Больно от этого стало - до стона. Мучительно пытаясь вернуть это
солнечное воспоминание, это невозвратное счастье, Валька ощутил себя
узником, которому приснилась прежняя жизнь, и действительно, он был
узником крошечного пространства, лишенного окон. Он оказался внутри ящика,
обтянутого дорогой и блестящей тканью с крупными узорами. Но ткань была
обжигающе холодна.
Вместе с Валькой делила это заточение маленькая черноволосая женщина
с округлым и упрямым личиком, закутанная в вязаную шаль. Обоим было
холодно. И оба думали об одном - прижавшись друг к другу, они сохранили бы
немного тепла. Но и это было под запретом - на них таращился из обтянутой
двери черный глазок.
Женщина подышала на пальцы и подошла к маленькому пианино. Это было
пианино из будуара светской красавицы - притороченное сзади к саням,
обернутое рогожами, оно пересекло Россию и оказалось Бог ведает где, за
Байкалом, в остроге, построенном без окон. Свечи, вставленные в его
изящные бронзовые канделябры, почти догорели.
Валька прижался лбом к холодной узорной ткани. Эти старые портьеры
тоже везли сюда за тридевять земель, из Петербурга, чтобы создать хоть
видимость уюта, чтобы в остроге поселился призрак дома. Они еще пахли
именно домом и хорошим табаком.
Женщина опустила пальцы на клавиши. По двум аккордам Валька понял,
какую песню она собирается играть и петь.
- Я не могу больше слышать эту песню, - тихо сказал он.
- Я все понимаю, Сашенька, - еще тише ответила она.
- Но ты все-таки спой!
Ему вдруг захотелось до конца пережить и эту муку - безнадежность.
Уже никогда он не услышит, как летним вечером юная женщина поет у окна
песню-обещание, и в эту минуту она - не полковая дама со странной и
предосудительной судьбой, а та венецианка, которая хранит верность своему
безумному поэту. Как странно предвидел будущее Козлов, слепец
вдохновенный...
- Ночь весенняя блистала светлой южною красой, - начала Мария. - Тихо
Брента протекала, серебримая луной...
Она действительно все понимала, и что не может заменить ему ту
женщину, - тоже. Хотя бы потому, что та в воспоминаниях все прекраснее, и
он отдал бы год жизни, чтобы поцеловать камень, о который споткнулась она
поздним вечером в парке Тригорского, споткнулась, чтобы оказаться в его
внезапном объятии. И звали ее - Анна!
Все эти воспоминания были, как серьги работы китайских мастеров. Один
шарик резной слоновой кости заключал в себе другой, тот - третий, и так до
бесконечности. Каждое неведомо чье воспоминание заключало в себе другое
воспоминание, и Валька летел сквозь эти слои легко и естественно, как по
событиям своей жизни, вытекающим одно из другого.
Но и тут вдруг все оборвалось - на внезапном объятии, на смешавшемся
дыхании. Анна, Анна... Анна?
- Перестань ты расшифровывать замысел Чесса! - сердито воскликнула
Изабо, обращаясь к притихшему Широкову. - Не было там никакого замысла!
Ну, возникла идея, ну, ее хватило на пару набросков. А окончательный
вариант отлился бы через сорок лет. И этот ваш Пушкин бежал бы через Китай
в Америку, как собирался декабрист Ивашев, видишь, и мы не лыком шиты, и
принял участие в войне Севера против Юга! Потому что тогда и Пушкину было
бы за шестьдесят, и Чеське, и они отлично бы друг друга поняли!
- Это он сам тебе сказал? - растерянно спросил Широков. - И ты все
время молчала?!.
- Ну, говорил. Только он тогда еще даже набросков не делал. Я думаю,
это на уровне застольного трепа шло, - сжалившись, уже не так агрессивно
объяснила Изабо. - Да и вообще, ты же его помнишь, половина всех планов
осталась именно на уровне застольного трепа. Так что перестань ты мучаться
с этой пьесой. Вы не нашли черновиков потому, что их в природе не было и
быть не могло.
Широков, насупившись, молча складывал листки в аккуратную стопочку, и
один листок все время вылезал, а Широков старательно загонял его на место.
- Слушай, Изабо, а забери-ка ты у него эту штуку, - подал мысль
Карлсон. - Ну, на хранение, лет этак на двести. А то он с ней рехнется.
Давай пьесу сюда, Анатолий, и сразу у тебя в жизни просветление наступит.
- Ладно, - подумав, согласился Широков. - Может, вы правы и я просто
зациклился. Понимаете, для меня это было не работой - я с Чеськой
общался... Но я еще вернусь к Чеськиной идее.
Он уложил листки в папку, завязал ее и вручил... Вальке.
- Мне? - удивился Валька, но тут он встретил взгляд Карлсона. И
понял, что в этом жесте был какой-то тайный смысл, понятный всем, кроме
него.
- Тебе, - и Широков опустил глаза. - Может, интересно станет,
перелистаешь.
- Все! Побежал! Мне машину с досками встречать, а я тут дурака валяю!
- этим возгласом Карлсон перебил общее смутное настроение и унесся прочь.
Широков с той же внезапностью выхватил папку из Валькиных рук.
- Только один кусок, Изабо! - потребовал он. - Напоследок! Это не
самый скверный кусок! Просто я не знал, куда это вставить... впрочем,
теперь это уже безразлично...
- Я те вставлю! - рассердилась Изабо. - Положи пьесу на место!
Но Широков не послушал и моментально отыскал тот дорогой его сердцу
кусочек.
- Тут я, кажется, что-то нащупал!.. - жалобно сообщил он. -
Слушайте!.. "Ты жалеешь решительно обо всем?" - спрашивает она. "Да нет,
конечно. О том, что помчался из Михайловского в Петербург с письмом Жанно
Пущина и успел прямиком на Сенатскую площадь, что вел себя достойно, что
разделил участь друзей моих, что поддался прекраснейшему порыву души -
нет, не жалею. Я же мечтал об этом. В тот день все было прекрасно, смерть
нам тоже казалась благородной и прекрасной. Так что лучше бы уж мне быть
на той виселице..." "Опомнись, Сашенька!" - в ужасе восклицает она, но он
уже увлечен мыслью, он уже воспарил! "Я погиб бы тогда первым поэтом
России, и потому не был бы забыт. А теперь ежели какой любитель российской
словесности вспомнит господина Пушкина, литератора, то по таким его
виршам, которые он бы собственной рукой уничтожил, попадись они мне
теперь..." "Мало ли ты их уничтожил тогда?" - с горечью спрашивает она.
"Помилование, которому все так обрадовались тогда, и я тоже, это
помилование было ловким, о, потрясающе ловким ходом - оно сорвало с меня и
лавровый венец, и терновый венец, и вот стою я непонятно где и непонятно
зачем, с непокрытой головой, в Бог весть каком году... и имеет ли это
значение? Для России я остался где-то в двадцать пятом. Я должен был - да
что я говорю, я обязан был погибнуть тогда, чтобы все всколыхнулось, чтобы
все содрогнулось и над Россией пронесся глас: "Горе народу, позволяющему
убивать своих поэтов!.."
- Стоп! - Изабо грохнула кулаком по столу. Валька замер с открытым
ртом, изумленный, ожидая еще каких-то взволнованных слов, но она молчала и
лишь полминуты спустя сказала негромко:
- Крепко сказано.
- Сказано крепко, - согласился довольный Широков. - Сам не поверил,
когда написалось. Это надо мной Чесс витал.
- Ага, - неожиданно подтвердил Валька, ощущая тот же странноватый
взлет, что и полчаса назад, когда зло поддел Карлсона, когда руки
вытворили нечто, совершенно ему не свойственное. Но взлет был мгновенным -
мелькнул в глазах узор из турецких огурцов на ледяной ткани, мелькнул
разложенный лист нотной бумаги, и все погасло, и вспоминать, как это так
получилось, было уже бесполезно.
- Дальше! - потребовала Изабо.
- Дальше нет.
В голосе и во взгляде Широкова было то же ощущение мгновенности и
неповторимости случайного взлета.
- Послушай... А он сам так когда-нибудь говорил? - спросила Изабо, и
непонятно было, о ком это она.
- При мне, вроде, нет, а без меня - не знаю, - ответил Широков, и
Валька понял, что речь шла все-таки о Чессе.
Тем временем за окном начались бурные события. Подкатил грузовик с
досками, их под руководством Карлсона стали сгружать, и это отвлекло всех
троих от пьесы.
А потом Широков с Изабо затеяли какой-то непонятный Вальке спор о
том, кого раньше нельзя было публиковать, а теперь - за милую душу. Они
перечисляли фамилии, которых он даже от тещи не слыхивал, и в пылу
полемики не обратили внимания, что машина разворачивается и уезжает.
Карлсон войдя, встрял в разговор и напомнил, что все эти
опубликованные - давно покойники.
- Тебя послушать, так нам с Толиком тогда нужно было скоренько
повеситься, чтобы заслужить право теперь пообщаться с народом! - отрубила
Изабо.
- Самое интересное, что так оно и получается, - усмехнулся Карлсон. -
Послушай, Анатолий, признайся честно, у тебя было тогда что-нибудь
этакое... непубликабельное? Безумненькое? Ну, раз в жизни признайся -
было?
- Иди к черту, - беспокойно ответил Широков, глянув на Изабо.
- Оставь его в покое, не было у него ни хрена, - зло сказала Изабо. -
Он у нас был литератор правильный. Чужую нетленку он несомненно уважал,
перепечатки Бродского дома держал, рукописи Чесса по ночам осваивал и фигу
в кармане исправно казал. А своего чего натворить - и Боже упаси. А я была
скульптором правильным. Все в соответствии с постановлениями! Я была
скульптором без пола, возраста и национальной принадлежности, потому что и
с полом-то хлопот не оберешься, а национальная принадлежность и вовсе
чревата! И то - вечно цеплялись к моей обнаженной натуре, как будто у этих
сволочей в штанах что-то другое запрятано... А что? Пару лет назад для
меня имело смысл повеситься. Сегодня бы вся Европа причитала - довели ее
гады бюрократы! Хм...
Изабо задумалась.
- Послушай, Карлсон, а ведь ты меня на умную мысль навел, - заявила
она. - Поеду завтра к нотариусу. Добра-то у меня много накопилось, а
помирать все равно придется, и оставить некому. Валентин! Хочешь быть
наследником?
Валька уставился на нее диким взглядом.
- Широкову не предлагаю - ему материальные блага не впрок. Остается
еще Карлсон. Это - кандидатура! Это мужчина правильный и практический.
Откроет в мастерской филиал бани. Знакомым поэтам будет по блату веревки
мылить. Чтоб сами, не дожидаясь приглашения...
Тут настала такая пауза, что Вальке стало страшно. Изабо и Карлсон
глядели друг на друга нехорошим взглядом. Широков подвинулся вперед, чтобы
в случае чего встать между ними.
- Да, я мужчина практический, а что? Вот такое я дерьмо! - хлопнув в
ладоши и разведя руками, воскликнул Карлсон. - Как в хозяйстве прореха -
слезай, Карлсон, с крыши! Как машина на полдня нужна - Карлсон! Как
трудоустроить бездельника - Карлсон! Да если подвести баланс - я за жизнь,
может, столько добра сделал, сколько ни одному гению не снилось! А в баню
ко мне сами придете, потому что гениям тоже нужно мыться. И спасибо
скажете. Так что надоест дурью маяться - пожалуйте в баньку!
Он повернулся и быстро вышел. Изабо же села за разоренный стол.
- Все не так, - глядя в чашку, проворчала она. - Враки, враки... Все
почему-то не так. Вот ты, Пятый - я тебя обложу последними словами и
мусорник на голову надену, а ты через неделю придешь читать мне финал
пьесы как ни в чем не бывало. Знаешь что? Не приходи больше. Я это
серьезно говорю.
- Совсем не приходить? - растерянный Широков улыбнулся, всем своим
видом показывая, что готов поддержать даже такую нелепую шутку.
- Совсем. Я устала от тебя и от твоей пьесы.
Широков пожал плечами, молча собрался и вышел. Изабо посмотрела на
Вальку.
- Меня дома ждут, - сказал он.
- Всего доброго, - ответила она.
Он сунул в сумку папку с пьесой, накинул куртку и вопросительно
посмотрел на Изабо. Она сделала странный жест - мол, ничего, не сердись,
когда-нибудь это пройдет... а пока иди, иди...
- До свидания.
Валька вышел. Широков уходил к автобусной остановке необычно быстрым
шагом. Карлсон прислонился к столбу своего будущего забора и курил. Увидев
Вальку, он усмехнулся и пошел с ним рядом.
- Так и знал, что вас тоже выгонит. Эк ее разобрало из-за этого
торсика... как будто с ним вся жизнь окончилась. И чего этих гениев вечно
заносит?
И тут Валька понял - чего заносит.
Карлсон еще бормотал что-то о сумасшедших женщинах, Валька еще шел с
ним рядом по инерции, но в голове у него уже делалось что-то не то. Он
вспомнил свой бег по берегу игрушечного озерца, размашистый бег
влюбленного мальчишки, которому померещилась там, за поворотом, надежда.
Хотя он знал, что никогда и ни за кем по тому берегу не гонялся...
Валька встал, как вкопанный, резко развернулся и что есть духу
понесся обратно - к Изабо.
Тот, кто носился по берегу милого озерца и дал сегодня сдачи
Карлсону, летел на выручку к своей женщине. Ей было скверно. Она привыкла
быть сильной и сейчас устыдилась своей слабости. Она привыкла быть богатой
и щедрой - и столкнулась с той единственной нищетой, которая для художника
хуже всякой кары. Она раздала все, что имела, больше раздавать ей было
нечего.
И она должна была узнать, что есть на свете человек, не обманувшийся
ее приказом выйти вон.
Этот спавший и проснувшийся человек пролетел сквозь дыру в
проволочном заборе, над грядками, и припал к окну. Изабо сидела за столом,
пряча лицо в ладони. Потом встала. Глаза были злые. Она разорвала в мелкие
клочки бумажную салфетку со стола. Грохнула чашку. Но этого ей было мало.
Схватив с нар шамотовую фигуру, Изабо подняла ее над головой и что
есть силы грохнула об пол. Двадцать кило осколков разлетелись по комнате,
а она уставилась на другие полки, высматривая жертву.
Валька ахнул - ноги сами спружинились, оттолкнулись, рука подсобила,
и он вскочил в открытое окно.
- Не смей! - крикнул он, бросаясь между скульпторшей и нарами.
Она увидела его лицо и окаменела.
Валька обхватил ее руками, прижал, сам прижался, и они стояли так
несколько секунд - пока она не шевельнулась и он не понял, что опасность
миновала. Тогда Валька ослабил хватку ровно настолько, чтобы она могла
убрать свой горячий висок от его виска и поглядеть ему в глаза.
- А если бы они горели? - тихо спросила Изабо, и рот ее оскалился,
глаза сузились. - А из огня бы выхватил? Голыми руками? А?
- Да, - сказал Валька. - Ты же знаешь, что да...
Тогда Изабо взяла его пыльными руками за щеки, как бы собираясь
поцеловать. Но не поцеловала, да это им и не нужно было. Достаточно было
взгляда, сковавшего их намертво.
- Ты - мой тайный знак судьбы, - прошептала она. - Знал бы ты, как я
ждала этого знака!.. Ну что же, от судьбы не уйдешь... я и не собираюсь...
Ну что же... значит, пора устраивать похороны.
- Какие еще похороны? - не своим, усталым, хрипловатым голосом
спросил Валька. - Что ты опять придумала?
- Мои, - весело отвечала Изабо. - Когда у человека кончается одна
жизнь и начинается другая, в промежутке его нужно похоронить. А то другая
жизнь не начнется! Пошли за лопатой!
Тот, кто владел сейчас Валькой, понял, в чем дело. И потому Валька
пошел вслед за Изабо во двор, достал из сарая старую лопату, наметил
прямоугольник дерна возле указанной ею сосны и принялся копать. Она же
побежала в мастерскую и вернулась, таща в объятиях еще одну шамотную
фигуру, кило на сорок.
- Там, под потолком, бронзовый пацан, который голый. Тащи сюда, -
приказала Изабо, забирая лопату и с силой вгоняя ее в сухую землю.
Валька принес пацана.
- Теперь - голову, - велела она. - Такую, на длинной шее, слева
стоит. Как есть покойница! Надо же, именно сегодня прозрела - от
покойников полки ломятся, а я терплю! Ну, валяй!
Валька приволок и голову. Изабо споро вкапывалась в плотную землю.
Она молча отдала ему лопату и побежала в мастерскую.
Пока Валька углублял яму, она принесла целый таз всякий мелочи и
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг