очень хорошего вавилонского рода... Друг мой, чтобы определить это, не
нужно карт, достаточно взглянуть на линии вашего рта...
Я польщенно улыбнулся.
- Нет, - продолжала госпожа Алкуина. Она прошуршала парчой и уселась
напротив меня в кресло. В ее пальцах откуда-то появилась дешевая
папироска, из тех, что курят работяги. - Нет, я говорю не о крови вашего
нынешнего воплощения, лейкоцитах-эритроцитах. Я говорю о крови духа, об
ахоре.
- Простите?
- Ахор - кровь богов. - Снова тонкая улыбка. В три затяжки она съела
папироску, придавила окурок о серебряный подлокотник. На окурке остался
жирный след помады. - Ахором у нас принято называть ту духовную
субстанцию, которая заменяет кровь. Несет в себе генетический код души,
знаки ее древности, ее благородства... Ваш ахор говорит о происхождении
едва ли не божественном... Я не поверила картам. Да, впервые в жизни я не
поверила картам. Но вы - вы поверьте. Карты никогда не лгут...
Девушка-мальчик скрестила руки под воротником, задрав соски.
Уставилась в пустоту. Замерла.
Я кивнул на нее и спросил госпожу Алкуину:
- Я могу с ней переспать?
- Нет, - спокойно ответила госпожа Алкуина.
- Жаль, - сказал я.
Лицо девушки осталось совершенно бесстрастным.
- Сколько я вам должен, госпожа Алкуина? - спросил я.
- Я работаю не для денег, - сказала госпожа Алкуина. - Но когда дают
- не отказываюсь. Таковы наши правила.
Я дал ей десять сиклей ассигнациями. Она не притронулась к деньгам,
кивком велела положить на стол. Придавила подсвечником. Восковая фигурка
догорела. От нее осталось только неопрятное пятно.
Я поцеловал руку госпожи Алкуины, встал. Девушка-мальчик придержала
штору, открыла перед нами дверь.
Я вышел в коридор и наткнулся на бабку. Та копалась в шубах,
рухнувших с вешалки. Пыталась водрузить их на место. Шубы падали снова и
снова, обдавая бабку пылью, молью и трухой.
Завидев нас, старуха выпрямилась и разразилась длинной бранной
тирадой. Девица не осталась в долгу и вступила в склоку. Затем они
вцепились друг другу в волосы.
Мурзик хотел остаться поглядеть на драку, но я уже выходил из
квартиры, и раб поплелся за мною следом.
Я был зол на него за всю эту историю. После слов госпожи Алкуины мне
сделалось совсем худо. Теперь я точно знал, что где-то поблизости может
оказаться невидимый "гад", буде он вырвется из серебряного сосуда.
Передвижения гада не отследить, а он того и гляди снова вопьется в мой
загривок. "Пятый уровень". Интересно, где это?
Я потер шею. На ощупь ничего не обнаружил.
И дыры в биополе... Красные... Пульсирующие... Нет, она сказала -
светящиеся... Мне было зябко, как будто я зимой в одних трусах вышел на
набережную Евфрата. В дыры ощутимо задувал ледяной ветер. Это был
космический ветер. Или ветер тысячелетий.
Ахор неприятно стучал в висках. Хотелось выпить и одновременно с тем
хотелось выпороть раба.
Я решительно свернул на Пятую Хлопковую, где располагался центральный
городской экзекутарий. Одно время, после мятежа мар-бани, когда в Великом
Городе расплодилось множество мелких кооперативных лавочек, появились и
частные рабопоролища, но государство, этот хищный бык Ваал, быстро
смекнуло что к чему. Порка рабов, особенно после мятежа, приносила
неслыханные сверхприбыли. Дело это было настолько доходным, что
Вавилонская администрация не поленилась разогнать частные поролища и
особым указом - через парламент протащила! - объявить порку рабов
государственной монополией.
Центральный экзекутарий был оснащен новейшим оборудованием - отчасти
отечественными разработками, отчасти выписанными из дружественного Ашшура.
Мурзик, не подозревая о том, куда я его привел, открыл передо мной
тяжелую респектабельную дверь с блестящей медной ручкой. Мы поднялись по
мраморной лестнице и оказались в вестибюле.
Я приник к регистрационному окошечку, оставив Мурзика изумленно
таращиться на себя в блестящее серебряное зеркало. Из окошечка показалась
строгая старуха.
- Первое посещение? - спросила она неожиданно любезно. И придвинула к
себе пухлый регистрационный журнал.
- Первое.
- Имя, адрес.
Я назвал.
- Имя поромого?
Я не знал имени Мурзика. Я сразу дал ему кличку. О чем и поведал
строгой бабушке.
- Мурзик, - повторила она, вписывая, и снова подняла ко мне взгляд. -
Два сикля обследование и диагностика, один сикль три лепты - медицинское
заключение, пять сиклей - услуга и четверть быка - налог на себестоимость.
Я заплатил. Она выписала мне квитанцию об уплате, дала круглый
железный ярлык с грубо выбитым номером "18" и показала по лестнице наверх.
- Лаборатория - на третьем этаже, порольня-автомат - там же по
коридору налево.
- А что на четвертом? - заинтересовался я. Пока что чисто
теоретически. На всякий случай.
- Кастрационный зал и пыточная. Но там другие расценки. Работа
ручная, подход индивидуальный. Необходимо сделать предварительный заказ.
- Намного дороже?
- Существенно. - Она с сомнением поглядела на Мурзика. - Вам ведь это
пока что не нужно?
И улыбнулась еще раз, показав длинные желтые зубы.
Я кивнул Мурзику и стал подниматься по лестнице.
Перед лабораторией сидела небольшая очередь. Поромые скитались по
маленькому висячему садику, созерцая крошечные фонтанчики, спрятанные
среди искусственных деревец. Деревца были сделаны с таким мастерством, что
их было не отличить от настоящих. Поромые недоверчиво трогали
синтетические листья и качали головами.
Хозяева с каменными лицами сидели на скамьях. Я спросил, у кого номер
"17" и послушно уселся в очередь. Мурзик отправился к остальным рабам -
щупать листья, цокать языком и качать головой.
Очередь двигалась быстро. Наконец нас пригласили в лабораторию.
Мурзик вошел и разом оробел до слабости в коленях. Белые стены ослепляли.
Прибор, похожий на бак для кипячения воды, но холеный, с длинной тонкой
трубкой, с резиновыми насадками и зелеными деликатными огоньками на табло,
лишил моего раба дара речи.
Однако до прибора дело так и не дошло. Санитар - гориллообразный
мужчина лет пятидесяти - что-то писал неразборчивым почерком в
растрепанном гроссбухе. Не поворачивая головы в нашу сторону, он бросил:
- Ярлык.
Я положил ярлык на гроссбух. Санитар аккуратно щелкнул ярлыком о
пачку других, нацарапал "18" в гроссбухе и спросил:
- Жалобы есть?
- Совсем распустился, мерзавец... - начал было перечислять я свои
жалобы на Мурзика, но санитар, скучая моей тупостью, перебил: - На
здоровье раба жалобы есть?
- А?
Я обернулся к Мурзику. Тот был подавлен великолепием обстановки и,
похоже, до сих пор не сообразил, куда его привели и зачем.
- Мурзик, - спросил я, - как у тебя со здоровьем?
- Ну... - сказал раб и покраснел. - В общем...
Санитар равнодушно нацарапал в графе "жалобы" длинный неровный
прочерк.
- А на приборе обследовать не будете? - спросил я. Мне самому было
любопытно посмотреть, как действует эта штука.
- Голубчик, - сказал санитар, быстро вписывая что-то неразборчивое на
листок, - на этом приборе никого не обследуют. А жалобы... это только у
стариков, так их не порют. Или если кто кровью харкает. Так этих не сюда
пороть водят...
Мурзик насторожился. Санитар шлепнул на справку печать и вручил мне.
Я тут же размазал свежие чернила и заполучил фиолетовое пятно на палец.
- Идем, что стоишь, - сказал я Мурзику, подталкивая того к выходу.
Санитар протянул руку и надавил на кнопку, вмонтированную в стол. Над
дверью загорелась лампочка с надписью "входите".
Мы с Мурзиком вышли в коридор, прошли, следуя указанию любезной
старухи в регистратуре, направо и оказались перед большой белой дверью с
надписью "Государственный Экзекутарий. Порольня-автомат. Вход строго по
приглашению." Перед дверью никого не было.
- Сюда, - сказал я.
Мы толкнули дверь и оказались в большом зале, похожем на
физкультурный. Пахло здесь, как в зверинце. По всему залу стояли длинные
кушетки, над которыми имелись откидные крышки, по форме напоминающие
гробы. Сбоку от кушетки имелась небольшая приборная доска.
К нам подошла, переваливаясь, толстая женщина в голубом халате -
оператор.
- Давайте, - не глядя на нас, сказала она.
Я вложил в ее сарделькообразные пальцы бумажку, выписанную санитаром.
Она мельком глянула на нее, потом повернула вверх ногами и еще раз
глянула. Затем перевела взгляд на Мурзика.
- Этот? - на всякий случай спросила она.
Я покраснел и прогневался.
- Арргх!.. - заклокотало у меня в горле. Но женщину-оператора, в
отличие от госпожи Алкуины, это не тронуло.
- Мало ли, - невозмутимо ответствовала она. - С этой модой не
угонишься, кто во что одет да какую морду наел... А то бывает, что раб в
офисе работает, а господин на мотоцикле гоняет, вот и разбирайся, кто кого
пороть привел. Был такой случай... Перепутали...
Она еще раз посмотрела в справку и велела Мурзику раздеваться. Мурзик
избавился от свитера, принялся копаться в застежке на джинсах.
Женщина-оператор уже шла к кушетке.
- Сюда ложись! - крикнула она, шевеля откинутый гроб.
Сверкнув голой задницей, Мурзик неловко пошел к кушетке.
- Рубаху сними, - сказала она укоризненно. - Что ты как чурка
безмозглый. Первый раз, что ли...
Мурзик снял рубашку и майку и остался совершенно голый. Ежась, улегся
на кушетку. Хрустнул полиэтилен.
- Во, - одобрительно сказала ему оператор. И мне: - Рот заклеивать
будем, чтоб не орал? Четверть быка за клейкую ленту.
- Не надо, - сказал я. - Он и так орать не будет, верно, Мурзик?
Мурзик не отозвался.
- Розги у нас одноразовые, - поясняла между тем женщина-оператор,
вытаскивая из ведра, пахнущего медицинской дрянью, четыре березовых прута.
- Так что заразы не опасайтесь. А постоянные клиенты со своими ходят.
Кстати, имейте в виду. Вам какой материал? Можно и синтетикой, но
большинство предпочитает березу. Ближе к природе. Естественное - оно
всегда лучше.
Она взмахнула прутами, пробуя их и стряхивая с них капли той дряни, в
которой они были замочены. Вставила их в пазы. Прутья легко ушли во чрево
гроба.
- Ну, - бодро сказала оператор, - поехали...
И надавила обеими ручищами на белый блестящий гроб. Гроб плавно
опустился и накрыл простертого на кушетке Мурзика.
- Здоровье в порядке, уровень жалоб второй... - пробормотала она,
шевеля пальцами над кнопками пульта.
- Что значит - "второй"?
- Стал много себе позволять, высказывает свое мнение, проявляет
лишнюю инициативу... - пояснила она. И повела пальцем по инструкции,
выбитой на металлической пластинке и прикрученной к боку гроба. -
Рекомендуется десять ударов без оттяжки.
- Хватит и пяти, - сказал я.
- Дело ваше.
Она нацарапала цифру "5" на заранее проштампованном стандартном
бланке "Справка Государственного Экзекутария. Экзекуция произведена.
Порольня-автомат номер 11", криво расписалась. Отдала бумажку мне. Набрала
несколько цифр на табло.
В машине что-то зажужжало и тихонько запело. Потом свистнуло. Мурзик
тихонько охнул из-под гроба.
Порольная машина работала с небольшими интервалами. После пятого
мурзикова оха она перестала жужжать и как бы умерла. Оператор подняла
гроб. На спине Мурзика опечатались пять ровных красных полосок. Мурзик был
потный и несчастный.
Мурзик сполз с кушетки и принялся одеваться. Он заметно присмирел.
Женщина-оператор выдернула березовые пруты и бросила их в корзину с
надписью "использованные". Я поблагодарил ее и вышел из порольни. Я решил
ждать Мурзика в коридоре.
Мурзик появился - тихий, даже какой-то задумчивый. Свитер он надел на
левую сторону.
- Переодень, - велел я, - не то побьют.
- Уже, - сказал Мурзик. Но свитер переодел.
Мы вышли из экзекутария. Я вдруг понял, что очень проголодался.
- Мурзик, - сказал я, - сегодня ты стряпать не будешь. Я этого не
выдержу. Ты пойдешь в ближайший ресторан и возьмешь там готовый обед.
Пусть запакуют. Скажи: герметично.
Мурзик повторил, как болванчик:
- Это... герметично.
Я продолжал:
- Суп из морепродуктов, пареный рис с маслом, тушеная свинина и
светлое легкое пиво. Запомнил?
Мурзик ошеломленно кивнул. Я вручил ему сорок сиклей и отправился
домой.
Два дня после посещения экзекутария прошли тихо и незаметно. Все было
как обычно. В день Мардука я вознесся на вершину обсерватории, обнажил
орудие прогнозирования и бездумно отдался на волю присосок и насадок.
Легкий ток приятно отозвался во всем моем естестве. Все неприятные мысли
разом покинули меня. Мне было хорошо - вольно и покойно.
Приятный ветерок долетал до башни обсерватории со стороны садов
Семирамис. Еле слышно доносилась музыка - в садах играл духовой оркестр.
Здесь, над Городом, все выглядело иначе. Суета, бедность, уродливые
лица, неуверенность в будущем, зависимость - все, что слагается в
отвратительную гримасу мегаполиса, - все это осталось внизу, на мостовой,
у подножья высокой башни. Вокруг открытой площадки на крыше медленно плыли
облака. Тягуче раскинулся лазоревый небосвод. Кое-где высились другие
башни, но даже и башня Этеменанки выглядела мне ровней - отсюда, из
обсерватории.
Здесь я переставал быть собой - Даяном из древнего вавилонского рода,
маменькиным (что скрывать!) сынком, повелителем Мурзика, обитателем
маленькой однокомнатной квартирки, захламленной и пропыленной. Здесь я
вообще переставал БЫТЬ. Я растворялся в эфире! Я парил в Будущем!
Словом, вы понимаете, что я хочу сказать.
Я предавался этим ощущениям, а жопа моя тихонько потряхивалась и
передавала данные вниз, на самописец. Все шло, как обычно.
Когда время истекло, я отключился от приборов, оделся и нырнул в люк,
на чугунную винтовую лестницу.
- Все в порядке? - спросил я Ицхака.
Он кивнул, не отводя сосредоточенного взгляда от кривых. Самописец
замер на высшей точке одного из пиков.
Ицхак был не в костюме, как обычно, а в стареньких джинсах и
просторном студенческом свитере. В этой одежде он утопал, как в море. Один
только нос наружу торчал.
- Сегодня у нас комиссия, - сказал Ицхак. Он наконец обернулся ко
мне, и я увидел, как он устал. По его пройдошливой физиономии разлилась
зеленоватая бледность. Мне даже жаль его стало.
Я спросил:
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг