это баба! Кр-р-рутая баба! Ну, пошли ко мне, что ли? Она и без нас
приведет девочку в чувство.
- Может, "скорую" вызвать? - спросил Валька.
- У Верочки бывают обмороки, и Изабо уже научилась с ними бороться.
- Но она здорово перепугалась.
- Она очень любит Верочку.
Тут Валька, которого Карлсон незаметно увлекал к своему дому, встал
как вкопанный. Длинные пушистые волосы, которые только что разметались по
каменно утоптанной земле, и были той толстой косой на пропавших с
подоконника эскизах. Валька не сомневался, что в сумке девушки найдутся и
очки. Стало быть, к Изабо пришла обыкновенная натурщица? И из-за нее
столько беспокойства?
Карлсон начал пространно и с выкрутасами рассказывать, какую устроит
в погребе знаменитую баню. При этом он поглядывал на Вальку, как бы ожидая
внезапного вопроса, и дождался.
- Верочка ее натурщица?
- Почему ты так решил? - спросил Карлсон, наверняка видевший на
подоконнике эскизы.
- Она похожа на ту, зеленую.
- Бывают совпадения.
Когда Изабо позвала их обоих в мастерскую, Верочке уже полегчало. Она
сидела в продавленном кресле с одним из роскошных альбомов и при появлении
Карлсона с Валькой даже не подняла головы.
Очевидно, у Изабо с Верочкой только что окончился какой-то трудный
разговор. Обе не хотели смотреть друг на дружку.
Карлсон посмотрел на Верочку, на Изабо, зачем-то опять ковыряющую
свою зеленую девицу, и наконец на Вальку. Ощущение было такое, будто он
все пытался завязать в узелок этих троих, и наконец-то узелок стал
затягиваться.
- Ну как, Верочка, привезла? - спросил наконец Карлсон.
- Вот, на столе...
Валька посмотрел - там лежала маленькая, совершенно невесомая книжка.
На обложке было распятие - то самое, что в пластилиновом варианте висело
на стене. И там, и тут лицо распятого собственными крыльями человека было
закрыто свесившейся наискось до губ прядью волос.
- Это сигнал книги, прямо из типографии, - объяснил Вальке Карлсон. -
Прямо со сковородки, понимаешь?
- Тираж уже пошел, - негромко сказала Верочка, - но пока он попадет
на книжную базу, то есть, его с типографского склада будут полгода
вывозить, это ужасно, я сказала начальнику склада, что за свои деньги
куплю им бензин...
Теперь Валька увидел, что Верочка не такое уж юное создание. Уже
наметились морщинки под глазами и в углах рта, уже и взгляд был не
девичий. Возраст Верочки он определил в пределах двадцати четырех -
двадцати шести.
- Самое ужасное не в этом, - хмуро прервала ее Изабо. - Что сказал
Второй?
- Ну, я прямо от начальника склада побежала к нему, он обещал уладить
насчет машины. Он столько сделал для книги, можно же, чтобы он сделал еще
что-нибудь? - извиняющимся голосом спросила Верочка. - И он велел
передать, что если найдутся еще кассеты с песнями и мы их отшифруем, он
сообразит, где все это опубликовать.
- Сукин сын! - с чувством произнесла Изабо. - Он дождется, что я сама
приду к нему разговаривать.
- И получится бесполезный мордобой, - мягко вмешался Карлсон.
- Кто знает...
- Ты уж послушай меня, старого бюрократа.
- Какой ты бюрократ... - глядя куда-то в сторону, проворчала Изабо. И
наступила тишина.
Карлсон медленно достал сигареты, зажигалку, посмотрел на Верочку, на
Изабо и остановился взглядом на Вальке.
- Пойдем, покурим, - сказал он, но это было совсем не просьбой.
Валька покорно вышел с ним во двор.
- Верочке нельзя дым нюхать, - объяснил Карлсон. - Чего-то они не
доругались.
Объяснение как объяснение, подумал Валька, но ведь Карлсона сейчас
непостижимым образом выдворили. И он, для спасения самолюбия, прихватил с
собой второго курильщика. Соблюл, так сказать, достоинство...
Карлсон присел на торчащий корень сосны и закурил, стряхивая пепел в
новорожденную травку. Он молчал, молчал и Валька. Он только кивком
поблагодарил Карлсона за сигарету и огонек.
Смутно было сегодня в мастерской и около.
Докуривая сигарету, Валька побрел обратно к дверям, думая, а не умнее
ли смотаться. Совершенно случайно он заглянул в окно мастерской. И увидел
кресло, а в кресле сидящих в обнимку Верочку и Изабо. Причем Верочка
уткнулась лицом в плечо Изабо, а та гладила ее по спине.
Тут Валька решил, что наконец все понял.
Он немало наслышался о половых извращениях среди богемы. В основном
это были пошлости о мужской взаимной любви. На заводе такие дела
презирали. Приятель Димка показывал Вальке голубых возле общественного
туалета. Люди были обычные, некоторые даже бородатые, что особенно удивило
Вальку. Насчет лесбийской любви он имел смутное понятие - несколько
картинок в порножурналах, и не более того. И вот, похоже, нарвался.
Странная пылкость, с которой сдержанная Изабо бросилась к лежащей в
обмороке Верочке, нежность, с которой они сейчас обнимались, да и темная
история с позированием, которую все дружно от Вальки прятали, да и вообще
сам контраст - мускулистая Изабо и хрупкая Верочка, короткая стрижка
жестких, явно крашеных черных волос - и шелковистая нежно-каштановая коса,
перемазанные в зеленом пластилине крупные руки одной - и бледные слабые
пальчики другой. А также хороший мужик Карлсон, которому в результате не
видать скульпторши, как своих ушей. Ну вот, получил желанную богему!
Бр-р...
Все так складно выстроилось, что Вальке захотелось уйти, не прощаясь.
Он был человеком правильным. Положено в двадцать пять иметь семью,
растить ребенка, ладить с тестем и тещей - он все это соблюдал без
размышлений. Положено в принципе быть верным мужем - в принципе он и был
им, потому что среди заводских молодых мужей было еще одно негласное
"положено" - время от времени затевать ни к чему не обязывающие романы,
так, ради встряски. Встряхивался и Валька. Даже без особой инициативы -
иногда, сообразуясь со своими женскими настроениями, посреди рабочего дня
к нему прибегала Надя из бухгалтерии и они запирались в конуре возле
склада инструменталки. Но Надя - это так, благодаря ей он в мужской
компании за пивом чувствовал себя полноценным сотрапезником, а вот если бы
Надя развелась с мужем и предъявила претензии, Вальке пришлось бы ей
втолковывать, что шалости сами по себе, а семья - сама по себе.
Карлсон докурил сигарету.
- Пошли, что ли? - сказал он застрявшему возле дверей Вальке.
И Валька пошел. Потому что не удирать же без сумки и куртки.
В мастерской Изабо уже кормила Верочку чем-то тушеным, с чесночком, с
травками, Валька чуть слюнку изо рта не упустил.
- Опаздывает Широков, - сказала Изабо. - Садись, Валя. Пока он еще
торт привезет! И ты садись... бюрократ.
Свое варево она вывалила в эмалированную миску и дала впридачу
здоровый ломоть хлеба.
- Интересно, где он торт раздобыл? - спросил Валька. - Теперь торты
под пять сотен, и то их нигде нет...
- А как вообще положено слушать пьесу? - поинтересовался Карлсон,
получая свою миску. - Фрак со смокингом я оставил на яхте, а лаковые туфли
еще не прибыли из Парижа.
- Пьесу принято слушать молча, - ответила Верочка.
Валька присматривался, ища новых подтверждений своей гипотезы, но
никаких объятий больше не увидел. Изабо и Верочка участвовали в
необязательной беседе, которую разухабисто вел Карлсон, и не более того. А
тем временем совершенно бесшумно у окна возник Широков с кейсом в одной
руке и с тортом - в другой.
Карлсон еще раз удостоверился, что его допустят к читке без фрака,
все дружно убрали стол, принесли чашки с кофе, освободили место для
рукописи и наконец притихли.
Широков достал папку с листами.
- Значит, так. Пьеса из жизни всем известного Александра Пушкина, - с
дурацким пафосом продекламировал Широков. - Названия пока нет. Действие
первое. Действующих лиц всего два - сам Пушкин, ему тридцать лет или около
того, и Мария Николаевна Волконская, ей двадцать четыре или чуть меньше.
- А кто это такой - Пушкин? - спросил Валька.
Валькин вопрос вызвал легкое замешательство и сразу же - дружный
хохот.
- Все правильно, - заметил Карлсон. - В школе не проходили.
- Теперь видишь, Пятый, какова здоровая народная реакция? - спросила
Изабо.
- На фиг он им нужен! - подытожил Карлсон.
- Да перестаньте вы! - Верочка встала и обняла обиженного Широкова. -
Мало ли чего не проходили! Широков, объясни ему, пожалуйста. Он же не
виноват...
- Все очень просто, - проворчал Широков. - Бунт декабристов вы хоть
по истории проходили?
- Ну? - спросил Валька, не из приличия, а потому что действительно
вспомнил этот бунт.
- Как декабристов сослали в Сибирь, в рудники, проходили?
- Перестань, - одернула его Изабо. - Валя не виноват, что ты в такие
глубины закопался.
- Почти все известные и начинающие писатели были так или иначе
связаны с декабристами, - уже успокаиваясь, сказал Широков. - Ну, которые
тихо сидели, тех припугнули. А которые пошустрее, или, не дай Бог, на
Сенатскую выходили с пистолетиками, тех, естественно, в кандалы... Очень
просто. Так Рылеева повязали, Одоевского, Бестужева-Марлинского,
Корнилович чудом уцелел, допросами отделался. Кюхельбекер совершенно
непонятно как за границей оказался, ездил потом по Европе и в голос
кричал... да кто тут мог помочь?..
- Валентин, ты хоть одно имя узнал? - спросила Изабо.
- Корниловича, - честно признался Валька. - И "Думы" Рылеева помню. В
девятом, что ли, классе... Скучные, правда.
- Ну вот, среди каторжан оказался молодой поэт Александр Пушкин. Его
считали главной надеждой русской литературы. Но из стихов, поэм, прозы
сохранилось очень мало. Рукописи и корректуры новых изданий пропали в
Третьем отделении. До нас дошли клочки. В Сибири он много писал. Куда все
делось - непонятно. Одни кусочки - то в альбоме, то в письме, то на полях
чужой рукописи. Из ранних его вещей сохранилось немало, можно поверить,
что он стал в Сибири настоящим поэтом...
- А проверить невозможно, - серьезно закончил Карлсон. - Ну, давай,
читай, исторический экскурс окончен.
- Ладно. Итак, комната с простой мебелью в деревенском одноэтажном
доме. На постели поверх одеяла спит ручной заяц...
Изабо и Валька переглянулись. Их сюрприз уже сох в укромном уголке,
оклеенный кусками кроличьих шкурок.
- Александр стоит у окна, спиной к зрителю. На нем поношенный сюртук,
панталоны заправлены в валенки. Мария сидит у накрытого скатертью стола.
Она в черном бархатном платье с белым отложным воротником. Рядом стоят
пяльцы с вышивкой. На столе корзинка для рукоделия. В руке у Марии
несколько листков письма, которое она и читает вслух Александру.
"Вчерашний бал австрийского посла удался на славу, - негромко читает
Мария. - Графиня Долли была обворожительна. Я подошла к ней, мы шепотом
обменялись несколькими словами. Зная, что я собираюсь писать к вам, она
велела кланяться милым друзьям, которым она сочувствует всей душой".
"Бедная Долли, - перебивает ее Александр, - как сладко ей сочувствовать с
блюдечком ананасного мороженого в одной руке и с бальной книжечкой - в
другой!" "Ты действительно не понимаешь, Саша, что для них это подвиг - на
балу, где полно любопытствующих, говорить о нас и передавать нам поклоны?
- спрашивает Мария. - Впрочем, если письмо бедной кузины тебя раздражает,
я пропущу про бал...".
- Стоп! - Изабо захлопала в ладоши. - Широков, из какой тайги ты
вышел? Кто так читает пьесы?
- Я так читаю.
- Но это же не пьеса, а рассказ!
- Написано у меня правильно, - и Широков показал ей страницу, - а
читать мне интереснее так, я же не актер.
- Бог с тобой, продолжай.
- "Пожалуй, хоть и дальше пропускай, - говорит Александр, - ежели
остальное в таком же духе..."
Широков исправно поминал каких-то исторически достоверных гостей на
балу у австрийского посла Фикельмона, и Валька, естественно, отключился.
Между его слухом и ровным глуховатым голосом Широкова как будто стенка
выросла, и в какой-то миг оказалось, что Валька отгородился песней про
южную ночь.
Песня словно тянула, вытягивала что-то с самого донышка души, и на
оборотной стороне век нарисовалась странная комната. Она была вроде ящика
с открытой боковой стенкой, обитого изнутри дорогой узорной материей с
блеском, причем окон не было вовсе, ни одного, и Валька твердо знал, что в
откинутой стенке их тоже нет. В ней была лишь невидимая дверь, тяжелая,
отвратительная, с глазком, как в тюремной камере. А там, где в стене
вполне могло быть окно, стоял спиной к Вальке невысокий щуплый человечек в
сюртуке, обтянувшем узкие ссутуленные плечи, и в валенках. Он уткнулся
лбом в турецкие огурцы узора. Кудрявые и сильно поредевшие его волосы
отливали легким серебром.
Еще в комнате была женщина. Она сидела возле небольшого пианино,
изящного, подлинно дамской игрушки, в полной гармонии с прекрасной тканью,
с изящным столиком для рукоделия, но в совершеннейшем противоречии с
глазком невидимой двери. Женщина была невысока ростом, в черном платье с
большим белым воротником, во вязаной шали, ее черная коса была уложена на
затылке, а длинные локоны на висках обрамляли взволнованное лицо.
Очевидно, она только что плакала, и теперь осторожно промокала глаза
платочком, боязливо поглядывая в сторону Вальки. Валька понял - боится,
как бы не вошли. И еще понял, что именно он сейчас подсматривает...
На пианино лежали ноты. Двойной разложенный лист вдруг стал расти,
занял все пространство перед глазами и Валька прочел название над первым
нотным станом. "Баркарола" - так было написано крупными буквами с
выкрутасами, а сбоку меленько слова песни, не дававшей ему покоя уже
который день: "Ночь весенняя блистала свежей южною красой..." Вполне
возможно, что за стенами этой обреченной и запредельной комнаты была
сейчас ночь, но уж никак не южная. Какой же тут, к бесу, юг, если валенки
и шаль на зябких плечах, если нарядная ткань на стенах не спасает от
яростных сквозняков?
- Я не могу слышать эту песню... - сказал тот мужчина в сюртуке.
- Я все понимаю, Сашенька, - ответила женщина.
- Но ты спой, - вдруг попросил он.
И тут стали таять загадочные нотные закорючки, остался только лист,
он тоже куда-то исчез, рухнула стенка между Валькой и теми, кто слушал
занудное сочинение Широкова. Теперь и у него в ушах звучал рассудительный
голос.
- "Не могу же я вовсе без книг обойтись, - говорит Александр. -
Приучен читать, душа моя, притом же, читая пренудное сие сочинение,
внутренне я веселился, потому что скушнее написать невозможно". "И только
ради этого?" - спрашивает она. "Только ради этого, - отвечает он. - Еще
несколько времени - и попрошу я, чтобы мне прислали Четьи-Минеи, чтением
которых я развлекался зимой двадцать четвертого года. Но тогда ко мне был
приставлен святой отец, дабы я от сей книжицы не уклонялся. А ныне чтения
от меня требуешь ты, душа моя, и я даже не могу подпоить тебя ромом, как
того монашка..."
Валька посмотрел по сторонам - Широкова не перебивали, но и
удовольствия его пьеса никому не доставляла.
- "Ты теряешь чувство меры, мой друг", - заметила Мария. "В том же я
могу упрекнуть и тебя". "Меня?" - испугалась она. "А кто иной постоянно
мне напоминает, что я сижу в этой проклятой тайге без дела, что я позабыт
всем миром, что бездарные писаки заполонили петербургские альманахи, и ты
же еще спрашиваешь меня, не желательно ли мне подержать в руках такой
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг