Варфоломеев закрыл глаза, чтобы не видеть Феофана, не видеть его
сочувствующей рожи. Не поверил. Феофан завернул баранью ногу в газету,
смахнул крошки с тумбочки и, тихо ступая на цыпочках, вышел.
Несколько минут Варфоломеев пролежал с закрытыми глазами, обдумывая
создавшуюся комбинацию. Он вдруг вспомнил про шею и до него дошло, что она
уже не болит. Тогда он открыл глаза, разумно полагая, что вместе с болью
исчезнет и навязчивое изображение розовых покоев. Нет, покои были на
месте. Стены источали стерильный свет, календарь показывал первый день
после полнолуния, кондиционер за спиной высасывал остатки сигаретного
дыма. Все работало, тихо, бесшумно, качественно.
Один, наконец один, парит в синем небе над облаками в теплом летнем
воздухе, свободно, без напряжения, как во сне. Струится белым флагом на
пол простыня, стучит сердце в боку, играет семиструнная музыка. Так можно
было лежать долго, и он лежал, слушал, прислушивался, не зашумит ли
яблоневый сад, не упадет ли прозрачный плод белого налива, чтобы разбудить
его для открытия закона притяжения между добром и злом. Дверь открылась. В
покои вошла Урса с серебряным подносом, а за ней вежливый человек в
докторском халате.
- Видите, какой бледный, - сказала Урса незнакомцу и поставила на
тумбочку поднос с яблоками, с таким видом, будто на постели лежит не
Варфоломеев, а неживой предмет.
- Хорошо, я сам посмотрю, - незнакомец жестом показал на дверь.
Урса покраснела, но вышла.
- Здравствуйте, товарищ Петрович. Я главный врач Синекура, для вас
просто господин Синекура. - Главный врач Эксгуматора наклонился и потрогал
варфоломеевские гланды. - Уже не болит, - больше утверждая, чем спрашивая,
сказал Синекура. - Будем снимать.
Что-то щелкнуло на шее у землянина, и лечебная шина исчезла в широком
кармане.
- Как долго вы намерены продержать меня в Эксгуматоре? - спросил
землянин, потирая затекшую шею.
- В бывшем главном Эксгуматоре, теперь это уже институт Деэксгумации.
Или, проще говоря, институт смерти. - Синекура собрался уходить.
- Постойте, - Варфоломеев приподнялся на локтях. - Что с моим
товарищем?
- Товарищем? А, с тем седобородым господином. Увы, ничем не могу
помочь ему. Машина Жозефа действует безотказно. Выздоравливайте.
- Лучше умирать в больнице, чем выздоравливать в институте смерти. Вы
не находите? - попытался Варфоломеев остановить вопросом главного врача.
- Конечно, - Синекура улыбнулся почти ласково, останавливаясь на
полпути. - Но работать интереснее в институте смерти.
- Главным врачом?
- А хотя бы и главным врачом, суть не в должности, а в предмете
исследований.
- Исследования того, как работает гильотина?
- Гильотина работает просто. - Синекура улыбнулся. - Другое дело
результат.
- Смерть?
- Да, смерть, но что вы улыбаетесь? Смерть тоже требует пристального
внимания.
- И специального института?
- Да, института. Смерть не такая простая вещь, как может показаться
на первый взгляд. Одних сортов сколько. Смерть бывает физическая,
духовная, клиническая, социальная, политическая, да еще бог знает какая,
ведь мы многого еще не знаем, - главврач осклабился. - Ох, как не знаем!
Отдыхайте, - Синекура открыл дверь. - Можете сегодня погулять по палате.
Едва закрылась дверь, Варфоломеев встал и подошел к окну. Вечерело.
Внизу разошлись облака, и в прозрачном воздухе он увидел старые кварталы
Центрая. Он сразу узнал то место, где стоял. Это был тот самый небоскреб,
который они обсуждали с Пригожиным, гуляя по первому этажу железной девки.
Вот, кстати, и она слева внизу. Острая игла проткнула ватный барашек и
тот, как на шампуре, завис над городом. Варфоломеев загляделся птичьим
обзором и нечаянно столкнул вазу с букетом. Нечаянно? Может быть.
Наверняка. Но делать нечего, и он пошел отыскивать кнопку вызова сестры
милосердия.
17
Парадокс времени, обнаруженный в наше просвещенное столетие, стал
достоянием буквально каждой домохозяйки, то есть тем общим местом, о
котором не вполне безграмотные люди говорят: "Банально". Между тем,
явление это, чаще называемое парадоксом близнецов, далеко не проверено
человеческим опытом и, следовательно, не может считаться окончательно
доказанным. Многое остается невыясненным, и здесь возможны всякие
неожиданности. Так и в нашем случае. Хотя Соня Пригожина, в отличие от ее
отца и его ученика, не принимала участия в дальнем космическом полете, а
как и все пять миллиардов людей, оставалась неподвижной в системе отсчета
Земли, именно у нее, а не у отважных астронавтов время практически
остановилось. То есть, дни и недели подступали с такой неимоверной
медлительностью, с таким непоспешанием, что казалось, вот-вот сейчас
окончательно встанут и выпустят из себя последний живой дух.
Соня только что поговорила с Евгением посредством шорохов и стуков и
теперь возвращалась домой. Она шла, опустив голову, будто боялась смотреть
по сторонам. Вот так же она когда-то, не поднимая головы, уезжала из
столицы, повергнутая строгой экзаменационной комиссией. Но почему? Почему
снова повторяется пройденный урок, и опять не в ее пользу?
Соня перешла дворцовую площадь, осмотрелась по сторонам, - слава
богу, уже стемнело, - обошла дворец-музей и на краю суши уперлась взглядом
в покрытую заснеженным льдом реку. Хорошее дело лед, твердый, прочный.
Мало ли жизней он сберег от необратимых поступков? Слава богу, сейчас
кризис миновал, и теперь она не злилась на мороз, а наоборот, благодарила
за сохраненную жизнь в те черные декабрьские дни. И еще одно
обстоятельство манило ее к этому берегу. Как об этом сказать, если страшно
о нем подумать? Она прикрыла глаза, стараясь напряжением мысли
восстановить былое. Не получилось. Нужно закрыть уши, вот так, закрыть
глаза, или нет, смотреть на реку, только вниз и больше никуда.
- Девушка, вам плохо? - окликнул ее прохожий.
Она махнула рукой, чтобы не закричать. И опять повернулась к реке,
прижалась вплотную к холодному граниту, поставила локти на парапет и
сдавила уши, - но напрасно. Сквозь шерстяные рукавички настойчиво
пробивался неживой механический шум. Громко, как в кинозале, зазвенел
трамвай на мосту, запищала под резиной просоленная асфальтовая набережная,
где-то заскулил троллейбус поношенными обмотками, город, огромный
трехмиллионный город орал простуженным на морозе горлом. Все бесполезно,
никуда не укрыться от подступившей действительности. Соня взглянула на тот
берег - все то же, предательское мерцание уличных фонарей, жилых окон,
вспышек трамвайных молний. Правее же чернела крепостная стена, а над ней -
граненый штык колокольни.
Пора было возвращаться. Соня, запутавшись в транспортных
хитросплетениях, едва не опоздала на удобную электричку. Здесь, уже на
жесткой деревянной скамейке, изъеденной откровенными надписями, она
почувствовала, как замерзли ее бедные ножки. Она протянула их поближе к
теплому нагревателю и повернула голову к окну.
Шел январь. Зима выдалась снежная и холодная. Но все же дикие
ноябрьские морозы больше не повторялись. Да и в прошлые годы она не могла
бы припомнить подобного вымерзания. Прошлые годы, прошлые годы. Где они, в
каком месте, в каких краях? То холодное ноябрьское утро одним хлестким
ударом отрезало от нее предыдущее время, будто его не существовало вовсе.
Она чувствовала и тогда: что-то случится непоправимое. Ведь не зря же
произошло это сумасшествие с митингом, с оркестром, с черными машинами.
Когда отец взошел на трибуну и стал центром внимания всей Северной
Заставы, она еще надеялась, что все как-нибудь развеется, рассосется.
Будут выступать другие докладчики, рассказывать о своих планах, о
повышении качества и количества, о внедрении и ускорении, об отдельных
недостатках, о грандиозных задачах, и все в конце концов сойдет на нет. Но
когда Илья Ильич и его Ученик взошли на палубу пароходика и прогремел
выстрел, она поняла, что увеличенная копия отрицательного скомкователя
сделана вовсе не из гуаши и картона. Она была настоящая, и одновременно
неестественная, с каким-то привкусом, что ли... Нет, если бы на том берегу
стояла просто ракета, а не эта дурацкая копия, тогда другое дело. Все
ясно, выиграл папа, и там действительно оказался космодром. Но ведь не
ракета! И Ученик, такой смешной, он все время вытаскивал ее взглядом из
толпы, а она делала вид, будто не замечает его. Поделом...
Город не кончался. Соня заглянула в согретый каким-то любопытным
пассажиром пятачок на заиндевевшем стекле - за окном мелькали столбы,
трубы, ослепительные куски гаражей, складов, освещенные фиолетовым
искусственным светом, опять столбы и бесконечные черные цистерны нефтяных
составов. Электричку качнуло, и Соня повернулась от окна. Вокруг
пригородные жители, умаявшись работой и очередями, потихоньку кемарили, то
и дело выправляя падающие головы. Их мало интересовал городской пейзаж,
раздражавший уютными огоньками квартир, где люди уже в тепле наслаждаются
домашней обстановкой, сидят в мягких креслах, лениво поругивая дикторов
центрального телевидения. Соня воротилась к ноябрю.
Сначала космический агрегат покрылся клубами дыма и пара, потом
задрожала земля, и уж после загремело, загрохотало. Все смотрели на
выползающую из дыма серебряную махину. Она на мгновение застыла, потом
чуть подалась вправо, качнулась и устремилась в небо. Но грохот не утихал,
и жители Северной, оглушенные ударной волной, что есть мочи орали в
морозное небо, и к этому крику добавилось не виданное северным краем
земное трясение. Свершилось новое чудо. Соня Пригожина не верила своим
глазам. На том месте, где еще недавно стоял отрицательный скомкователь,
теперь красовалась колокольня с золотым шпилем, увенчанная блистающим
крестом. Она оглянулась, полагая узнать, видят ли остальные новое
строение, или это ее собственное воображение вновь разыгралось после
бессонной ночи. Но поверх голов вместо пустынного пространства и черных
одноэтажных домишек возник Город. Да, именно с большой буквы Город,
строгий, холодный, и все же до боли родной и знакомый. Где она его видела?
- лишь мгновение лихорадил вопрос. Ну да, вспомнила, город ее мечты, город
мечты древних основателей Северной Заставы. Дома, улицы, каналы, соборы -
все это оттуда, из музея, враз сошло на дикие берега Темной. Да какие
дикие, река уже обрастала новыми одеждами, строгими, крепкими, гранитными,
как раз под стать ее державному нраву.
- Ну ни фига себе! - только и сказал старик с подбитым глазом,
обнаружив себя в новой обстановке.
Построенная накануне трибуна от тряски развалилась, а черные казенные
"волги" стояли теперь поперек оживленного городского движения. У
дворца-музея тоже толпились люди, но не беспорядочно, а строем, как в
магазин. Они любопытными глазами поедали редкое зрелище, полагая, что
здесь происходят натурные киносъемки на производственную тему.
Дальше все было как во сне. Соня, увлеченная охающими и ахающими
земляками, устремилась вдоль набережной туда, где раньше был их дом, но
там было все не то. Тогда ринулись обратно. По дороге толпа редела, жители
бывшей Северной, разбитые незнакомой обстановкой, в поисках своих домишек
разбрелись по улицам и переулкам, кое-кто от отчаяния садился в городской
транспорт - по крайней мере там было тепло - кое-кто принялся пытать
милиционеров, но все напрасно, те как будто издевались над ними и грозили
вызвать скорую. Несколько машин в тот день таки прибыли на набережную и
под разными подозрениями развезли часть народу по больницам. В результате
бестолкового метания Соня осталась втроем со своими соседями. Афанасич все
время повторял:
- Ну, едрена мать, Сашка, рванул-таки!
Мать же Варфоломеева молчала и только держалась за сердце. В конце
концов Соня решила прекратить бесцельное метание и взяла руководство в
свои руки. Ведь она прекрасно знала устройство города. Прежде всего нужно
было согреться и опомниться, лучшего места, чем столичный вокзал, не
придумать. Так она и решила, но, не зная транспортных маршрутов, повела
стариков пешком. Слава богу, кое-как добрались. Правда, на мосту с
четырьмя конями Афанасич взбрыкнул и, не желая больше делать ни шагу,
уцепился за чугунный вензель.
- Дальше не пойду. Здесь буду подыхать, с лошадями.
Тогда жена его так огрела по пьяной роже, что вскоре они были уже в
теплых залах ожидания. Здесь Соня напоила стариков буфетным кофе с
маковыми булочками и отправилась обратно для выяснения обстоятельств.
Ничего она, конечно, в этот день не выяснила. Переночевали на
вокзале, на следующий день опять пошла в государственный дом, но там все
изменилось, часовой в военной форме без документов ее не пропустил, и она
снова вернулась на вокзал ни с чем. Петр Афанасьевич успел уже где-то
приобщиться, как он выражался, и вступил в пререкания с дежурным
милиционером. Тот попросил документы или на худой конец железнодорожные
билеты. По странному стечению обстоятельств именно у него оказался
паспорт, изжеванный, зеленый, но все же паспорт. Дежурный долго изучал
документ, а потом спросил:
- Где это Северная Застава?
- На Луне, - презрительно ответил Афанасич и хотел уже объяснить
подоходчивее, но тут как раз появилась Соня и увела бывшего соседа от
греха подальше. Все же оставаться ночевать на вокзале было опасно,
поскольку дорога отсюда только одна - в милицию и сумасшедший дом. И здесь
подвернулся счастливый случай. В буфетной очереди к ней прилип худосочный
парнишка колхозного вида и для завязки разговора начал жаловаться на
городскую суету, на бесконечные очереди, на то, что и колбасы хорошей не
купишь.
- И чего они все в город норовят? Вот у нас в Раздольном раздолье, а
жить некому.
- В Раздольном? - переспросила Соня.
- А что смешного?
- Нет, ничего, - успокоила Соня парня. - Скажите, у вас учителя
нужны?
Не то слово, не то слово. Соня опять взглянула в окно, стараясь
перебить воспоминания. Город давно уже кончился, и вечерняя электричка на
всех парах гнала в заснеженное раздолье.
18
Зря землянин тискал кнопку вызова - медсестра не приходила. Наверное,
закончила положенное дежурство и ушла отдыхать. Варфоломеев приоткрыл
дверь и выглянул в коридор. Пусто и тихо. Розовые стены, двери облицованы
под дуб, в конце коридора фикус или что-то в этом роде. Вспомнилось
университетское общежитие. На его двери блестел номер 5, на
противоположной - 28. Феофан должен был быть где-то рядом. Шесть, семь,
восемь. Восемь - здесь их преосвященство. Он вернулся и толкнул шестой
номер. Дверь тихо поддалась, и перед ним открылась копия его палаты.
Копия, да не копия. Пахло канифолью, красками и йодом. На кровати лежал
человек, укрытый покрывалом с головой, из-под кровати выглядывали теплые
тапочки, рядом лежали розовые носки. Варфоломеев посмотрел на свои босые
ноги, вытер их о мягкий войлочный пол и постучал о дверной косяк. Тело не
двигалось. Землянин присмотрелся повнимательнее. Покрывало, кажется,
дышало. Наверное, спит, решил Варфоломеев и уже повернулся, чтобы уйти,
как заметил на столе, заваленном проводами и радиодеталями, баранью ногу,
положенную на подставку для паяльника. Землянин еще раз вытер ноги и
подошел к кровати. К его ужасу тут выяснилось - простыня перестала дышать.
А может быть, она и раньше не дышала, а ему просто показалось - уж очень
был неестественен труп в таком жилом месте. Он оглянулся - по стенам
провода, электрические схемы, плакат "Не тронь - убьет!", молния по
черепу, приклеено на скотчах. И много холстов в стиле модерн. Варфоломеев
потихоньку потянул на себя хлопчатобумажную материю, и на том конце
постели появилось незнакомое лицо. Лицо смотрело на землянина неподвижными
стеклянными глазами.
- Чего надо? - вдруг ожил труп.
Варфоломеев вздрогнул.
- Извините, пожалуйста, я думал... - он показал на стол. - Я думал,
это феофановская нога.
- Нога баранья, - отрезал незнакомец.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг