нельзя было приложить прямиком к социализму без эвентуальных репрессий в
дальнейшем. Рассказик был именно такой. Там выведен был один отчаявшийся
безработный, он рыскал по городу - все безрезультатно, нигде не брали, - и
вдруг удача, его берет в качестве подопытного кролика реакционный
профессор. Этот профессор создал такой идеальный пенистый сироп, плавая в
котором человек ни в чем не нуждается - ни в еде, ни в питье, ни в одежде,
само собой. На безработном проверялось качество этого сиропа.
Планировалось в огромных резервуарах, типа океанария, поместить целые
населения, они бы там плавали беззаботно от рождения до старости, словом,
предполагалась всеобщая нирвана. Автор разве что упустил из виду такую
придумку, как поглощение индивидуумом из этого сиропа еще и духовных
ценностей. В традициях того времени был также евнухоидный пуританизм, но
читатель и с небольшим воображением легко мог представить, что в этом
океанарии с женщинами тоже не возникло бы особых проблем.
Ну, в соответствии с описанными традициями, безработный в итоге с
гневом отказал профессору. Он, само собой, предпочел классовую борьбу. А
вообще-то задумка превосходная, кто бы отказался поплавать, ну хоть с
недельку...
ИЗ ЖИЗНИ ПРЫГУНОВ В ВЫСОТУ
Д., профессиональный прыгун в высоту, обнаружил как-то случайно, что
у него есть душа. Надо сказать, что Д. не был ни неврастеником,
зацикленным на собственных переживаниях, ни экзальтированным жизнелюбом,
каким иной раз представляет себе спортсмена широкая публика - нет, он по
сути своей был обычным атлетом-трудягой и примерно лет с пятнадцати
понимал себя в целом как аппарат для прыжков в высоту, ни больше, ни
меньше. Д. занимался этим давно и свое место в мире определял только как
результат спортивной конкуренции. Если рассматривать все человечество как
совокупность аппаратов для прыжков в высоту, то Д. занимал там
блистательное место, далеко опередив несколько миллиардов человек: но на
самой вершине, состоявшей из двадцати-тридцати прыгунов, положение Д.
выглядело заурядным, более того - сомнительным, ибо он вот уже полтора
года не улучшал свои показатели.
Его квалификация, рейтинг, как у них говорят, понижалась от
выступления к выступлению, хотя прыгун упорно тренировался, регулярно
наращивая нагрузки. Возможно, тщета этих усилий способствовала появлению у
Д. признаков "души".
Д. прыгал в распространенной технике, которая со стороны выглядит
так, будто спортсмена могучая невидимая рука за ухо перетаскивает через,
опять же невидимый, намыленный каток.
Лицо его мучительно искажено, тело, извиваясь, переволакивается через
планку, и лишь внизу, на горе тюфяков, когда невидимая рука оставляет его,
этот каторжанин спорта приходит в себя и впивается взглядом в колеблющуюся
реечку, еще не веря своей удаче. Д. повторял эту процедуру сотни тысяч
раз.
Однажды ему показалось, что высота 2.27 - это пик его возможностей.
Пришло это ощущение внезапно, когда он завис над планкой в мертвой точке,
где дальше уже полет переходит в падение. И - удивительно - Д.
почувствовал остановку, полную неподвижность и отрешенность. Он, словно
князь Болконский под Аустерлицем, обозревал перистую облачность, вполне
безразличную к его потугам, и - странное дело - будто и сам разделял это
безмерное равнодушие природы, ощущал чуть ли не отраду от такого вот
мимолетного момента покоя. В следующий миг он собрался и рухнул на маты.
- Два двадцать семь, - буркнул тренер.
В самом деле, зачем спортсмену душа? Понятно, когда подлинному борцу
за победу необходим адреналин, стероиды (в известных пределах),
оптимальное давление крови, мышечный тонус, эластичность тканей, наконец,
специальная обувь, заказанная где-нибудь в Италии. Но душа? Когда Д.
рассказывал коллегам о странном ощущении - а оно изредка повторялось, -
они понимали это, как перетренировку. Или же советовали как-нибудь
трансформировать его в боевой дух, волю к победе, второе дыхание - у
спортсменов есть с десяток терминов, обозначающих не что иное, как
сочетание крайней усталости и остервенения. Но Д. уже убедился: на отметке
2.27 не было ни остервененья, ни усталости. Был покой.
Интересно, что такое случалось лишь в облачные дни: под ярким солнцем
у него, как и всегда до этого, душу заменяли стероиды и прыжковки, а
высота 2.27 была лишь досадным препятствием, которое нужно во что бы то ни
стало преодолеть, потому что за ней откроется высота 2.28. В солнечные дни
шла спортивная борьба, в серые деньки - левитация.
Д. казалось, что его экстатическое зависание над планкой - это лишь
субъективное ощущение, а для всех прочих он, как всегда, в одну секунду
взвивается и падает на тюфяки. Но это было не так. Однажды тренер заметил
хмуро:
- Вместо этих дрючек поприседал бы со штангой лишний раз. Глядишь, к
концу сезона и выпрыгнул бы сантиметра два-три сверх.
А коллега-соперник по команде (тоже аппарат для прыжков в высоту,
2.29 в прошлом месяце), среагировал просто: освобождай снаряд, не тебе
одному прыгать надо. И очнувшийся Д. рухнул на маты.
Зачем душа механизму? Имеет ли она какое-то раздельное от него
проживание и вселяется в такие вот минуты страшного напряжения? А может,
это вообще великая иллюзия? Д. был уверен, что смысл его жизни, как
существа, состоит в преодолении высоты 2.27, а затем и других высот; он
предпочел бы, чтоб непонятная сила, удерживающая его в невесомости над
планкой, добавила ему скорость разбега или же увеличила прыгучесть - но,
когда он замирал над планкой, под огромным облачным сводом, все эти
соображения уходили.
Во время соревнований в горном местечке Нисе Д. окончательно
утвердился во мнении, что высота 2.27 является для него абсолютным
пределом. На языке механики Д., как аппарат для прыжков в высоту, был
рассчитан в пределах 0 - 2.27, и бОльшая высота просто превышала его
возможности. Д. решил выступить в Нисе и покинуть спорт, занявшись
чем-нибудь другим. По сути он, как аппарат, был вполне исправен и еще
долго мог бы показывать свое высшее достижение, но Д. понимал, что это бы
уже никого не интересовало. Чем может заниматься вполне исправный аппарат
помимо прямого назначения? Д. задумался, хотя не любил и не умел думать.
Наутро в ясный серый денек маленький стадион в Нисе, заполненный едва
ли на четверть (не так уж любят у нас атлетику, как это представляется),
наблюдал последнее выступление Д. Тот разбежался как обычно, легко набрал
свои 2.27 и улегся над планкой.
На этот раз его зависание было особенно долгим, даже публика
забеспокоилась; те, что сидели далеко, не могли понять, в чем дело, а
находившиеся рядом подозревали какой-то трюк, словом, по трибунам прошел
шумок, засвистели. Д. продолжал висеть, и лицо его (так говорят очевидцы)
было спокойно-сосредоточенным. Тогда конкурент (2.29) что-то сердито
крикнул со своей скамьи. И Д. очнулся, однако на этот раз не рухнул вниз,
как обычно, а слегка помедлив и оглядевшись, поплыл наискось над
стадионом, становясь на виду у всех прозрачным и подсиненным на фоне неба.
Тренер, не отводя взгляда от исчезающего в зените. Д., махнул рукой
прыгуну 2.29, чтобы тот занял исходную позицию.
ЗАМЕТКА В "ФУТБОЛЕ"
...таким образом, товарищеские матчи между командами обоих городов
стали неотъемлемой традицией спортивной жизни региона. Однако участившиеся
потасовки болельщиков, нападения на игроков и судей все более омрачали
каждый новый праздник спорта; дошло до того, что в памятной встрече 1986
года количество избитых превысило семьсот человек, а северная трибуна
стадиона была почти полностью уничтожена пожаром и хулиганами. И тогда
организаторы матчей решили в корне поменять систему встреч, обратившись к
практикуемой в ряде стран "закрытой" кубковой схеме. В соответствии с ней
команда города-побратима в специальном автобусе с пуленепробиваемыми
стеклами завозится прямиком в спортзал объединения, где ее уже ждет
тщательно подобранная делегация местных болельщиков. После традиционного
обмена приветствиями болельщики начинают жестокое избиение прибывших
футболистов и судейской коллегии, после чего главный арбитр (если он еще в
состоянии) объявляет результат матча. Как правило, это убедительная победа
хозяев поля. Затем следует ответный визит.
Такая организация встреч, несмотря на огромные выплаты страховок и
неизбежный тяжелый травматизм, гораздо в меньшей степени разрушительна и
убыточна, чем предыдущий порядок.
ОБЪЯВЛЕНИЕ НА СТОЛБЕ
Интеллигентный бомж неопределенного возраста с вредными привычками
ищет спутника жизни из среды набираемых по лимиту, можно с дефектами в
психике и телосложении, который помог бы скоротать четыре-пять лет
оставшейся ему жизни, в условиях полной свободы поведения. Бомж
напоминает, что свобода долгое время являлась самоцелью многих
исторических движений.
Жилплощадью обеспечен повсеместно. Внешность, пол и возраст значения
не имеют. Лица известной национальности могут не беспокоиться. Текущий
адрес: горсвалка N_12, восточный угол, участок битой тары.
ИНСТРУКЦИЯ
Кипятильник бытовой КБ-310/06 для использования в бытовых и
технических целях. Оптимальное применение - кипячение водопроводной воды
любого качества, вплоть до фекальных стоков. В случае контакта
кипятильника с молекулами тяжелой воды имеется вероятность (1 - 21) начала
неуправляемой ядерной реакции синтеза.
Запрещается использование кипятильника в качестве сварочного
аппарата, микрофона, массажера кожи, миноискателя, электрогриля,
противозачаточного средства и для лечения ночного недержания мочи, а также
как орудия пыток, т.к. после 0,5 минут работы вне жидкой среды кипятильник
взрывается, уничтожая жертву. В случае нормального обращения гарантия
исправной работы - 18 мес. со дня приобретения.
МИРОВОЗЗРЕНИЕ РЕСПУБЛИКИ КОМОДО
У нас, полуинтеллигентов, всегда в ходу такая мечта или устремление,
не знаю как точнее, что если б, скажем, мне, полузнайке, удалось
перескочить одним махом через один-два социальных порога, все б тогда
увидели, на что я способен! Представлению такому способствует, кстати, то,
что на вершинах общества царят как раз полуинтеллигенты, если не хуже.
Значит, это и вовсе вопрос удачи.
Вот такую удачу вроде бы однажды и схватил за хвост один мой
приятель, с которым у меня поддерживались спорадические, но тесные
контакты, обильно сдобренные национальным напитком и скепсисом. Вдруг
приятеля, назовем его условно С., отправляют по контракту в какую-то
дружественную крохотную страну, какое-то там восточное Комодо, бывшая
французская колония. С., конечно же, немедленно отставил в сторону скепсис
и выпивку и, словно одержимый, натаскивался в Киеве по-французски с целым
общежитием подобных счастливцев. Там я однажды его и обнаружил, когда,
гонимый очередными злоключениями, блуждал по древнему граду бесприютно,
пока не наткнулся в записной книжке на его телефон. Должно быть, среди
этих маньяков успеха я выглядел особенно невезучим, а потому и вызывал
всеобщую опеку. С. в ту встречу показался мне как бы затуманенным,
подернутым перспективой этой дальней страны, откуда он, без сомнения,
должен был явиться совершенно в новом качестве.
Об С. долгое время не было ничего слышно, кроме того, что он
поставлен во главе какой-то присланной в дар грязелечебницы (хотя, мне
помнится, защищался он по трубопроводам; надо думать, в грязелечебнице
тоже есть трубопроводы).
И вот, спустя два с лишним года, С. мне позвонил, и я со вздохом стал
готовиться к встрече. Я прекрасно знаю свое место в жизни, но не люблю,
когда мне показывают дистанцию, тем более бывшие однокорытники. Надо
сказать, даже ресторан и варьете, что он предложил как подходящее место,
меня пугали - я там ни разу не был, а что, если там в ходу какие-то
светские вывихи, скажем, стриптизерка обнимает тебя, или же певица
пригласит на вальс, а ты сидишь пень пнем в своем заурядном свитерке и
неловко тычешь вилкой в салат из крабов (да еще и не той вилкой!), а твой
приятель, заморский джентльмен, деликатно прячет улыбку сожаления...
Словом, свои комплексы. Поэтому я несказанно удивился, обнаружив, что и С.
чувствует себя не совсем по-свойски среди накладной роскоши этого злачного
места. Он нервно бренчал вилкой по столу, дергался некстати, заискивал с
официантом, словом, никакого лоску в нем не появилось, даже костюм был
какой-то убогий, как выяснилось потом - отечественный. Тут я впервые
по-настоящему обрадовался его возвращению и приналег на еду и напитки. С.,
между тем, я это видел, все никак не мог расслабиться и войти в прежний
тонус - то его испугал ударник, внезапно грянувший в свои кастрюли, то он
заметил на стене декоративный рельеф в виде огромного голого зада и
зачарованно на него уставился, - в общем, далек был от образа бывалого
космополита.
- Жопы не видал? - спросил я у него. - Там, на островах, такого
добра, небось, навалом?
С. спохватился и выпил. Постепенно, рюмка за рюмкой, он разговорился,
так что, когда на сцену выскочили полуголые девочки и пронзительно запели,
мы с ним уже вполне постигли, что все это - наша обычная туфта,
деньговыжималка, мешающая нормальному разговору. И мы покинули этот вертеп
в разгар веселья, когда на площадке уже вовсю отплясывали лезгинку воры и
таксисты. Тогда-то, блуждая по пустым темным улицам, С. и поведал мне
основные пункты философии Комодо.
- С первого взгляда, - рассказывал С., - жители Комодо выглядят, как
обычные туземцы, разве что без побрякушек в ушах и ноздрях. Одеты они
(ежели вообще одеты) куда хуже, чем жители нашей глубинки, но не так, как
они, озабочены этим фактом. И так во всем...
Поначалу С. предположил, что туземцы просто глубоко неразвиты. Он
беседовал с ними, насколько позволял его скверный французский, и убедился
- да, таки-так, жители Комодо чудовищно невежественны, они знают лишь
Комодо, лесистую полоску в океане, да и то не всю - обычно знание
ограничено деревней. Более того, они считают, что весь мир, в принципе,
такой - незачем ездить и смотреть. С. рассказывал, как он был удивлен и
уязвлен. Переубедить туземцев было невозможно. Особенно тяжко ему
приходилось с жителями лесной глуши - мори-мори, - которые не знали
французского даже на его уровне.
Представь, - говорил он мне в свете уличных фонарей, - наша
агитмашина где-нибудь в джунглях, в селе. Показывают слайды про нашу
жизнь. Не ахти что, но более-менее приличное, например, кухня новосела,
счастливая хозяйка, и так далее... Сперва надо растолковать им, что это
такое, почему такое гладкое и блестящее, зачем, скажем, краны или горелка.
Удивляются вежливо, без восторга, показывают на свой костер, на ручеек
рядом, на долбленые тыквы для воды - а, вот, мол, о чем речь! Или вот -
автомобили, во всем мире по автомобилям с ума сходят, они тоже видели
автомобили, не любят их: автомобиль - значит, надо далеко ехать. Им лучше,
когда все рядом.
"Не им одним", - подумал я, но промолчал, чтобы не сбить
повествование. С. между тем перешел на взаимоотношения полов у этих лесных
жителей. Вопреки нашим обычным представлениям, поведал он, у комодян не
видно было следов особой озабоченности этим предметом.
- Что, не увлекаются? - удивился я.
- Когда как. Но главное, понимаешь, у них нет понятия
"мужчина-женщина". У них "мори-мори" значит - человек, и это относится ко
всем, а скажем, мори-мори-хани - значит человек, способный родить, и это у
них не такое уж радикальное отличие.
С. поискал различие.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг