, лоснящейся шерсткой. В обе
стороны от носа топорщатся острые усики. Сзади тянется что–то длинное, и
Алеко Никитич догадывается, что это хвост, но его это не удивляет. «Надо
проверить длину, – думает Алеко Никитич, – не то легко угодить в
белогвардейскую газетенку..." Глазки привыкают к темноте, и он видит в
трюме еще многих таких же, как он... «Кто они? – думает Алеко Никитич. –
Ну, смелее! Назови их своими именами!"... Крысы! Конечно, крысы! Как ему
сразу не могло прийти в голову? И нечего стесняться! И вдруг он замечает в
углу, где неистовый Индей Гордеевич лапками обнимает Ригонду, тоненькую
струйку воды... «Течь! – мелькает у него в мозгу. – Течь! Надо бежать! Но
куда? До Фанберры еще так далеко!.. Все равно, куда... Только бы бежать...
Не делая шума... Не то начнется паника и давка..." И Алеко Никитич
начинает медленно отползать вдоль стены... Внезапно он натыкается на Ольгу
Владимировну... Ее бы следовало предупредить... Он толкает ее лапкой...
Течь! Ольга Владимировна, течь! Но Ольга Владимировна не слышит... Алеко
Никитич царапает ее лапками... Но Ольга Владимировна не реагирует. Тогда
Алеко Никитич кусает ее левую переднюю лапку своими острыми зубками и
просыпается от крика Глории.
– Кошмар! – говорит она, садясь на постели и потирая укушенную левую
руку. – Мне снилось, что я собака и меня укусила крыса!
В спальне уже совсем светло. Будильник показывает двадцать минут
седьмого. Скоро вставать и идти к Н.Р.
