Раздел 1.
Говер начал собираться с вечера. Вынул из–под кровати кожаную сумку,
сложил в нее белье на смену, глиняную, запечатанную воском бутылочку с
бальзамом, пух дерева согди, очень целебный и пригодный для всяческих ран.
И потом, как драгоценность, завернутые в кусок промасленной кожи таблицы
мудрости, в которых Говер сейчас ничего не понимал, но должен был сразу
разобраться после...
Говер поднял голову. Руж стоял на пороге и смотрел на его сборы. Руж,
уже разделся для ночи и был в одной рубахе до колена и в деревянных
башмаках на босу ногу.
– Значит, решился, – проговорил Руж, не отрывая взгляда от сумки
Говера и в задумчивости почесывая переносицу.
– Да, завтра. А ты?
Руж энергично мотнул головой:
– Нет уж, я как–нибудь обойдусь.
Он хотел уйти, но Говер остановил, достал из шкафчика бутылку
темно–зеленого стекла и плетеную тарелку с острым перченым печеньем. Руж
оживился при виде угощенья, серые близко посаженные глаза его вспыхнули,
на худой шее дернулся кадык.
– На дорожку закуска, – хихикнул Руж.
Говер разлил содержимое бутылки по стаканам. Приятели уселись на
низкую жесткую кровать у раскрытого окна. Помолчали, разглядывая темную
густую жидкость в глиняных стаканах. Потом выпили залпом.
– Думаю, это не так страшно, – проговорил Говер, мотая головой и
запихивая в рот печенье. – В сущности – что надо? Потерпеть один день,
чтобы потом обладать всем.
– Как же, всем, – недоверчиво хмыкнул Руж. – И у Мыслящих пахать
будешь, как вол. Только там, говорят, не так тесно и грязно, как у нас.
Говер повернулся к окну. Несколько восковых огромных цветков согди
перевесились через узкий подоконник, с белых лепестков стекал клейкий сок
и образовал лужицы. Нестерпимо пряный запах наполнял комнату.
– Я так дальше не могу, – проговорил Говер, обрывая цветы и
выбрасывая их на улицу. – Не знаю, как там у Мыслящих, может, вправду
погано. Но здесь больше невмоготу.
– А чего тебе не хватает? – Руж ссыпал остатки печенья прямо в рот. –
Плохо, что ли? Кажется, как мы живем, другие и позавидовать могут. Жратва
есть, от устали не помираем.
– Не могу так, – повторил Говер. – Голова тяжелая, будто вся
переполнилась, кровь ночами в ушах стучит, – он вцепился руками в волосы.
– А мыслей нет. Будто ключ какой потерян... В конце концов всего один
день.
– У многих за один раз ничего не выходит, – Руж нагло ухмыльнулся и
почесал впалую грудь. – И во второй раз ходят, в третий, и в пятый, – он
поднялся и, громко стуча деревянными башмаками, двинулся к двери. Так что
подумай, братец.
Говер покачал головой. Нет, уж он решился. Перерешить было бы слишком
тяжело. Одетый, лег он на кровать. Сердце сильно билось, и все время
делалось жарко и душно при мысли о завтрашнем. Черт с ними, с мучениями.
Главное, он все поймет: таблицы мудрости, смысл Земли и Неба. Все, что
знают Мыслящие, будет знать он.
Говер поднялся еще до света. Пожевал вчерашнего черствого хлеба и
запил холодной водой. Взял сумку и тихо спустился вниз. В кухне, возле
огромного очага уже хлопотала толстуха Хиг. Огонь капризничал и не хотел
гореть. Пахло дымом и остывшей пищей.
Говер не стал откликать хозяйку, потуже затянул завязки на куртке и
шагнул на улицу. Меж домами плавал густой синий туман. Ставни были еще
закрыты. Повозки заспанных, закутанных в кожаные плащи торговцев, катились
от городских ворот. Говер шел им навстречу, против потока. Он шел из
города на Гору Мыслящих. Он – решился.
У ворот его остановили.
– Туда? – спросил один из стражников и ткнул пальцем вверх.
Говер кивнул.
– Покаж, чего несешь.
Говер замешкался, и стражник сам вырвал из его рук сумку. Проворно
перетряхнул содержимое и извлек глиняную бутылочку.
– Это что? – губы его радостно расплылись.
– Бальзам.
– Ну конечно, бальзам!
Стражник ловко сколупнул воск и хлебнул прямо из горла. На секунду
лицо его застыло в предчувствии радостного тепла, потом губы скривились,
он затряс в воздухе руками, замотал головой и принялся плеваться.
– Я же говорил!.. Бальзам...
– Да катись ты вместе со своим бальзамом! – и стражник с размаху
швырнул бутылку на мостовую.
Глиняные осколки и густые маслянистые капли брызнули в разные
стороны. Несколько секунд Говер стоял неподвижно, от обиды у него дрожали
губы. Потом подхватил он растрепанную сумку свою и почти бегом кинулся в
ворота.
– Ничего, лишь бы стать Мыслящим, – приговаривал он, закипая от
досады. – А там я...
Что он сделает, когда станет Мыслящим, Говер представлял смутно. Но
желание было жгучим и томительным, как жажда.
Говер бежал по тропинке наверх, туда, где из седой хвои низких
деревьев поднимались красные стены огородов и желтые купола Храма
Мыслящих.
Но впустили его не в храм, а в крошечную сторожку, где уже дожидались
двое. Один, седой уже мужчина с остренькой бородкой молился, крепко
прижимая руки к груди. Второй, еще совсем мальчишка, обритый наголо, в
меховой куртке на голое тело, сильно трусил, и постоянно отирал о куртку
вспотевшие ладони. Служитель ушел, и внутрь не пропускали.
– Я тут уже в пятый раз, – сообщил человек с бородкой. – Решил для
себя, что в последний.
Говеру сделалось не по себе – во рту пересохло, и в висках пребольно
застучало.
– А я надеялся, что сразу.
– Кому как повезет, – умудренно сообщил сосед. – Молодым, конечно,
проще. У них мозг еще свежий, его легче включить. А у нас, стариков, все
сложнее. Тут еще вопрос, кто у решетки попадется. Если припечет враз, то
никакого эффекта. Только пережжешься весь. Решетку–то ведь надо
разогревать постепенно, чтобы боль входила капелька за капелькой.
Парнишка косился на соседа уже с неподдельным ужасом и под конец
вскочил, готовый бежать. Но тут явился служитель, вручил каждому по
жестяному жетончику с номером и записал всех троих в толстую обтрепанную
книгу. После чего, смазав лоб всем троим какой–то темной, остро пахнущей
краской, выпустил во двор, ничего не объясняя.
– У тебя какой номер? – спросил человек с бородкой. – Седьмой? Это
крайний домик справа. Ну, а мне налево, – он хлопнул Говера по плечу и
бодро зашагал по тропинке.
А Говер стоял и не двигался. Может, не ходить? И вообще, почему он
приперся сюда? Ну, не может слышать мысли, не понимает древних вед, и
таблицы мудрости для него ничто – так, пластинки серого металла,
испещренные значками. Ну, тоскует его душа по ночам и рвется куда–то. И
сердце стесняется, будто хочет выпрыгнуть. Ну и что? Хочется полета. До
слез хочется полета.
Говер очнулся перед низеньким, в один этаж домиком с односкатной
крышей – ноги сами принесли его сюда. Он отворил дверь и очутился в
крошечном предбаннике. Здесь пахло водой, мылом и палой листвою. Узкая
дощатая дверь, ведущая внутрь, приотворилась, выглянула лохматая голова.
– Раздевайся, – последовал краткий, никак не объясненный приказ, и
голова скрылась.
Говер подчинился. В предбаннике было холодно, а пол под босыми ногами
казался склизким. Говер огладил руками худые плечи, пытаясь унять дрожь.
Он вдруг понял, что тело его очень слабое и может не выдержать. С
сомнением потрогал пальцами бока, худые колени. Да, тело слабое. А дух?
Внутри противно заныло. Дух тоже наверное не на высоте.
– Ну, готовы?
Открыватель вышел. Невысокий, коренастый, весь кривоватый, будто с
одной стороны его стянули веревкой. Огромный грязный передник доходил ему
до щикотолок. В руках открыватель держал темный бурдюк с наконечником.
– А это еще зачем? – спросил Говер внезапно обсохшими губами.
– Клистир, вот что это, – зло объяснил открыватель. – А то
обделаешься там у меня на решетке. И помочиться не забудь.
Говер весь залился краской, как девчонка – покраснели даже шея и
худые плечи. Он готовился к мучениям и возвышенному. Готовился к иной
жизни в Храме Мыслящих. А здесь что–то мелкое, дрянное, унизительное.
– Не буду я, – пробормотал Говер, упираясь взглядом в липкий пол под
ногами.
– А не будешь, так катись, – легко согласился открыватель. – Я с
тобой возиться не намерен, – и двинулся обратно, к внутренней двери.
Говер растерялся. Что же делать? Уйти? А как же мозг? Так и останется
бесформенной кашей? Всю жизнь простоять перед глухой стеной, когда можно
было войти в Удивительные Ворота. Ведь можно было...
– Ладно! – выкрикнул он и махнул рукой, сдаваясь.
– То–то же. Недотрога. Думает, что мне в радость ему в задницу трубку
пихать, – бормотал открыватель.
После «процедуры» Говер наконец вошел в главную комнату. Помещеньице
в два окна, до тесноты заставленное. В центре располагалась огромная
частая решетка. На ней вполне могли улечься не один человек, а сразу трое.
Главный инструмент включения мозга. Примитивный и гениальный одновременно.
От решетки тянулись длинные толстые провода и терялись где–то в недрах
высокого железного шкапа с кривоватыми дверцами, одна из которых сильно
прокоптилась. Был еще стол и стул у окна, еще один шкапчик, маленький,
деревянный, с одною дверцею, по верху которого стояли в ряд бутылки с
желтой жидкостью, и возле которого в углу буднично прикорнули два или три
колпака, утыканные шипами. Колпаки слегка даже припылились, видно за
ненадобностью ими пользовались редко.
Открыватель слегка подтолкнул Говера к решетке. Тот поспешно
вскарабкался и лег, послушно раскинув руки. Открыватель, пыхтя, накинул на
кисти рук и щиколотки ременные петли. Затем отошел к шкапу и принялся
крутить какие–то ручки. Говер закрыл глаза.
«Надо сосредоточиться, – приказал он сам себе. – Чтобы все капли
страдания, все толчки боли не пропали даром, чтобы все ушло в мозг, и мозг
ожил. Чтобы...»
Боль была пронзительной и острой. Тело подбросило вверх и выгнуло
дугой. Говер услышал дикий и как будто далекий крик – и не сразу понял,
что кричит он.
– Медленнее, ты что!
Новый удар боли. Комната медленно повернулась вокруг оси, окно
повисло под углом, и стало расплываться.
– Мучитель, – прохрипел Говер.
– Заткнись, – отозвался открыватель. – Будешь верещать, еще хуже
сделаю.
Он сел у окна, достал стакан и тарелку, прикрытую тряпицей. Принялся
есть.
– Мозг, включайся, мозг, включайся, – шептал Говер.
Боль не утихала, она волнами пронизывала тело, не давая роздыха. Боль
проникала в мозг, и мозг уже ни о чем не мог думать, только о боли.
Казалось, это длилось вечность.
Говер сидел в приемной Мыслящих, огромной зале с окнами до пола. Сам
пол, блестящий, как зеркало, отражал плафон потолка с причудливым
орнаментом. Говер был по–прежнему голым, только на плечи ему накинули
какую–то задубевшую от крови и грязи тряпку, да разрешили надеть башмаки
на босу ногу. Говер сидел на скамье, поджав под себя ноги, и старался
поправить тряпку так, чтобы она не касалась обожженной спины.
Наконец, Мыслящий явился. Сел за стол напротив. Разобрал бумаги,
почитал, улыбнулся, затем в задумчивости поглядел на Говера и протянул ему
темную пластинку, испещренную узором. «Таблица мудрости», – догадался
Говер.
Он смотрел на пластинку и ничего не видел, кроме точек, кружочков,
каких–то протравленных в металле полосочек. Как и прежде. Как и до
включения.
«Ну что же ты! – обратился он с упреком к мозгу. – Я столько ради
тебя перенес! Эх!»
Но мозг не воспринимал упрека. В мозгу сейчас была только одна мысль
– как сесть так, чтобы холщовая накидка не касалась израненной спины.
– Это... напоминает мне... звезды, – запинаясь, пробормотал Говер и
извиняюще, просительно улыбнулся.
Мыслящий снисходительно кивнул в ответ и протянул вторую пластинку.
Говер уставился на нее, и опять ничего не увидел. Только точки, дырочки,
колечки.
– Тоже звезды? – участливо подсказал Мыслящий.
Говер молча кивнул и вновь поправил накидку. Страшно хотелось пить,
глаза сами собой закрывались от слабости. Но главное – спина...
– Придется прийти еще раз, – донесся откуда–то издалека голос
Мыслящего.
– Еще раз опять... это?
– Конечно. А чего бы ты хотел?
– Я? Ничего. Абсолютно.
Говер лежал на животе, а толстуха Хиг мазала ему спину мазью. Говер
подвывал по–собачьи, кусал губы, хватался руками за тюфяк и спинку низкой
деревянной кровати.
– Потерпи, миленький, ты только потерпи, – уговаривала его Хиг. –
Ишь, как тебя приложили. От души. Такую спину я видела лишь в год двойного
солнца у Таса Ли. Нет, у Таса, конечно же, спина была гораздо хуже. Его
прожгли буквально до костей, и раны загноились. Он долго умирал. Очень
мучился. А в бреду все говорил, что летает среди звезд, на кораблях, как
по морю. И все кричал: «Капитан, я знаю, где ошибка!" Жена Таса Ли ходила
к Мыслящим просить какое–нибудь лекарство, но ей ничего не дали. А у тебя,
миленький, все будет хорошо. У тебя совсем не такие уж глубокие раны.
Совсем даже неглубокие. А на Мыслящих ты плюнь. Ничего там у них хорошего,
одни склоки и дележ всякого добра, которое–то и не добро вовсе, а так,
старый хлам.
Хиг закончила мазанье и ушла. Говер лежал не двигаясь, уткнувшись
мокрым лицом в подушку. Несколько веток согди проросло сквозь стену, и
огромные восковые цветы распустились над кроватью. В комнате, забивая
запах болезни и сальной мази, стоял головокружительный аромат цветов.
«Если бы все было не напрасно», – в отчаянии прошептал Говер, и
расплакался, как ребенок.
– Я же говорил, не надо туда ходить, – проговорил Руж, появляясь на
пороге. – Я–то знаю.
Говер не ответил, отвернулся к стене. Конечно, Руж прав. Тысячу раз
прав. Но это не утешает.
– Я, кстати, новую работу нашел, сейчас в учениках. А через две луны
стану мастером, – Руж замолчал, ожидая расспросов.
Но Говер молчал, втискивая лицо в подушку и кусая губы, чтобы не
закричать. Руж еще немного потоптался на пороге и, видя, что разговора не
выходит, ушел.
Говер сидел на скамейке, привалившись боком к нагретой солнцем
кирпичной стене. Казалось, он дремал. Веки были прикрыты, тело
расслаблено. На плечах толстая шерстяная накидка. В руках металлическая
пластина, испещренная дырочками, кружочками, штрихами.
Но Говер не спал. Солнце било ему прямо в глаза, и под веками
мелькали красные и зеленые круги в непрерывном движении. Лицу было очень
тепло. Спина уже почти не болела. Только заживающие раны чесались
невыносимо.
«Все можно терпеть», – пришла откуда–то мысль, будто сказанная
другим.
«Не все», – возразил Говер, и даже мотнул головой из стороны в
сторону.
«Ты все думаешь о таблицах мудрости? Хочешь знать, что это такое?" –
опять ниоткуда прозвучал вопрос.
«Да, хочу.»
«Это остатки печатных плат с корабля, который разбился здесь много
лет назад. И теперь Мыслящие не могут вернуться...»
«И они ищут тех, кто поможет им», – продолжил Говер и открыл глаза.
– Мне надо видеть Мыслящих, – нетерпеливо заявил Говер человеку в
пропускной сторожке.
Тот глянул непонимающе выпученными воловьими глазами, и вложил в руку
Говера серый жетон.
– Я прошел включение в прошлый раз!
Служитель не ответил, молча толкнул дверь во двор.
Говер направился сразу по тропинке наверх, туда, где среди темной
зелени блестел стеклами витражей Храм Мыслящих. Но не прошел и десяти
шагов, как двое стражников возникли на пути. В толстых кожаных куртках с
металлическими бляхами, с короткими пиками в руках, они казались
неповоротливыми.
– Назад! – один из стражников слегка кольнул Говера пикою в грудь. –
Здесь дороги нет. Иди туда, куда тебе назначено!
– Мне надо видеть Мыслящих!
– Иди, – повторил стражник и вновь кольнул Говера в грудь. Тот сделал
вид, что подчиняется. Затем резко повернулся, схватился за древко пики и
резко рванул ее на себя. Стражник потерял равновесие и упал,
перекувырнувшись через голову. Второй попытался ударить, но Говер отбил
его удар, и всадил острие противнику в ногу. Стражник скрючился и, заревев
по–звериному, повалился на песок.
Говер бросился бежать наверх. Больше никто ему не препятствовал.
Задыхаясь, влетел он в зал Храма и остановился. Мыслящий сидел за столом и
смотрел на Говера усталыми всепонимающими глазами.
– Я понял, что это за таблицы! Я знаю! – торопливо выкрикнул Говер,
боясь, что его прервут.
Мыслящий успокаивающе поднял руку.
– Очень хорошо. Просто прекрасно. Но включение тебе придется пройти
вновь.
– Мой мозг работает! – Говер даже топнул ногой в ярости – неужели
Мыслящий не верит ему.
– Плохо работает, – покачал головой Мыслящий. – Слишком большое
запоздание. Так что придется еще раз тебя прогреть, – и он вздохнул, то ли
сочувственно, то ли тоскливо.
Говер разделся и сел на скамейку в предбаннике, дожидаясь. Нестерпимо
пахло горелым мясом – как видно, сегодня в этом домике он не первый.
Наконец дверь отворилась и вошел открыватель. Говер поднял голову.
– Руж!
– Он самый! – осклабился тот. – Я уже мастер. Или ты не слыхал?
– Может, тебе помочь дойти до Храма? – услужливо предложил Руж,
помогая Говеру сползти с решетки.
Тот отрицательно покачал головой. Постоял. Сделал шаг. Ноги, кажется,
его держали. В мозгу была пронзительная ясность. Мысли накатывали одна за
другой, как волны большого моря.
– А ты мастер своего дела, Руж.
– Стараюсь, – скромно потупился тот и протянул холщовую накидку.
Но Говер отстранил его руку.
– Не надо. Лучше подай мои вещи.
Говер кое–как натянул рубаху, а куртку не стал надевать, сунул в
мешок.
– Ну ладно, Руж, до вечера.
– А ты разве...
– Нет, я назад.
Говер вышел во двор и направился к пропускной сторожке. Его
пошатывало. В голове было хорошо и ясно.
«Зачем мне тащиться к Мыслящим? – усмехнулся он про себя. – Вот еще!
Я со своим мозгом теперь и в городе могу натворить такого...»
Додумать не успел. Кто–то больно ударил его по ногам, и Говер рухнул,
как подкошенный. В следующее мгновение двое стражников подхватили его за
локти и поволокли наверх, к Храму Мыслящих.
– Это уже третий за сегодня, – сказал один, пыхтя от натуги и
опираясь на пику, как на посох.
– Умники чертовы, – отозвался второй, – с ними тут возятся, мозги им
прочищают, а они, только сами чуть–чуть кумекать начнут, сразу тикать!
Лучше б посчитали, сколько на них на каждого энергии расходуют!
– Вот–вот, нет, чтобы отработать. Так их в город, назад, в болото
тянет. Небось из–за денег.
– Из–за денег, конечно...
