16. «Привет Старьевщикам!»
А потом мы поехали в экспедицию без него, пробыли там все лето, нашли
много интересного, быстренько свернули работы, и так получилось, что я
отослал всех обратно и на месте большого лагеря остались в пустыне только
я и Паша Биденко.
После окончания работ и отъезда экспедиции, торопливого и печального,
передо мной теперь уже неотвратимо встал вопрос: почему же я все–таки
остался?
Все опустело, только следы палаток, холодные звезды да ветер,
пронизывающий все, пронзающий душу ветер. Да еще одинокая фигура Паши
Биденко, которая маячит возле нашего многострадального вездехода, да еще
тоненький писк приемника – мелодия джаза дико звучит на кладбище
динозавров.
И я подумал: тоненькая, еще очень тоненькая пленка отделяет нас от
мира чудовищ.
Сели батарейки, замолк приемник, и опять – только пустыня и
коричневая пыль. А тут еще сами себе могилу роем. Хлопочем, стараемся
понять человека, а он, этот человек, придумал бомбу, и она есть, что бы мы
там ни говорили, и никуда не уйдешь от этого, будь она проклята. И если
человечество не поймет само себя, ему один путь – в ископаемые. И через
тысячи лет придут новые существа, и будут вскрывать костеносные пласты, и
по нашим коричневым скелетам будут догадываться, почему погибли эти
существа, внешне так не похожие на динозавров.
Ну что ж. Если задача археологии – помочь человеку понять самого
себя, то по крайней мере с одним человеком это случилось. Вернее, с двумя.
Второй – это Биденко. А первый, конечно, я. Боюсь преувеличений, а то бы я
сказал, что мало кто из нас остался прежним после этой экспедиции. Однако,
зная, как много у меня самого было причин пересмотреть кое какие свои
взгляды, я не могу свести к одной–единственной причине те изменения,
которые произошли с участниками этой нелепо правдивой и потому
фантастической истории. Ибо что такое фантастика, как не правда,
доведенная до абсурда.
Экспедицию можно было считать удавшейся. Найдено было много, и
найдено было стоящее. И ни по каким законам, ни по каким нормативам нельзя
было считать ее неудачной. Почему же тогда то иссушающее разочарование,
которое ощущалось всеми участниками – от подсобных рабочих, впервые
видевших чудовищные кости, до сдержанных квалифицированных исследователей,
у которых презрение к дешевке и шумихе было признаком не только хорошего
тона, но и глубоко осознанным принципом. Может быть, виною тому было то,
что народ все подобрался талантливый, а талант в науке чрезвычайно трудно
отделить от азарта. Может быть, всему виною был ветер.
Ветер был изнуряющий. Почти сразу, как мы приехали, начались песчаные
бури. Следуя наметкам предыдущей партии, мы нашли новые костеносные
пласты, три так называемые «линзы» с костями динозавров хорошей
сохранности, ржавые от пропитывавших их окислов железа. И хотя улов был
богатый, правда, не совсем тот, о котором втайне мечтал каждый участник
экспедиции, я даже подумывал о прекращении работ. Все из–за ветра. Но
потом мы натолкнулись на эти древние заброшенные рудники, и экспедиция
фактически ушла под землю. Только снаружи по ночам было худо. Палатки
продувались холодом. До ближайшего источника были долгие томительные часы.
Густая коричневая пыль, проникая в мельчайшие поры, забивала нос, сушила
горло. Постоянные ветры, дувшие с чрезвычайной силой, несли не только
песок, но и довольно крупные камни, разбивавшие стекла предохранительных
очков. Ветер не прекращался ни днем, ни ночью. Одежда, постели и пища были
обильно уснащены довольно крупным песком. И если бы не подземелья с их
спасительной тишиной, работать было бы невозможно. Но надо рассказать не о
том, чем эта экспедиция походила на обычную, а чем она от нее отличалась.
А отличалась она темной неопределенной тоской и духом клоунады, который
незримо витал над экспедицией.
Такая печальная тишина и темнота царили в этих старых выработках, что
хочешь не хочешь, а возникало настроение строгое и сосредоточенное. Этому
настроению поддавались все: и молодые и старые. Вот строки из дневника
Биденко: «Становится безразлично, день или ночь на поверхности. То
проходишь по высоким очистным забоям, где гулко отдаются шаги и теряется
свет фонаря, то ползешь, еле протискиваясь в узких сбойках, то
карабкаешься по колодцам, восстающим на другой горизонт. Здесь переходишь
на другой счет времени потому, что некоторые из этих рудников относятся
еще к доисторическому времени, хотя есть и более новые. Они вырыты вдоль
полосы пермских отложений, заключающих осадочные медные руды, так
называемых меднистых песчаников. В одном из штреков, шедшем наклонно в
землю под углом 35–40 градусов, я поскользнулся и, скатившись вниз,
провалился в отвесный колодец, глубоко уходивший в бездонную черную
темноту. По счастью, колодец был довольно узок, и я заклинился в нем до
самых плеч, как пробка в бутылке. Потребовалось немало труда, чтобы
высвободиться. И первое, что я увидел, когда выбрался на край колодца и
посветил себе фонарем, была надпись на стене кровавыми буквами: «ПРИВЕТ
СТАРЬЕВЩИКАМ!»
