Фригийцев было много, они все прибывали, но Калхас не боялся их
количества, ибо неприятель совершал самоубийственный маневр. Зажатый между
слонами и ударными всадниками стратега-автократора, он неминуемо должен
был погибнуть. Стиснув поводья, готовые в любой момент атаковать, гетайры
ели глазами длинную безмолвную колонну, двигавшуюся в какой-то сотне шагов
от них. Удивительно - лица врагов были совершенно спокойны.
То, что произошло вслед за этим, напоминало бред сумасшедшего.
Антигоновцы направили удар головы своей колонны против гвардии Певкеста.
Персы подняли было луки, но затем, подчиняясь какому-то приказу, опустили
оружие, развернули коней и, сверкая драгоценностями, обратились в бегство.
Прежде, чем гетайры поняли, что случилось, бегство охватило большую
часть левого крыла. Сатрапы удирали, некоторые отряды даже не скрестили
оружия с врагом. Ретирада Певкеста убийственно подействовала на всех. В
одно мгновение Эвмен оказался отрезан от пехоты и с двух сторон охвачен
превосходящими силами.
- Негодяй! - только и произнес стратег, глядя на спины удаляющихся
персов.
Замешательство гетайров было недолгим. Единственное, что оставалось
сейчас делать - это пробиваться к слонам. Пробиваться в надежде на
удачливость Дотима и Гифасиса.
Гетайрия нанесла удар как одно большое тело. Перепончатые шлемы
подались назад, расступаясь словно глина под кулаком гончара. Их лошади
наскакивали друг на друга, грызлись, а пронзенные сариссами всадники
падали. Раздался восторженный клич "Элелей!" - это "царские юноши"
врубились в ряды фригийцев и, щедро оплачивая молодой кровью каждый шаг,
стремились не отстать от гетайров. За их головами были видны тяжкие взмахи
сагарисс: значит, и черные варвары не поддались панике.
На какое-то время Калхас почувствовал себя лишним среди гетайров. Они
не подпускали фригийцев на то расстояние, где пастух мог бы пустить в дело
меч. Они работали слаженно и просто. Вдох - рука с тяжелым копьем
отводится назад. Выдох - и широкое жало сариссы распарывает грудь, живот,
бедро новой жертвы. Вскоре сариссы до половины оказались черны от крови, а
Калхас не видел, чтобы кто-либо из гетайров был даже ранен. Мерно,
короткими рывками отряд пробивался вперед.
Однако постепенно делать это становилось все сложнее. Среди
перепончатых шлемов появились гладкие круглые каски фессалийцев. Стало так
тесно, что лошади хрипели, отчаянно пытаясь вырваться из давки, а мертвым
было некуда падать. Сариссы вязли в этой человеческой массе, вырывать их
обратно оказалось так же тяжко, как вытаскивать ноги из болота.
Фессалийцы и македоняне с алыми гребнями, вооруженные такими же
сариссами, что и гетайры, стали доставать эвменцев. Копья оставляли
широкие, ужасные раны, а в этой тесноте от них невозможно было увернуться.
Эвмен что-то кричал, пытаясь перекрыть шум битвы, и указывал мечом за свою
спину.
Гетайры поняли его. Они подались назад, выбираясь из ловушки. Вокруг
Калхаса стало свободнее, но тут же в освободившееся пространство хлынули
антигоновцы. Строй оказался нарушен, стена сарисс больше не сдерживала
неприятеля. Гетайрам пришлось взяться за мечи, и сражение превратилось во
множество единоборств, где уже никто не думал о сплочении.
Клинки злобно пели, сталкиваясь друг с другом. Наточенные,
начищенные, в первое мгновение они сверкали, щедро разбрасывая вокруг
солнечные блики. Но затем потемнели, окунувшись в пыль и кровь. Звуки
стали глуше, свирепее. Настало то время, когда сражающиеся забыли о
времени, забыли обо всем, кроме туго натянутой струны клинка, сливавшегося
с рукой, кроме будоражащей тяжести щита, да неясных теней, пляшущих перед
глазами. Эти тени грозили синеватой, раздирающей плоть смертью, их нужно
было поразить первым. Почти бесформенные, но невероятно быстрые, тени
появлялись со всех сторон, и меч сам устремлялся к ним. Он был живым
существом, владыкой тела, самой его чувствительной и разумной частью.
Калхас все видел, все слышал, но ни в чем не отдавал себе отчета.
Только надсадный скрип металла, скользящего вдоль металла, да тяжкие удары
о щит, да мягкий, почти не ощущаемый хруст разрываемой плоти имели теперь
роль. Где-то впереди бился легкий и ловкий Эвмен. Он хотел сойтись с
Антигоном лицом к лицу и несколько раз вызывал криком того на поединок. Но
вражеский вождь хоронился за спинами своих воинов. Справа, слева, со спины
стратега прикрывали телохранители; волны сражающихся то приближали Калхаса
к нему, то разбрасывали их в стороны. Неясно было, кто побеждает; такие
схватки либо продолжаются до тех пор, пока последние силы не покинут
последнего бойца, либо все решает случайность, неожиданная паника, страх,
который порой охватывает сердца даже сильнейшего противника.
И все же численное превосходство фригийцев в конце концов начало
сказываться. Постепенно гетайры, "царские юноши", паропамисады стали
бессознательно искать плечо соратника, прижимаясь друг к другу, стягиваясь
в плотный клубок. Чувствуя, что остается один, Калхас несколькими
беспорядочными, но отчаянными ударами заставил отступить своего соперника
и, пока кольцо фригийцев не сомкнулось вокруг него, поспешил
присоединиться к отряду Эвмена.
На короткое время в схватке наступило затишье. Гетайры не могли
прорваться к слонам. Но и у антигоновцев сил, чтобы справиться с ними, не
хватало. И те, и другие опустили оружие, словно ожидая какого-либо
события, которое перетянуло бы чашу весов на их сторону. Калхас имел
возможность оглядеть поле битвы. Белесый туман теперь стоял повсюду.
Огромные массы войск, приведенные в движение, подняли пылевую завесу и
почти скрыли друг от друга, что происходит на других участках битвы.
Только один слон все еще выделялся, точнее - угадывался в глинистом
полумраке. Это был Гифасис, все такой же несокрушимый и непобедимый...
Нет, Калхас не поверил своим глазам! Он закричал от ужаса и тут же
его крик подхватили остальные. Гифасис пал! Почему это произошло, не видел
никто. Но огромная серо-алая скала пошатнулась и стала оседать вправо.
Вначале медленно, потом быстрее, пока совсем не скрылась из глаз. Через
мгновение донесся глухой, словно раскат подземного грома, удар.
Смерть Гифасиса потрясла не только гетайров. Из облака пыли стали
появляться люди, затем животные. Воины Дотима бежали! Воодушевленные этим
зрелищем, антигоновцы с удвоенной энергией обрушились на отряд Эвмена.
Руки теперь слушались с трудом. Уныние и слабость лишили клинки
жизни. Демоны Керы, управлявшие оружием, исчезли вместе с решительностью.
Теперь справиться с оружием пытался неуклюжий разум. Никто вроде бы не
искал спасения, но то один, то другой воин поглядывал назад, где еще было
открытое пространство, не охваченное неприятелем. Только Эвмен
упорствовал:
- Держаться! Держаться! Сейчас мы ускользнем от них!
Калхас не понимал, где стратег видит спасение, но послушно старался
устоять на месте. Меч его описывал круги справа и слева от крупа лошади.
Несложный прием, требовавший привычки и соратников, прикрывавших спину. Он
давал возможность - пусть недолгую - сосредоточиться. И Калхас отчаянно
копил в душе гнев, готовясь дорого продать свою жизнь.
Однако Эвмен недаром призывал их держаться. Слоны бегущие,
перемешанные со слонами преследующими, широкой лавой надвигались на
сражающихся и неминуемо должны были растоптать их. Фригийцы вовремя
заметили это. Зазвучали тревожные команды, и неприятель, дабы избежать
столкновения с ослепленными кровью животными, стал выходить из боя.
Только что жала мечей, копий, рвались к плоти Калхаса - и вдруг они
пропали. Пастух видел только спины спешно удаляющегося неприятеля. Но и
гетайрам оставаться на месте было нельзя. В отличие от антигоновцев,
устремившихся влево, Эвмен повел свой отряд направо, в ту сторону, где
перед сражением находилась пехота. Гетайры нахлестывали лошадей; слоны
были уже близко, они в любой момент могли пересечь путь. Остатки
многоплеменного воинства Дотима, словно вспугнутые птицы, брызгали из-под
копыт. На них уже никто не смотрел, их никто не жалел. Выбрав роль
беглецов, они обрекли себя на всеобщее отвращение. Останавливаться,
пропускать их стратег не имел ни возможности, ни желания. Легковооруженным
приходилось проявлять чудеса быстроты, уворачиваясь от лошадей. А гетайры
заставляли тех скакать на бешеной скорости, ибо широкий пылевой вал,
поднятый слонами, надвигался неотвратимо, словно в кошмарном сне.
Чувствуя, как вдоль хребта течет холодный пот, Калхас прижимался
лицом к гриве лошади. Он молился о том, чтобы не отстать самому, и о том,
чтобы стратег правильно рассчитал путь. В последний момент клубы пыли от
приближавшихся животных ударили по ним так, словно были подняты ураганным
ветром. Пастух зажмурился, вжал голову в плечи, но они-таки успели. Эвмен
ускользнул - и от превосходящих сил фригийцев, и от ярости потерявших
управление животных.
Теперь можно было замедлить шаг, осмотреться. Подсчитать свои силы
труда не составило. Отряд гетайров уменьшился наполовину. Еще большие
опустошения бой произвел среди паропамисадов. А от "царских юношей" вообще
остались считанные единицы. Эвмен беззвучно заплакал, взглянув на их
растерянные лица, на юные, покрытые ранами тела. Однако тут же лицо
стратега исказила гримаса яростной радости:
- Вы слышите?
Он указал рукой на то место, где должны были находиться аргираспиды.
Сейчас его - как и все вокруг - окутывали облака пыли. Оттуда доносился
звон оружия, воинственные крики, там угадывалось ожесточенное сражение. И
звуки эти постепенно передвигались к западу: ветераны не бежали, они
вступили в бой и, похоже, одолевали пехоту Фригийца.
- Все еще поправимо! - торжествующе прокричал стратег.
Предательство, глупость, трусость - что было главным в этот день? А,
может быть, пыль, царившая над полем? После столкновения с кочевниками на
Евфрате Калхас забыл о своем предсказании. И сейчас безутешно корил себя
за то, что не напомнил утром стратегу: "Бойся пыли!"
Укрытые пыльной завесой мидийцы и тарентинцы захватили лагерь Эвмена.
Стратег узнал об этом, когда после долгого, осторожного скитания через
моря пыли, постоянно опасаясь оказаться в лапах фригийцев, гетайры наконец
натолкнулись на воинов Филиппа.
- Я отбил две атаки, - срывающимся голосом оправдывался командир
правого крыла. - Потом поднялась эта гадость, сражаться стало невозможно,
и мы отошли немного назад, к холму. Тут вдруг появляются обозные и кричат,
что тарентинцы грабят лагерь!
- Проклятье! - Эвмен мучительно запрокинул голову. - Сколько же
несчастий может принести один день!
Они поднялись на вершину холма, но оттуда все равно мало что было
видно. В центре, похоже, еще продолжалась битва. Чувствовалось, что пыль
скрывает передвижения каких-то отрядов, но чьи они, какой численности,
куда направляются было неизвестно.
- Возможно, это наши и не наши, - говорил Филипп. - Все запуталось.
Сомневаюсь, что там есть хоть какой-то порядок. Носятся слоны, свои
атакуют своих...
- Не вечно же это будет продолжаться! - зло кусал губы Эвмен. - Пыль
должна осесть!.. Где сатрапы? Куда бежал Певкест?
Калхас испытывал ту же боль, что и стратег. Потеря лагеря означала,
что и Иероним, и семья Эвмена попали в руки солдат Фригийца. Благодарение
Зевсу, если имя автократора заставило антигоновцев отнестись к ним с
уважением. Но станут ли мидийцы разбираться с теми, кто оказался в шатре
стратега?
И какова судьба Дотима? Калхас был уверен, что наемник пытался
удержать своих воинов от бегства, а если они все же бежали - не означает
ли это, что он пал рядом с Гифасисом?
Почему произошла эта катастрофа? Что теперь делать? Как помочь тем,
кто еще сопротивляется?
- Надо ждать, - отговаривал Эвмена от поспешных шагов Филипп. -
Бросаться туда сломя голову самоубийственно. Пыль осядет - и станет ясно,
что делать.
Постепенно душевную тревогу дополнила физическая боль. Ярость,
которая во время сражения и бегства позволяла не замечать ран, теперь
утихла, и Калхас обнаружил, что оружие антигоновцев в нескольких местах
прорвало его латную куртку. Ему все еще везло: раны были неглубоки, но из
них сочилась кровь. Засыхая, она слипалась с курткой, и потому каждое
резкое движение заставляло пастуха раздраженно шипеть. Калхасу казалось,
будто он отдирает от себя целые лоскуты кожи. На этой голой земле было
невозможно найти даже несколько засохших былинок полыни, чтобы разжевать
их и смазать раны. Поэтому приходилось терпеть.
Калхас сосредоточился, сопротивляясь боли и раздражению. Кончиками
пальцев он поглаживал шарик, убеждая себя, что это приносит облегчение. Он
настолько сосредоточился, что не заметил, как пыль начала рассеиваться.
Только возбужденные голоса Эвмена и Филиппа заставили его посмотреть по
сторонам.
Поле сражения стало видно совершенно отчетливо. Там, где недавно
колыхалось белесое месиво, теперь лежали мертвые люди, лошади, слоны со
вспоротым брюхом. Прислужники Ареса вволю нагулялись под покровом пыли.
Калхас не ожидал такого количества жертв. Но он тут же забыл о них, ибо
увидел ровный, чуть поблескивающий щитами строй аргираспидов. Похоже, бог
войны миловал македонян. К ним жались остатки гипаспистов и греческих
наемников. Остальные исчезли, как это и бывает в большинстве сражений.
Одни бежали после первого же столкновения, другие - при виде слонов,
третьи явно были перепуганы пылью. Сейчас орды этих беглецов, шарахаясь от
взбешенных животных, беспорядочно бродили по округе, ожидая известий от
тех немногих, что должны были решить исход битвы.
Но если из армии Эвмена на поле боя остались только аргираспиды, то
пехота Антигона оказалась сметена с него полностью. Груды тел обильно
устилали путь, который прошли ветераны. Калхас мог угадать по этим грудам,
как мерно и неспешно они шествовали посреди глинистого тумана, одолевая
одного противника за другим. Однажды антигоновцы бросили на них слонов - и
Тевтам со своими соратниками отметил эту атаку бесформенными, громоздкими
трупами зверей. В конце концов антигоновцы бежали: пастух успел заметить
нестройные пешие толпы, удалявшиеся к лагерю Фригийца.
Однако битва еще не была закончена, ибо конница Антигона чувствовала
себя хозяйкой ситуации. Неприятель объединил оба конных крыла и теперь
расположился всей своей массой между аргираспидами и холмом. Фригиец мешал
объединиться Эвмену и Тевтаму, так что тем оставалось стоять на месте и
ждать непонятно чего.
"Непонятно что" появилось с тыльной стороны холма. Отвлеченные
зрелищем битвы, стратег и Филипп не сразу заметили большой конный отряд,
стоявший там. Когда им указали на него, Эвмен едва не подпрыгнул на месте:
- Персы! Филипп, это же Певкест!
- Вот уж не знаю, радоваться ли, - мрачно произнес военачальник.
- Я еду к нему! - Эвмен приказал подать коня. - Ты, Филипп,
оставайся, а я должен с ним говорить!
При виде стратега физиономия Певкеста вытянулась.
- Почему ты стоишь? - не давая опомниться, Эвмен обрушился на
сатрапа. - Неужели ты простоял здесь все время?
- И что? - овечье лицо стало злым. - Простоял здесь, и что?
- Следуй за мной! Есть еще возможность исправить ошибку! Если сейчас
мы атакуем Антигона!..
- А ты знаешь, что лагерь захвачен? - Певкест говорил с каким-то
сладострастным самоунижением. - И после того, как бежал я, бежали
остальные сатрапы?
- Знаю. Но если мы атакуем...
- Все потеряно! - перебил сатрап.
- Неправда! Аргираспиды целы, гетайры при мне, нужна лишь
решительность! Певкест, вспомни о мужестве, вспомни, чьим ты был
телохранителем!
Лицо сатрапа налилось крысиной яростью.
- Воюй! Атакуй! Только один, без меня! Ненавижу!
Он истерически повернулся к воинам:
- Все потеряно, мы уходим!
Персы невнятно загудели.
- Нечего мяться! Живей, живей!
Певкест обнажил меч и, словно овечье стадо, погнал своих гвардейцев
прочь от холма.
- Все кончено! - сатрап не желал слушать никаких возражений.
Эвмен долго молча смотрел на спины в расшитых серебром плащах. Губы
его стали тонкими и серыми.
- Ладно, - наконец произнес он. - Проклинать и ругаться мне уже
надоело. Едем обратно!
Они подоспели как раз в тот момент, когда всадники Антигона начали
атаку на аргираспидов. Половина фригийцев по-прежнему сторожила холм, а
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг