9. Без Таблеток
Его выгнали прежде всего потому, что от него все устали.
Началось с того, что я спросил:
– А почему вы, собственно, заинтересовались Митусой и Леонардо?
Это было неосторожно.
– Митусой я заинтересовался потому, что я не знаю иностранных языков,
– сказал он.
– При чем тут иностранные языки?
– Начало нашего тысячелетия ознаменовано необычайными поэмами, –
сказал он. – В Германии «Песнь о Нибелунгах», в Испании «Романсеро о Сиде
Кампеадоре», в Англии – «Баллады о Робин Гуде», во Франции – «Песнь о
Роланде», в России – «Слово о полку Игореве». Славянский мне было изучить
легче, чем другие языки.
– Ну и что?
– Такое впечатление, что все силы творчества в начале тысячелетия
ушли в поэзию. Причем безымянную.
– Допустим. Ну и что из этого?
– А то, что эпоха Возрождения, середина тысячелетия, должна была
оказаться сильной в творчестве с рационалистическим оттенком. Так оно и
было. Литература философствовала, драма стала публицистичной,
изобразительные искусства смыкались с наукой.
– Ну, это известно. А что дальше?
– А то, что если взять человечество как общество, а не сумму людей,
как организм, – то первые два этажа уж очень похожи на первые два этапа
теории отражения, то есть на живое восприятие и на абстрактное мышление, и
следующий конец тысячелетия должен ознаменоваться практикой в области
творчества. А что это значит?
– Вот именно, что это значит? – сказал я. – Загибщик вы. Творчество и
есть практика. Какая еще может быть «практика в области творчества»? И в
начале тысячелетия творили, и в середине, и сейчас творят.
– А что сейчас творят? – спросил он. – Где уникальные произведения
культуры, где великие творения, где синтез? Все анализ, исследования,
открытия, теории, долбежка частиц, разброд, развал, поиски истины.
Разбирают вселенную, как часики, потом собирают обратно – остаются лишние
детали. Разве это творчество?
– Истину всегда искали – и нравственную и научную.
– Факт. Но для чего? Почему так много исследований и открытий и так
мало изобретений?
– Это сейчас–то мало? Да их полно. Только и слышишь...
– Вот именно слышишь! А их должно быть столько, чтобы о них не было
слышно. Вы же не слышите о том, что еще выпустили пару туфель или
автомобиль. О них не сообщают, их делают. Нет, наше время не любит
изобретений. Оно любит исследования. Кому трудней всего? Изобретателю. А
исследователю? Все институты научно–исследовательские. Разве не так? А
почему? Исследование – это значит исследование того, что природа изобрела.
А изобретение – это человеческое создание, продукт творчества, синтез.
– Без исследований не будет изобретений.
– Правильно. А без изобретений вообще ничего не будет. Жизни не
будет. Человек от обезьяны отличается не исследованием дубины, а
изобретением дубины. А сейчас изобретателя, по сути дела, боятся. Потому
что он дезорганизует производство. А уже давно пора производить не просто
предметы, а изобретения. Производство должно производить изобретения.
Тогда никакой дезорганизации не будет. Будут планировать изобретения – и
все.
– А где их напасешься? Изобретение – это не туфли, не автомобиль, –
сказал я.
– Вот именно. А почему? Потому что никто не знает, что такое
творчество, с чем его едят и как его вызывать, – сказал он и добавил
как–то нехотя: – А вот Леонардо знал.
– А откуда вам это известно?
– По результатам. Один список его изобретений занимает десятки
страниц. Не прочтешь. Устанешь, – сказал он устало.
– Леонардо – гений, – торжествующе сказал я.
– Гений! – почти крикнул он. – А не кажется ли вам, что у него способ
мышления был другой, не такой, как у нас? Не кажется ли вам, что гений –
это тот, кто нащупал другой способ мышления? А остальные так... Логикой
орудуют.
– Ну, знаете!
– Что «ну знаете»? Что такое логика? Инструмент. А инструменты
стареют. Вас же не пугает, что евклидова геометрия устарела?
– Ею пользуются.
– Правильно. Для частных задач. Для плоскости. А любая плоскость –
часть шара. А на нем сумма углов треугольника никогда не равняется двум
«д». Молотком тоже пользуются, но есть орудия и поновее.
– А чем вы замените логику?
– Если наш мозг может иногда делать внезапные открытия, значит он
может это делать постоянно. Если Менделеев увидел свою таблицу во сне,
значит именно в тот момент ему легко было сделать это, значит его мозг
правильно думал.
– Какая чушь! – Я рассвирепел окончательно. – Прежде чем ему
приснилась таблица, он годами мучился, обдумывая ее!
– Правильно. Мучился. Ну и что хорошего? Это значит, все эти годы он
неверно думал, логически перебирал варианты, линейно думал. А потом линий
накопилось столько, что они, наконец, слились в один комок, вот и все.
– Другого способа нет.
– А вдруг есть?
– У вас, что ли?
– Вот Шопен говорил: «Я сажусь за рояль и начинаю брать аккорды, пока
не нащупываю голубую ноту». Что это означает? Это означает, что весь его
организм откликнулся именно на это созвучие и именно в этот момент. Он
идет за ним, и получается шедевр, изобретение.
– Н–да... И как же вы предлагаете их планировать, изобретения?
– Да надо планировать не изобретения, а людей, которые способны
изобретать. Ведь даже сейчас мы же не планируем продукцию, мы планируем
выпуск продукции. А продукция уж есть следствие, плод выпуска.
– А как планировать изобретателей, как узнать, кто может изобретать?
– Все, – сказал он.
– И вы?
– И я.
– Поэтому вы стали клоуном?
– Отчасти, – скромно сказал он. – Когда я рискнул позвонить
профессору Глаголеву и сказал, что у меня есть интересные данные о том,
что Митуса автор «Слова о полку Игореве», он бросил трубку. Я опять
позвонил и спросил: «А если я нашел рукопись с его подписью, вы все равно
не поверите?" Он засмеялся и сказал: «Клоунада». И опять бросил трубку. Я
подумал: «А почему бы и нет? Почему бы мне не начать смеяться над
чванством? Да здравствует клоунада!" Понимаете, настоящая клоунада это не
тогда, когда публика смеется над клоуном, а когда клоун смеется над
публикой.
И он искоса посмотрел на меня.
Я почувствовал, что краснею, и сказал:
– Вы что же, нашли такой способ мышления?.. Универсальный?
Это была вторая неосторожность.
– Нашел, – сказал он. – Универсальный.
Пора было его проучить.
– Отлично, – сказал я. – Вы нам его продемонстрируете.
– А зачем его демонстрировать? – сказал он. – Принесу завтра таблетки
– и все.
– Какие таблетки?
– Вы их примете и сами начнете мыслить творчески.
Он не смеялся, мерзавец.
– Отлично, – сказал я. – Покушаем ваши таблетки.
Он кивнул и ушел. А я покамест выпил водички. Без таблеток.
