Далее, очевидно, в моем жизнеописании следует уделить внимание периоду
прозрения. Согласно логике изложения это совершенно необходимо. Только
пока мне неведомо - как? Период прозрения связан с тем, что я взялся
читать старинный фолиант. Читать я начал потому, что это было единственным
занятием, которое удалось мне придумать. Я решил жить, впрочем, нет -
обживаться, а других развлечений в поймавшей меня комнате не существовало.
Итак, я начал читать. И очень скоро понял, что листаю страницы
необыкновенной - святой книги. Увы, это открытие меня не особенно
взволновало. Медленно, позорно медленно проникался я сутью и духом
бессмертных страниц, но все-таки это происходило, что также вызывает во
мне заслуженную гордость. Жуткие галлюцинации посещали меня в тот период,
и вообще, что-то непонятное творилось с моим устойчивым (как я раньше
полагал) рассудком. Я вчитывался и размышлял, размышлял и вчитывался, я
излечивался, прозревал, и я достиг Понимания.
Неописуемые ощущения. Неописуемое время. Мои слова жестки и неточны, мои
слова слишком ограничены. Я не знаю Твоих слов... Чтобы рассказать о том
удивительном периоде, надо наполнить ускользающий, непокорный текст
живительной силой Твоей, Книга. Надо передать содержание Твое. Разве
доступно мне это чудо? Те, кто вошел в Тебя, кто изведал благодать Твою,
они поймут. Братья неведомые - они поймут. А что могу я, жалкий грязный
червяк, едва оправившийся от душевного недуга? Недуга, длившегося двадцать
пять лет...
Что я могу описать?
Я полон нетерпеливого желания описывать себя нынешнего. Когда требует
рука, выводящая на бумаге неровные строки, я описываю себя прежнего. Что
было между этими двумя "я" - главная загадка моей Кельи. Пусть поведает
тот, кто сможет.
МИР
(продолжение)
Сколько времени он сидел - неизвестно. Часов в ванной комнате не было. Во
всяком случае, не более ста двадцати минут. Он не возмущался, не ломился,
не хныкал. Он отдыхал.
Звонок в дверь заставил его вспомнить, где он, и зачем. Прислушался.
Раздался бодрый возглас:
- Ну как, стервы, проспались?
- Не волнуйся так, ублюдище, - был нежный ответ. - Иди лучше вон с тем
придурком разберись.
- С Люмпом?
- Да нет! С хозяином.
- С кем?
- С хозяином квартиры этой, понял? С этим... Холеным.
Молчание.
- Врете, - и через некоторое время. - Где он?
- В ванной. Мы его заперли.
- И как?
- Пока молчит.
Мужской голос казался знакомым. Уверенный, наглый голос.
- Выпустите! - крикнул Холеный.
Приблизилось топанье, дверь открылась. Несомненно, новый гость был знаком.
Низкорослый, плотный, со взбитыми волосами. Правильно, девочки же
говорили! Голяк - такая кликуха, а настоящее имя...
- Костя! - сказал Холеный. - Что это...- он вспомнил приличествующую
ситуации грубость, - за драные мочалки под моей крышей?
Голяк долго вглядывался - изучал, припоминал, удивлялся. Наконец, решил
поработать языком:
- У Люмпа спрашивай, это он с ними живет. А ты... Ты у кого прятался,
чистюля?
- Путешествовал.
- Не поделишься, где?
Вновь повеяло странной надеждой.
- Хочешь, пойдем со мной, покажу.
- Ладно, я пошутил, - тут же среагировал Голяк. - У меня ноги болят. И
жить охота.
Холеный слез с ванны и двинулся прямо на него - в коридор, в прихожую, в
комнату.
- Воняет же от тебя, - поморщился Голяк, отступая.
Девочки увлеченно смотрели видео. На экране кому-то вспарывали живот.
- Что же вы, стервы, так с хозяином обошлись? - спросил Голяк. - Поиграли
бы лучше, как вчера со мной! - он загоготал.
- Люмп здесь так и живет? - зачем-то поинтересовался Холеный, указав рукой
на брошенное возле стены тело друга. Тот был уже повернут на спину.
- Да, он что-то наврал твоим родителям.
Голяк тяжело плюхнулся на матрац. Очень кстати рядом с ним оказалась
бутылка "Гаяне", он откупорил ее, сделал глоток, поставил обратно. И
поморщился. От вина или от мыслей?
- Хорошо, что ты вернулся. За тобой ведь должок есть. Помнишь, кассетку у
меня брал, трехчасовку, обещал на следующий день вернуть? А сам
растворился. Я помню. Фильмец там клевый. А я тут недавно в одной компании
тусовался, так у них должников очень интересно учат. Приводят клиента в
специальную квартиру, где соседи вокруг куплены и свое место знают -
кричи, не кричи, ни одна собака к телефону не подойдет. Так вот, приводят
его, ставят в позу, он ничего не подозревает, а там собраны мужики
отборные, страстные, ну и начинают...
- На, возьми, - сказал Холеный. Он поспешно достал из рюкзачка
видеокассету. Голяк осекся. Принял ее, недоверчиво проверил пленку.
- Надо же. Я думал, она давно накрылась... Фильм-то хоть понравился?
- Я его не смотрел.
- Ну ты даешь! Если нужна, оставь себе. Я уже взял взамен из твоей
коллекции парочку кассет. Все тип-топ. Я что, ждать тебя должен был?
Голяк снова глотнул из бутылки. Очевидно, хотел пить. Или для смелости. Он
начал новый разговор, крайне важный, можно сказать - принципиальный.
- Да, вовремя ты вернулся. Сегодня вечером классная тусовка наметилась.
Здесь в твоей квартире. Про Фигу слышал когда-нибудь?
Холеный не ответил. Впрочем, кто в городе не слышал про Феогностова,
большого человека в маленьком Питере? Просто смешно.
- Так вот, сегодня собирались прийти парнишки из толпы Янки. А Янки как
раз человек из толпы Фиги! Просек?
- Костя, мне плевать, - сказал Холеный, глядя приятелю в глаза. Ему было
нехорошо. Ему становилось все тоскливей.
- Как это? - Голяк заморгал. - Бастуешь, что ли? Договорено ведь, назад не
раскрутишь! Люмп договаривался! Телок притащат.
Холеный отвернулся.
- Делайте, что хотите, - и повторил равнодушно. - Плевать.
Люмп вдруг шумно вздохнул, пошевелился и сел. Мальчик кинулся к нему,
обрадованный, но тот уже упал обратно. Затылком в расплющенный яблочный
огрызок. Друг продолжал купаться в неведомых океанах.
- Я не понял, - мрачно уточнил Голяк. - Ты даешь свою крышу или нет?
- Даю, - сказал Холеный. И побрел из комнаты. Вышел в прихожую, щелкнул
замком входной двери.
- Эй, куда? - крикнул Голяк.
- Не твое дело, - прошептал мальчик.
- Ну-ка, стервы, кончаем валять дурака! - Голяк продолжил крик. - Офигели?
Народ скоро будет, массовка, небось, уже тачки ловит! Вырубайте аппарат!
Одна в лабаз, вторая на кухню, быстро!
Холеный захлопнул за собой дверь.
- Мама, - сказал он.
Телефонная трубка в его руках взорвалась.
- Малыш! Малыш! Это ты? Алё!
- Это я.
- Боже... Малыш, ты где!
- Я дома, у себя. Говорю из автомата внизу.
На другом конце города возник ураган эмоций. Сначала мама пыталась рыдать.
Потом пыталась смеяться. Потом стихия угомонилась.
- У тебя все в порядке, малыш? - спросила мама звенящим от радости
голосом. Он ответил:
- Конечно.
- А где ты был?
- Я все расскажу. Только не по телефону, ладно?
- Понимаю, малыш... - мама прерывисто вздохнула. - Я так волновалась! Так
волновалась... Тебя нигде нет, не звонишь, не приходишь, никто ничего не
говорит, и Федька еще нагнал страху...
- Тебе звонил Люмп? - он переспросил.
- Нет, Федя зашел прямо без звонка. Сказал, что ты безумно влюбился в
какую-то девицу с Дальнего Востока, и тут же улетел с ней туда. Будто
звонить тебе было некогда, и поэтому ты просил через него передать нам,
чтобы мы не беспокоились, мол, ты побалуешься и вернешься. Извини, он
очень хороший паренек, но не могла же я поверить в такую глупость! Знаешь,
я решила, что у тебя неприятности, и тебе надо скрываться... От
каких-нибудь твоих гнусных приятелей или от милиции. В милицию я на всякий
случай не заявляла. Но малыш, еще немного, и я бы не выдержала! Пошла бы.
- Прости меня, - сказал он внезапно.
- У тебя точно все в порядке? - мама снова забеспокоилась.
Он улыбнулся:
- Я ведь уже дома!
Мама еще повздыхала, успокаиваясь, приходя в себя от радостного потрясения.
- Ладно, малыш. Ты у меня взрослый мужчина. Я ни о чем не спрашиваю. Но
вообще-то если твои неприятности связаны с финансами, мог бы мне сразу
сказать, еще прошлым летом.
Чудесное воспоминание наполнило телефонную кабину: свеча... горящие
купюры... Он ответил:
- Не волнуйся, у меня с финансами нормально.
- А то твой Люмп просил у меня деньги, сказал, что перед самым отлетом ты
у него взял в долг. Я ему, конечно, не дала. Если бы ты позвонил или
оставил записку... Ты ему вернул?
- Вернул, - соврал он. Другого выхода не было. - А с ключом как?
- Дала ему запасной ключ! Он объяснил, что по твоей просьбе присмотрит за
квартирой. Свой ключ, естественно, ты ему не оставил, мало ли что? Я
подумала: если он даже и темнит, и вообще - все наврал, за квартирой в
любом случае надо присмотреть, да? Или зря я это...
- Правильно, мама, не волнуйся.
- Федя хороший мальчик, хоть и потешный. Из всех твоих ему одному можно
доверять. Не обчистит же он тебя?
Мама уже совершенно успокоилась. Обрела привычную твердь под ногами.
Разговаривать с ней было легко и приятно.
- Хочешь, я сейчас приеду? - предложил, поддавшись порыву, потеющий в
душной будке человек. Мама замялась.
- Знаешь, у меня гости... Я страшно хочу тебя видеть, малыш! Давай завтра,
а?
Он огорчился. Но так - умеренно, в пределах разумного.
- Папа там как?
Теперь мама заметно напряглась.
- Отец в командировке, - сухо сообщила она. - Жив, здоров.
- У вас-то самих все в порядке?
- Как нельзя лучше, - еще суше произнесла мама. С тайным, только ей
известным смыслом.
- Понятно... Ладно, счастливо.
Человек нажал на рычаг. В трубке успело только пискнуть: "Малыш, я страшно
рада..." Он тяжко усмехнулся. "Гости, отец в командировке". Скорее всего -
банальщина.
Мама так и не назвала его по имени.
Трудно воспроизвести дословно столь интимный разговор. Может, таким он
был, может не совсем таким, может и вовсе не таким. Невозможно передать на
бумаге сумбурные речи взволнованной матери! Но суть разговора ясно видна:
мать была далеко. На другом конце города. И самое важное - она вполне
обошлась без имени сына. Самое странное...
Он миновал арку и снова оказался во дворике. Привычнейшее, почти родное
место, неразрывно связанное с понятием "дом". Он вошел в крошечный скверик
посередине и сел на скамейку. Прямо напротив скрипела дверью его парадная
- также почти родное место. До нее было не больше двух десятков шагов. А в
скверике на второй скамейке сидела женщина с ребенком. По всей видимости,
бабуля с внучком.
Надо идти, - сказал себе человек. И прислушался. Отклика в душе не
последовало.
Надо идти, - твердо повторил он. - Надо спасать друга. Надо спасать всех
этих маленьких слепых людей.
Вот теперь отклик был. Только не тот, который требовался. Всколыхнулся
густой, мутный, противный осадок, заставил кулаки беспомощно сжаться.
Человек не знал, как спасать души, не знал, как сохранять разум. SOS никто
не кричал. В приступах безумия никто не бросался на стены. И он не мог
никому ничего сказать - объяснить, убедить, помочь увидеть - потому что
слова ушли! Те слова, которые копил он в Келье, которые переполняли его
всего день назад, они исчезли. Они бросили его, предали, сбежали! Да и
были ли они вообще - ТЕ СЛОВА?
Его предназначение...
Надо идти домой, - снова напомнил себе человек. Ноги не желали вставать:
тело затопило незнакомой усталостью. И он остался сидеть. Решил подумать,
что же ему предпринять. Конкретно - что?
Бабуля неподалеку пригрозила внуку:
- Если ты не будешь слушаться, то станешь таким же, как этот дядя!
- Ничего себе, экземпляр! - буркнул мужчина, гуляющий по двору с собачкой.
- Бывает же такое.
Человек заснул сразу. Отключился, не сопротивляясь, с покорностью
обреченного, даже не заметив, что закрыл глаза. Так и не начав думать.
Будто для этого и уселся он на скамейке в почти родном скверике рядом с
почти родной парадной. Сказались бессонная ночь, утренний стресс, волнения
встречи с гостеприимным миром.
Была уже вторая половина дня. Дело шло к вечеру.
КНИГА,
рассказать о ней все же необходимо.
Попавший в Келью верно подметил: слова человеческие слишком ограничены,
чтобы в тисках околонаучных догм объяснить ими необъяснимое. Человек начал
жить заново. Но что заставило его это сделать? Как смог поверить он в свое
ничтожество? Какой силой Книга убедила его?
Понадобились особые слова - вне разума и логики - слова Книги. Они не
поддаются анализу и пересказу. Впрочем, если справиться с бессмысленным
желанием понять, если снять очки и закрыть глаза, если отложить
беспомощное перо, то тогда удастся кое-что описать.
Взглянув на чудо со стороны.
И еще есть сложность. Непонятно, как называть человека, ведь он сжег в
конце концов свое имя - буквально! Не хотелось бы называть его "узником",
это не совсем точно: вероятно, он и был узником, несомненно, он считал
себя таковым, но лишь до некоторого момента. Не хотелось бы постоянно
употреблять термин "человек": может быть он и стал им теперь, а может быть
и нет. Лучше всего, пожалуй, подобрать ему обозначение согласно возрасту.
В том кругу, где раньше обитал попавший в Келью, люди именовали друг друга
"мальчиками" и "девочками". Поразительно точные слова! И если принять
"мальчика" в качестве рабочей формулировки, определяющей особь мужского
пола, давно переставшую быть ребенком, но никак не желающую повзрослеть,
то она - формулировка - уляжется в рассказе о Книге вполне благополучно.
Итак, двадцатипятилетний мальчик, бывший узником, ставший (возможно)
человеком...
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг