Русская фантастика / Книжная полка WIN | KOI | DOS | LAT
Предыдущая                         Части                         Следующая
     В последние дни определенно что-то происходит. У Бошки явно что-то не
заладилось, и он нервничает.  Пропала  куда-то  прежняя  приторная  манера
говорить многозначительными намеками, с тягучими  неуместными  паузами,  с
монотонным  лживым  подобострастием.  Теперь  он  уже  не  так   тщательно
накрывает стол, без всяких намеков, только на двоих, но при этом  путается
с приборами, а за чаем часто забывает предложить сахарку. А  однажды  даже
разбил чашку, и тут же, безо всяких причитаний сам, собственноручно собрал
осколки и выбросил в мусоропровод. Видно было,  что-то  его  беспокоит,  и
видно было, как он желает поделиться  своими  проблемами  с  Имяреком.  Но
Имярек сам не напрашивается, выжидает, знает, как легко Бошку вспугнуть, а
не хотелось бы, потому что, кажется, надвигаются какие-то перемены.
     Наконец Бошка не выдерживает и начинает издалека.
     - Что-то мне нездоровится, нога ноет и в мозгу какое-то шебуршение.
     - Какое шебуршение? - как можно сочувственнее интересуется Имярек.
     - Знаешь, уважаемый, ляжешь  под  утро,  накроешься  с  головой  -  я
почему-то одеяло на голову люблю натягивать -  закроешь  глаза,  и  пошло,
поехало. - Бошка осторожно потрогал плешь. -  Вот  здесь  вот  холодеет  и
отстегивается изнутри.
     - Как это, отстегивается?
     - Нет, не  отстегивается,  а  как  будто  отклеивается,  отлипает,  и
сквознячок погуливает. Холодно,  вот  я  и  натягиваю  одеяло,  только  не
помогает, не действует. Понимаешь, Старик, еще холоднее становится.
     - Но что отклеивается? - Имярек тоже  разволновался,  услышав  старое
забытое обращение.
     - Мысли отклеиваются вместе с мозгами. Я  читал  где-то,  у  стариков
бывает усыхание внутренних органов. Да. И все бы ничего,  если  бы  просто
холодная пустота. Это еще полбеды, это только начало. А после, после...  -
Бошка закрывает глаза, пытаясь оживить ночное состояние. Это  ему,  видно,
удается, и на глазах у него появляются две крупные  слезы.  -  Плохо  мне,
уважаемый, страшно. Из этого самого холодного  проема  выглядывает  нечто.
Оно у меня, понимаешь, в мозгу,  а  я  его  вижу  со  стороны,  вроде  как
подглядываю  издалека,  что  дальше  будет.  Думаю,  в  щелочку  посмотрю,
прослежу,  зачем  оно  такое,  незаметное.  А  оно-то  на  меня   смотрит,
понимаешь, безглазое, смотрит и щупает. - Бошка от волнения даже  встал  и
идет поближе к Имяреку, чтобы шепотом говорить. - Ни  зверь,  ни  змея,  а
страшно, потому как чувствую:  заметило  оно  меня,  приближается.  Я  еще
надеюсь, может быть, мимо проползет, проскочит,  может  быть,  кто  другой
нужен, что  же,  я  и  есть  последний  человек?  Но  бесполезно,  учуяло,
надвигается, и даже чувствую - уже все про меня знает, не  то  что  именно
про  сейчас,  про  текущий  момент,  что,  мол,  я  уже   насторожился   и
подсматриваю за ним украдкой, но даже более того... И вот, понимаешь,  еще
как бы не рядом, а уже щупает, исследует, то есть уже нет, не изучает, ибо
самое страшное и так наступило. А знаешь, Старик, что есть самое страшное?
- Бошка уже дышит собеседнику в лицо. - Самое страшное, когда тебя вот так
вот возьмут за душу, - бошкины руки почти касаются Имярека, -  и  все  про
тебя поймут. Ведь человек живет таинством, таинством  прошлого,  таинством
настоящего, и главное, таинством будущего. Зачем жить, если про  тебя  уже
кому-то все известно? Понимаешь, знание убивает человека. -  Бошка  как-то
странно присел. - Видишь, какой я бедный, жизнь прошла,  а  меня-то  и  не
приметила. Ни талантом, ни удачей не приметила, только изнуряющим  тяжелым
трудом. Говорят, Бошка злой,  завистливый,  жадный.  Конечно,  легко  быть
великодушным, когда есть чего предъявить, легко быть  добреньким,  если  у
самого про запас что-нибудь имеется. Я же видел, наблюдал этих добреньких.
Все они баловни судьбы, каждому Господь Бог чего-нибудь предложил за  так,
понимаешь, ни за что, бесплатно. Разве это справедливо? Такой походя  идею
бросит,  как  бы  невзначай,  а  все  уже  вокруг  вьются,  восхищаются  -
очаровательно, талантливо, гениально. А  ты  стоишь  в  углу,  незаметный,
маленький, плешивый, и веришь ли, просто колотит от несправедливости. Нет,
для виду я, конечно, тоже радуюсь, восхищаюсь,  а  внутри  все  аж  горит,
душит. Так и хочется крикнуть: "Комедианты! Вы все до  одного  комедианты,
вы же притворяетесь, будто вот так просто, от  радости  за  чужое  счастье
аплодируете. Ведь это же несправедливо,  нечестно,  что  ему  все,  а  нам
галерка!" Как же это тяжело, Старик, как тяжело. Ведь я же не  дурак,  раз
понимаю такое. А? - Бошка на  мгновение  замирает,  ожидая  подтверждения.
Имярек соглашается еле заметным кивком. - Каково же  мне  быть  с  детства
посередине, лучше уж быть дураком, лучше не  понимать,  что  ты  неудачное
изобретение природы.  Говорили,  правда,  трудись  и  достигнешь.  Чепуха,
трудился до седьмого пота. Нет, понимаешь, не  хватает  чего-то  главного,
неизвестного, неизведанного. Зачем же я  тогда  появился  на  свет,  чтобы
знать, понимать и не смочь? Для чего я тогда? - Бошка  опять  замолкает  и
деревянным голосом дает ответ: - Ни для чего. Никому я не  нужен,  никому.
Если бы хоть жива была женщина, которая меня родила, как думаешь,  она  бы
меня пожалела, а?
     - Да, - успокаивает Имярек.
     - Но нет ее, ушла в небытие, кому я теперь нужен.  -  Бошка  упал  на
колени, всхлипывает, просит: - Ты один можешь меня пожалеть.
     - Тебе нужно обратиться к врачам, - советует Имярек.
     - К врачам! - вскрикивает Бошка. - К этим убийцам? И это говоришь ты?
     - Может быть, настойку какую-нибудь лечебную?
     - Пил, пил, не помогает...
     - Как же быть?
     - Спаси, спаси меня, ты один можешь.
     - Чем же?
     - Ты будешь смеяться.
     - Нет, даю слово, не буду.
     - Нет, не  могу,  -  Бошка  продолжает  дрожать.  -  Ты  не  сможешь,
побрезгуешь.
     - Чего ты хочешь? - насторожился Имярек.
     - Боюсь.
     - Ну...
     Бошка поднимает испытующий взгляд, потом преклоняет голову  и  желтым
скуренным пальцем тыкает себя в темечко.
     - Поцелуй меня вот сюда.
     - Как?! - вскрикивает Имярек.
     - Ну же, для тебя ведь это  всего  лишь  один  миг,  секунда,  а  мне
спасение. Я знать буду, раз  ты  меня  в  холодное  место  поцеловал,  то,
значит, еще осталась на меня надежда, и будет все-таки чем  жить.  Ну  же,
всего-то прикоснуться разок.
     - Что за странная прихоть?
     - Брезгуешь, брезгуешь человеку последнему помочь. Тебе неприятно,  а
ты глаза закрой, не смотри.
     - Нет, не могу, - не сдается Имярек.
     - Один-единственный сладостный разок, - канючит Бошка,  подползая  на
коленях еще ближе. - Не за себя прошу, прости во мне то, что  простила  бы
мать. Неужели и для этого нет возможности?
     Имярек видит  вздрагивающие  плечи,  скромный  обношенный  китель,  и
нагибается. Прежде чем закрыть глаза, он замечает в самом центре  покрытой
пушком поверхности странное образование - беспросветно  черное  отверстие,
неровное и как будто проклеванное. Едва свершается акция, Бошка встает  на
ноги.
     - Смог, смог! Преодолел. О, Бошка может оценить,  Бошка  знает,  чего
потребовалось.  Да,  такой   поцелуй   многого   стоит.   Благодарствуйте,
благодарствуйте, ей-богу, не верил,  вот  еще  секунду  назад  сомневался,
переживал, трусил, не смел  даже  и  представить,  и  вдруг,  поди  ж  ты,
блаженство наступило. Я и до этого раб был твой, а теперь-то...  Теперь-то
чем, господи? Хочешь, именем  твоим  город  назову,  большой,  миллионный?
Хочешь, а?
     - Зачем?
     - Неужто откажешься? Хороший городишко, брильянт северного края.
     - Какой город? - Теперь Имярек не на шутку беспокоится.
     - О, загляденье, куда там Венеции с гнилыми каналами.
     - Не хочу, - твердо отказывается Имярек.
     - А я уже, уже назвал, - Бошка радуется, как  ребенок.  -  Знал,  что
поскромничаешь, откажешься. Подожди, не злись, я же  не  так  просто  взял
большой заслуженный город и именем твоим  нарек.  Что  же  я,  не  понимаю
историческое право? Я ж не так  просто.  Разве  ж  можно  старинный  город
переименовывать, мы-то  тоже  не  вечны,  пройдет  лет  сто,  обратно  все
покатится.  Тут  и  я  с  тобой  заодно.  Но  посуди,  если  мы  с   тобой
преобразовали страну и построили новые города, то, известное  дело,  здесь
уже наше право - исторически решить такой пустяковый вопрос.
     - Новый?
     - Именно, новехонький,  из  болотной  грязи,  вопреки,  так  сказать,
мерзкому климату возвели. Ну, правда, был там раньше дрянной городишко, да
и не городишко, а так, пунктик, даром что населенный,  на  карте  даже  не
найдешь. А теперь чудо какой город, просто не город, а колыбель.
     Имярек морщит кривой линией высокий лоб.
     - Конечно, не  легко  было,  сколько  мильонов  ухнули,  голова  даже
кружится. А новые технологии? Тут же надо было  не  просто  сруб  срубить,
совсем, совсем новая технология. Все работали, даже,  понимаешь,  -  Бошка
переходит на шепот, - некоторые секретные  учреждения  пришлось  привлечь.
Честно говоря, не верилось даже, но знаешь, богата наша  земля  талантами.
Да-с, воспитали своих,  плоть  от  плоти,  трудовая  косточка,  редчайшего
таланта люди. Нет, не думай, все в почете,  награждены  соответственно,  а
некоторые даже посмертно.
     - Опять?
     - Что ты, - Бошка замахал руками, - с этим покончено раз и  навсегда,
бесповоротно. Ну, в крайнем случае, если  кому  неудобно,  если  невмоготу
стало, отпускаем за пределы. Лети, мол, сокол ясный на все четыре стороны,
гуляй в чистом поле, ищи, чего  хочешь,  свободно.  Правда,  некоторые  не
приемлют, обратно норовят, да  еще  и  с  подковырками.  Тут  уж,  извини,
приходится поправлять, мягко, терапевтически. А что,  раз  ты  специалист,
раз государство тебя вскормило, можно сказать, из груди, так  и  занимайся
природными  полями,  чего  со  своей  физикой  к  нам  суешься.  Вот  тебе
помещение, вот тебе научный процесс, экспериментируй  над  тайнами  бытия,
конечно, под контролем. Учет и контроль  -  это  такая  штука...  -  Бошка
закатывает глаза и  картинно  хлопает  себя  по  лбу.  -  Да  что  я  тебе
рассказываю, ты ж сам знаешь.
     Имярек чувствует, что Бошка  опять  возвращается  к  своему  прежнему
состоянию,  и  в  нем  поднимается  тоскливая   волна,   печальный   шлейф
опрометчивых поступков.



                                    14

     Говорят, будто господин Корбюзье, гений строительства и  архитектуры,
в восторженных выражениях признавал уникальные киевские ландшафты  мировым
достоянием  и  лично  предлагал  проект  застройки   разрушенного   войной
Крещатика. Более того, кажется, даже был объявлен специальный  конкурс,  и
градостроитель принял в нем участие, но испытания не выдержал.  Не  вполне
информированные люди объясняли  это  впоследствии  тем,  что  конкурс  был
анонимный. Трудно судить, не зная чертежей и схем, но одно верно: киевский
ландшафт - это нечто уникальное. Пред ним меркнут лучшие мировые  образцы.
Действительно,  что  есть  такое  Париж  как  местность?  Скучная  плоская
поверхность с одной-единственной неровностью, напоминающей скорее прыщ  на
теле земли, чем  живописный,  как  некоторые  выражаются,  атолл  любви  и
искусства. Или Флоренция, город Леонардо и Микеланджело.  Если  отрешиться
от культурных наслоений, то всего-то  останется  мутная  речушка  Арна  со
снующими по берегам стаями крыс, с плоским безрадостным левобережьем,  ну,
с противоположной стороны - некоторое подобие возвышенности. Уж не  говоря
о Нью-Йорке, здесь просто не на чем глазу остановиться. Конечно,  в  таких
бедных условиях  требуются  специальные  ухищрения,  всякие  архитектурные
излишества, наподобие Эйфелевой башни, Санта-Мария дель Фьоре  или  Эмпайр
Стейт Билдинг. Другое дело, Киев. Здешний рельеф не только не нуждается  в
улучшении,  но  наоборот,  способен  противостоять  любому,  даже   самому
отчаянному строительному энтузиазму. Да, здесь  тоже  есть  река,  есть  и
плоское левобережье, есть и крутые склоны. Но река - какая река! Не  река,
а  могучая  водная  артерия,  вздувшаяся  на  стареющем  теле  Европы  под
базальтовым  напором  дикого  тысячекилометрового  объема.  А   с   запада
приготовлено специальное наблюдательное место, неровное,  приподнятое  над
днепровскими туманами для полного охвата безграничного пространства. Но  и
это всего лишь поверхностный холодный  взгляд.  До  чего  уютное,  теплое,
жилое место этот Киев. Кто гулял  от  Софийского  Собора,  -  по  тенистым
аллеям, по крутым улочкам, до самой филармонии, а дальше  снова  вверх,  к
Мариинскому дворцу, мимо Арсенала, к Лавре, а после  обратно,  но  уже  по
самой круче, вверх, вниз, мимо Аскольдовой могилы и до самой  Владимирской
горки, - тот знает. И конечно, Крещатик, куда неизбежно стекаются с  обоих
покатых склонов бесконечные улочки и  переулки,  где  многотысячная  толпа
ежедневно утюжит древнее доисторическое ущелье, погружаясь и выныривая  из
всех возможных  Цумив,  пэрукарэнь,  прыкарпатьскых  троянд,  мыслывцив  с
одягом, хлибом, мъясом, лескою и другой бытовой мелочью.
     Есть еще одно удивительное свойство главной улицы. Если вы  киевлянин
или были таковым в прошлом и если вы хотите  встретить  давно  потерянного
товарища, друга или просто знакомого, - идите на Крещатик. Но даже если  у
вас и не было желания кого-либо увидеть  вновь,  очутившись  на  Крещатике
где-нибудь  у  Пассажа,  у  Грота  или  на   Бессарабке,   вы   непременно
повстречаетесь с давнишним, казалось бы, навсегда потерянным человеком.
     Трофимов прекрасно знал о специфическом свойстве Крещатика и  потому,
принужденный  сейчас  проходить  этой  дорогой,  профессионально  втягивал
голову в  плечи,  сутулился,  неуклюже  прижимал  себя  руками,  становясь
абсолютно неузнаваемым для постороннего взгляда. Правой рукой он то и дело
щупал  толстый  пакет,  оттопыривавший   карман   брюк,   -   подробнейшую
карту-схему московского  Кремля.  Карту  заказал  ему  Караулов,  и  вчера
капитан, рискуя честью мундира, изъял ее из  недр  секретного  управления.
Теперь же, в назначенном месте, он передаст ее Караулову для  последующего
сравнения с чирвякинским наброском. Мог ли он еще год  назад  предполагать
себя в такой роли? Простой вопрос и простой ответ. Нет, и  никогда  до.  А
вот на тебе, сказали принести, и он несет. И не просто под нажимом  или  в
слепой вере, а  сознательно,  с  долгим  предварительным  размышлением,  с
неоднократными колебаниями, с конечным  освобождающим  надрывом.  Конечно,
был и нажим. Но какой и с чьей стороны? Невероятно, но факт -  со  стороны
неизвестного женского сердца. Да уж,  понять  Горыныча  не  трудно.  Такой
предмет многого стоит, и не в смысле только внешних впечатлений, а  именно
внутренним настроением,  заметным  для  любого  мало-мальски  пристального
взгляда.
     Когда под утро она вышла из варфоломеевского дома, он  ее  не  узнал.
Вместо подавленной обстоятельствами, потерянной женщины, способной  скорее
просить, чем требовать, появилась независимая, уверенная  в  своей  власти
особа. Впечатление тут же подтвердилось ее словами.
     - Посмотрите, он стоит у окна.
     Зачем она ему об этом сказала? Хотела  убедиться?  Вряд  ли.  Слишком
была уверена. Может быть, она хотела продемонстрировать  свою  власть  над
бывшим генеральным конструктором? Не похоже, да и к чему? Нет, здесь  было
что-то другое, какой-то непростой прием. Да, да,  именно  прием,  а  может
быть, даже метод.
     Трофимов  остановился  от  напряженной  попытки  разобраться  в   том
утреннем разговоре. Плотная, тягучая пешеходная  масса  медленно  обтекала
его со всех сторон, тут же смыкалась  и  исчезала  в  тенистых  горизонтах
каштановой аллеи. Было хорошо и спокойно. Пятна июньского солнца  стайками
кружились над зелеными  газонами  у  фигурных  крашеных  скамеек,  навечно
занятых  приезжими  покупателями.  Раньше  все  это  его   раздражало.   И
медлительность, и  самодовольство,  и  бесцельное  хождение  туда-сюда  по
Крещатику. Потом свыкся, притерпелся, и уже  изредка  наезжая  в  столицу,
иногда даже злился на грубое, суетливое московское движение.
     Трофимов двинулся дальше, к Бессарабке, к острой пешеходной губе  под
названием "Стоянка такси". Здесь он  занял  очередь,  посмотрел  на  часы,
повернулся  к  бульвару  пирамидальных  тополей,  скользнул  взглядом   по
розовому граниту основателя партии и  государства,  потом  правее,  на  ту
сторону  Крещатика,  где  прошлой  осенью  повстречал  Горыныча,   и   для
конспирации развернул газету.
     С  передовой  страницы  партийного  органа  глядело  отретушированное
высшее государственное  начальство.  Трофимов  поискал  следы  неизлечимой
болезни. Слухи о тяжелом недомогании  генерального  уже  несколько  недель
муссировались за короткими дружескими  перекурами  комитета.  Конечно,  не
впрямую, а на особом, как говорят  литераторы,  эзоповском  жаргоне.  Нет,
ничего не заметно. Начальство любит жить  долго.  Все  нормально,  никаких

Предыдущая Части Следующая


Купить фантастическую книгу тем, кто живет за границей.
(США, Европа $3 за первую и 0.5$ за последующие книги.)
Всего в магазине - более 7500 книг.

Русская фантастика >> Книжная полка | Премии | Новости (Oldnews Курьер) | Писатели | Фэндом | Голосования | Календарь | Ссылки | Фотографии | Форумы | Рисунки | Интервью | XIX | Журналы => Если | Звездная Дорога | Книжное обозрение Конференции => Интерпресскон (Премия) | Звездный мост | Странник

Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг