Конечно, я мог бы называть жопу, например, ягодицами, задницей,
окрестностями ануса, пятой точкой, седалищем, мягким местом, пониже спины
и даже "мясистыми лепестками предивного лотоса, сомкнутыми над источником
бед и наслаждений, подобно ладоням, заключающим в себе родник
неиссякаемый", как именуется жопа в одном гомосексуально-эзотерическом
труде.
Однако я предпочитаю называть жопу жопой, поскольку это научный
термин, зафиксированный в ицхаковой темпоральной лингвистике. "Жопой чую",
говорили предки. Они ясно отдавали себе отчет в том, чем именно чуяли.
Если бы они чуяли "мясистыми лепестками лотоса", то так бы и выражались:
мол, мясистыми окрестностями ощущаю. Предки - они тоже не дураки были,
хотя искусственного интеллекта не изобрели. Им жопы хватало.
Разумеется, Ицхак мгновенно озаботился запатентовать свое открытие и
защитил две диссертации: спафариевскую и магистерскую. После этого он
начал давать интервью везде, где брали, и пописывать статейки в
научно-популярные журналы. Все его статейки так или иначе были посвящены
жопе: "Жопа как рупор прогресса", "Жопа - тончайший уловитель колебаний
космических энергий", "Жопа и фазы Луны", "Неизведанная жопа", "Еще раз о
жопе" и так далее.
Читать их мне было странно и в то же время приятно. Не только потому,
что писал Ицхак доходчиво, внятным, прозрачным языком, не без остроумия и
в то же время глубоко научно. Но и потому, что все эти перлы были
посвящены именно моей жопе.
Жопу изучали студенты. Ицхак стал получать неплохие прибыли от высших
научных учреждений. Приезжали практиканты из страны Миср, из Ашшура и даже
откуда-то с севера - те были черные, как сапог.
Все они благоговейно созерцали мою жопу, разглядывали кривые
колебаний, переписывали в блокнотик данные. Ицхак с важным видом водил
указкой по кривым, подробно останавливаясь на пиках и впадинах. Время от
времени указка от графика переходила на мою жопу, деликатно устремляясь то
к одной, то к другой точке, а затем вновь обращалась к наглядно
представленным данным.
В день Сина менеджер - довольно скучный, стертый молодой человек -
выкладывал Ицхаку на стол пачку заказов. У нас было довольно много
постоянных клиентов, в том числе два крупных частных банка.
В день Мардука я восходил на открытую площадку обсерватории, обнажал
орудие прогнозирования, подставляя его всем четырем ветрам. Приборы с
датчиками, издав чмоканье, приникали к моей драгоценной жопе резиновыми
присосочками. Приятное щекотание от слабого тока начинало тихонько
потряхивать мясистые лепестки.
Я замирал, отключив сознание, и полностью отдавался на волю стихий.
Внизу, в лаборатории, оживал самописец. С тихим тараканьим стуком бегал
вверх-вниз по длинному ватманскому листу, вычерчивая пики и впадины в
сложной системе координат.
Систему разработали мы с Ицхаком. Он называл мне показатели,
например, курс валют, динамика цен на нефтепродукты, колебания в добыче
нефрита и золота, урожайность злаковых на предмет долгоносика, уровень
воды в Евфрате - и так далее. А я располагал эти показатели на осях.
Данные мы зашифровывали, чтобы их не могли похитить конкуренты. Ицхак
довольно бойко писал по-мисрски. И добыл где-то конвертор, переводящий
клинопись в иероглифы. Мы забивали данные в компьютер на обычной
клинописи, затем конвертировали в мисрские иероглифы, архивировали и
прятали под шифр.
День Иштар был посвящен у нас непосредственно уходу за жопой.
Приходящая потаскушка из храма Инанны умащала ее розовыми маслами,
растирала, добиваясь нежнейшей и чувствительнейшей кожи, совершала массаж,
иглоукалывание и другие нужные процедуры.
Дабы не повредить жопе, Ицхак накупил атласных подушек и не позволял
мне сидеть на жестких конторских табуретах.
Вообще с моей жопы сдували пылинки, чего не скажешь обо мне самом: я
продолжал вкалывать, как проклятый, поскольку обработка данных полностью
оставалась моей обязанностью.
Фирма наша очень быстро стала процветать. Дела шли все лучше и лучше.
Ицхак трижды поднимал зарплату.
Бывшая золотая медалистка Аннини, которая из толстой девочки
превратилась в толстую женщину-бухгалтера, аккуратно вела наши дела и уже
несколько раз преискусно отбивала атаки налогового ведомства, которое
пыталось уличить нас в сокрытии доходов.
Я был доволен. Матушка моя была довольна (мнением батюшки давно уже
никто не интересовался).
Однажды посетив меня и хлебнув очень дорогого сливового вина, матушка
призналась мне, что уж отчаялась увидеть меня дельным человеком.
Как всегда, матушка с ее склонностью устанавливать ложные связи,
приписала мой успех в жизни исключительно своим заслугам. Ведь процветание
моей жопы началось с того самого дня, как она прислала мне это бесценное
сокровище - раба Мурзика. Раб же Мурзик взял мое хозяйство в твердые
умелые руки и тем самым позволил мне вырваться на необозримые просторы
творческой инициативы.
По матушкиной просьбе, я рассказал ей все о нашей фирме. Об
однокласснице Аннини, отличнице и бухгалтере, о неинтересном менеджере и о
начальнике, который все это и задумал, - то есть об Ицхаке, друге детства.
- Ицхак? - переспросила матушка, сдвигая в мучительном воспоминании
выщипанные тонкие брови. - Изя? Помню, конечно. Милый мальчик. На твоем
одиннадцатилетии он подложил мне на стул кремовую розочку...
Она качала головой, умилялась на себя и свою материнскую
заботливость, очень быстро опьянела от сливового вина и сделалась
чрезвычайно многословна. Она рассказала мне и внимавшему из угла Мурзику о
том, каким чудесным ребенком был я двадцать лет назад. А еще лучше -
двадцать пять. И о том, сколько трудов неустанных, ночей бессонных, забот
безмолвных и так далее.
На прощанье я обнял ее. Она испачкала мне щеку помадой.
Мурзик, выждав, пробрался к ней поближе и, гулко пав на колени,
чмокнул матушкину ногу в сандалете на подошве "платформа". От
неожиданности матушка дрогнула, но тут же снова расплылась в улыбке.
- А, - молвила она. - Ну, береги моего сына. Он у меня такой
беспомощный...
- Пшел, - прошипел я Мурзику. - Прибери посуду...
Матушка еще раз придушила меня запахом крепкой косметики и
тяжеловесно упорхнула.
Из множества отвратительных привычек Мурзика самым гнусным было
обыкновение петь во время мытья посуды. Громко, не стесняясь, он исполнял
заунывные каторжные песни. Привык, небось, в забое глотку драть. Иные были
совершенно непристойны, о чем Мурзик не то не догадывался, не то позабыл.
Вот и сейчас, прибирая за моей матерью тарелки и грязные бокалы, он
выводил на весь дом со слезливым энтузиазмом:
- Некому бамбук завити-заломати, некому молодца потрахать-поебати...
Слушать это было невозможно, поэтому я, хлопнув дверью, ушел на
работу.
Я тоже хотел написать диссертацию. Что, у нас один Ицхак такой умный?
Да и чья, в конце концов, жопа сделалась для фирмы "Энкиду" настоящим
рогом изобилия?
Ответ: жопа коренного вавилонянина, налогоплательщика и избирателя,
представителя древнего вавилонского рода, давшего родной державе пятерых
жрецов Мардука и одного еретика-уклониста, поклонявшегося Атону из
Мисра...
То есть, моя.
Правда, для диссертации одной жопы мало. Но и без жопы диссера не
напишешь. Кстати - тоже мудрость предков.
Меня интересовала тема взаимосвязи точности прогнозов жопы с
видимостью Мардука. Какова динамика колебаний погрешности в
прогнозировании с точки зрения яркости Мардука? Не божества, конечно, а
планеты. Недаром жопа в большей мере присуща тем людям, в чьем гороскопе
ярко светит Мардук - податель благ и сытости. Память об этом запечатлена,
согласно темпоральной лингвистике, в таких поговорках, как "жопу наел" и
"хоть жопой ешь".
Я просидел над вычислениями всю ночь. Наутро - это был день Набу - я
отпросился у Ицхака и понес жопу домой, отдыхать. Ицхак лично проводил
меня, следя за тем, чтобы я не попал с недосыпу под машину. И хоть я
понимал, о чем на самом деле ицхакова забота, а все равно был растроган.
Мой шеф и одноклассник сдал меня с рук на руки Мурзику. Молвил
строго, глядя на Мурзика поверх своего вихляющего длинного носа:
- Нерадивое говорящее орудие, внимай.
Говорящее орудие подняло глаза - сонные, без малейшего проблеска
мысли.
Ицхак вручил ему меня.
- Вот твой господин, - торжественно изрек Ицхак.
Мурзик перевел тупой взор на меня. Я ответил ему столь же тупым
взором. Передо моими глазами всё медленно плыло, я хотел спать.
- Твой господин, - медленно, раздельно произносил Ицхак, будто
разговаривал с иностранцем или умалишенным, - не спал всю ночь. Сидел на
стуле и мял жопу.
- Не жопу мял, а утруждал свой ум, - возразил я, но слабо.
Ицхак бессовестно пользовался моим состоянием. Он не обратил никакого
внимания на слабый протест. Вместо того продолжал речь, обращенную к моему
рабу:
- Тебе надлежит уложить господина в постель. Жопой вверх! Не забудь
накрыть одеялом. Жопе должно быть комфортно.
- Комфортно... - прошептал сраженный Мурзик.
Ицхак подвигал носом, как муравьед. Эта мимическая игра сопровождает
у него мыслительные процессы.
- Жопе должно быть тепло, - пояснил он Мурзику. - К вечеру вызови для
господина девку из храма.
- А храмовую-то зачем? - спросил Мурзик. - К нему любая с охотой
пойдет... и свободная, и какая хочешь...
- Любая, может, и пойдет, да не всякая подойдет. Жопе нужно сделать
массаж, - пояснил Ицхак. - Квалифицированный массаж. Фирма платит. Иначе в
день Мардука твой господин может ошибиться. Мы повысили точность на восемь
процентов и не имеем права снижать показатели.
Последняя фраза предназначалась мне. Для того, чтобы пробудить мою
совесть.
Сделав такое наставление и окончательно запугав моего раба, Ицхак
удалился.
Мурзик довел меня до дивана и позволил упасть. Затем снял с меня
ботинки и штаны, накрыл колючим шерстяным пледом - у меня не было сил
протестовать и требовать атласное одеяло - и удалился.
И я провалился в небытие, полное графиков и цифр.
- Господин! - кричал у меня над ухом Мурзик. - Господин!..
Я приоткрыл один глаз. Мурзик стоял над диваном, держа в одной руке
мой магнитофон, а в другой стакан с мутной желтоватой жидкостью.
- Что тебе, говорящее орудие? - вопросил я, недовольный.
- Ох... господин! - вскричал Мурзик плачуще. - Ох! Вы очнулись!
Я пошевелился. Руки у меня онемели.
- Я спал, - сказал я. - Зачем ты меня разбудил, смердящий раб?
- Вы говорили во сне, господин, - сказал Мурзик. - Выпейте.
И протянул мне стакан.
Я взял, недоверчиво понюхал. Мутная жидкость оказалась сливовым
вином. Я выхлебал вино, громко глотая.
Мурзик забрал стакан. Постепенно он успокаивался.
Я потер лицо ладонями.
- Сколько времени?
- Шестая стража.
- Ну я и выспался... - сказал я. - Ничего не помню. Как провалился
куда-то.
- Знать бы, куда, - многозначительно проговорил Мурзик.
И включил магнитофон. Я мутно уставился на него. Из колонки донеслось
бурчание. Потом визгливый, противный голос заговорил на непонятном языке.
Несколько раз речь прерывалась стонами, вздохами и шорохом, как будто
кто-то ворочался на кровати. Дважды лязгнули пружины. В голосе было что-то
отвратительное и в то же время знакомое.
Наконец я понял. Это был мой голос.
- Я... говорил во сне? - спросил я Мурзика.
- Да... - Он опять начал бояться. - Вы... это... Вас господин Ицхак
привел. Велел уложить. А вы совсем мутные были, сонные или что... Может,
опоил вас кто? - предположил Мурзик испуганно.
- Я работал, - сказал я, рассердившись. - Обрабатывал данные.
- Ох, не знаю... - закручинился Мурзик совершенно по-бабьи. И головой
покрутил. - В общем, он привел вас и велел уложить жопой кверху.
Для стороннего наблюдателя наш разговор, возможно, выглядел бы
совершеннейшей дикостью. Какие-то толки в сообществе рехнувшихся
гомосеков.
- Я послушался господина Ицхака, господин, - продолжало присмиревшее
говорящее орудие. - Я уложил вас на диван жопой кверху и накрыл одеялом. И
вы заснули. Сперва вы спокойно стали, потом заворочались. Я подумал, что
надо бы девку из храма вызвать, как господин Ицхак велел. И тут вы вроде
как заговорили. Я услыхал, как вы с дивана что-то говорите, и говорю: "А?"
А вы что-то непонятное сказали. Я опять говорю: "А?" А вы... Тут я
подумал: ведь не понимаю ничего, а вдруг распоряжение какое важное... Ну и
ткнул в эту штуку, в магнитофон ваш, чтобы записать, а потом, чтобы вы
послушали и растолковали, о чем приказ был. Чтобы не ослушаться по
непониманию...
- Что, Мурзик, - сказал я злорадно, - очень назад на биржу не хочешь?
- Так... - Тут Мурзик заморгал, зашевелил широкими бровями. - Так мне
с биржи один путь - на какие-нибудь копи, либо галеры, а кому туда
охота...
- Никому не охота, - согласился я. - Дай-ка я еще раз прослушаю.
Он перемотал пленку и снова включил. Отрешившись от того, что голос
такой противный, я вник. И ничего не понял. Язык, на котором я что-то с
жаром толмил и даже как будто сердился, был совершенно мне незнаком.
Тут уже и я растерялся.
- Мурзик, а что это было?
Он затряс головой. Он не знал. Самое глупое, что я тоже не знал.
- Может, это вы по-семитски? - предположил Мурзик. - Надо бы дать
господину Ицхаку послушать.
- Господин Ицхак такой же семит, как я - плоскорожий ордынец. Одна
только спесь, - проворчал я. - У них в семье семитский язык уж три
поколения как забыли...
Я стал думать. Это не семитский язык. И не ашшурский. И не
мицраимский. Это вообще не язык. То есть... то есть, ни слова знакомого.
Даже не ухватить, где там глагол, а где какая-нибудь восклицательная
частица...
Я велел подать мне телефон и набрал номер Ицхака, бессердечно оторвав
того от ужина.
- Очнулся, академик? - невежливо сказал Ицхак. И сразу озаботился: -
Ну, как наша дорогая? Не помял?
- Слушай, Ицхак, - сказал я. - Тут такое дело... Приезжай немедленно.
И положил трубку.
Я здорово его напугал. Он примчался на рикше. Клепсидра
пятидесятиминутка еще свое не отбулькала, а Ицхак уже вываливался из
неуклюжей тележки, сплетенной из упругого ивового прута. Рикша, весь
потный, заломил полуторную цену. Я слышал, как они с Ицхаком шумно
торгуются у меня под окнами.
Наконец Мурзик открыл Ицхаку дверь. Мой шеф-одноклассник ввалился,
отирая пот со лба - будто он вез на себе рикшу, а не наоборот - и устремил
на нас с Мурзиком дикий взор светлых глаз.
- Ну?! - закричал он с порога. - Что случилось?!.
- Проходи, - молвил я, наслаждаясь. - Садись. Мурзик, приготовь нам
зеленого чаю.
Мурзик с каким-то вихляющим холуйским поклоном увильнул на кухню.
Загремел оттуда чайником.
Ицхак сказал мне, свирепея:
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг