- Жаль, - сказала София и, крякнув, встала. - Девушки, давайте
проводим гостей.
Окруженные девичьей стайкой, они медленно направились к воротам.
Иероним беседовал с хозяйкой о каких-то пустяках, а Калхас посматривал на
Черноволосую. Она шла впереди и немного справа от него. Узкие пятки, узкие
лодыжки, опутанные тонкими ремешками от сандалий. Мнилось, они несли ее
тело безо всякого усилия, как пушинку. О ней нельзя было сказать, что она
хрупка. Точнее так: девушка была худенькой и гибкой. Причем гибкость ее
имела какую-то иную природу, чем кошачья, или змеиная. Она была похожа на
упругий порыв ветра, закручивающий столбы пыли на дорогах. И только
волосы, невесомо-тяжелые, обильные тянули ее вниз.
Философ Сопатр безмолвно распахнул перед ними ворота. Прощаясь,
Калхас посмотрел ей прямо в лицо. Она улыбнулась ему. Улыбнулась, весело
прищурив глаза, отчего он опять вспомнил о странности ее лица - совсем
непривычного, чужого, но красивого, а теперь еще ребячливо-милого.
Ворота захлопнулись, Иероним дернул его за рукав, но Калхас не сразу
пришел в себя. Что это было - обычная вежливая улыбка при прощании? Или
она все-таки выделила его, он не ошибся, когда почувствовал приязнь,
возникшую между ними?
- Почему мы ушли из этого дома? - спросил он у Иеронима.
- Идем, - тянул тот пастуха. - Я понимаю тебя, но для первого раза
достаточно. И вообще в этом доме нельзя оставаться надолго. Здесь все
совсем не так, как везде, здесь слишком много девушек. Хороших девушек.
Этот дом может затянуть словно водоворот в реке. Сам не знаешь, зачем
ходишь сюда. Вот как я - первый месяц в жизни в Тарсе только и делал, что
гостил у Софии. Потом стало стыдно или просто привык, но удержаться от
того, чтобы заглянуть сюда не могу. Какие, однако, тут красавицы! Мегисто,
Тимоклея, Гиртеада!
- Гиртеада... - медленно повторил Калхас. - Странное имя. А кого из
них так зовут?
- Ту, что с длинными черными волосами. Ты на нее еще все время
смотрел, как я заметил...
- Ты не знаешь, случаем, кто она такая? - спросил Калхас, стараясь не
обращать внимания на улыбку историка.
- Воспитанница Софии. Почти приемная дочь. Лет пять назад она купила
ее у какой-то греческой семьи. Купила не потому, что хотела иметь лишнюю
рабыню, а ради спасения этого семейства. Оно едва-едва сводило концы с
концами. Потом родители Гиртеады уехали из Тарса, а девушка осталась при
Софии. Насколько я знаю - живет как остальные девушки, никакой рабской
работой хозяйка ее не нагружает. Все считают Гиртеаду приемной дочерью,
строят догадки насчет ее приданого, а правы они, или нет - не ведаю.
Иероним умолк и Калхас не спрашивал его ни о чем вплоть до дома
стратега. Лишь здесь он решился нарушить молчание:
- Скажи, Эвмен ходил к Софии?
- Да, я водил его однажды.
- И что?
- Он сказал им какие-то комплименты, но больше желания видеться с
Софией не изъявлял. Стратег привязан к своей семье. Он укрыл жену с детьми
в Норе, там они в полной безопасности, но зато Эвмен скучает и часто
жалуется мне на разлуку.
- Ясно. - Калхас насупился. - Извини, Иероним, последний вопрос: а
ходят ли к Софии македоняне?
- Что за глупость! - Историк расхохотался. - Им там нечего делать.
Это же не дом терпимости! Нет, не ходят, и никогда не пойдут. Послушай,
Калхас, не собираешься ли ты приревновать кого-нибудь к этим девушкам?..
6
Осень перевалила за половину, но была мягкой и теплой. Ледяных
ветров, от которых берега аркадских речушек затягивала пленка льда, здесь
не знали. Лишь дожди шли чаще обычного, да деревья стояли уставшие,
поникшие, потерявшие летнюю яркость. Киликию наполняли стаи незнакомых,
налетевших с севера птиц - местные жители утверждали, что такое происходит
каждый год. Словно в пику заснувшей, отдыхающей земле они поднимали
радостный гам и сновали повсюду так деловито, как будто у них наступал пик
жизненных сил.
Калхас не мог понять, чем осенняя пора в этих землях мешает военным
действиям. Ничто, казалось, не препятствовало Антигону вторгнуться сюда,
тем более, что около Тарса стояла меньшая часть войска Эвмена. Однажды
пастух поделился своими опасениями с Иеронимом.
- Не волнуйся, - спокойно произнес историк. - Не так уж прост путь
через горы. Пока Антигон соберет войска в кулак, пока он будет
преодолевать перевалы, да еще со своими слонами, Эвмен успеет стянуть
отряды к Тарсу. А когда армия Фригийца станет длинной колонной выходить с
гор на равнину, мы нанесем ей такой удар, что антигоновцы переведут дух
только у Сард. Равнину лучше защищать на равнине, чем в горах. Нет,
Антигон не так глуп, чтобы подставить себя. Он либо дождется, пока мы сами
не уйдем из Киликии, либо потерпит до весны и отправится другими дорогами,
теми, что сейчас труднопроходимы. Это - много севернее, зато дальше от
Тарса, от войск Эвмена, и на равнину можно спуститься спокойно. Вот
увидишь, так и будет.
Калхас никогда не задумывался над стратегией, поэтому рассуждение
Иеронима показалось ему верхом мудрости и он успокоился.
Впрочем, после визита к Софии подлинным спокойствием он уже не
наслаждался. Калхаса размывала тревога, он никак не мог вернуться в
уравновешенное состояние. Ощущение, что он забыл сделать что-то
чрезвычайно важное, преследовало аркадянина на каждом шагу. Он скоро
понял, что вызвано это черноволосой воспитанницей Софии. Но усвоенное еще
в Аркадии убеждение, что женщина не может заставить мужчину потерять
разум, принуждало его считать свое беспокойство малодушием, и он боролся с
ним. Надеясь показать самому себе характер, Калхас еще раз увязался за
Иеронимом в поход к Софии. Однако вид Гиртеады заставил его забыть о
благом намерении. Он несколько раз принимался рассказывать об Аркадии, а
поскольку делать этого не умел, прерывался, запинался, чувствуя прилив
багрового ужаса к коже, думал, что его считают недалекой деревенщиной. От
Софии Калхас вышел с настоящей ненавистью к девушке, хотя та ничем не дала
понять, что он смешон. Наоборот, прощалась Гиртеада как и в первый раз:
вежливо, трогательно.
Ненависти хватило ненадолго. На следующий день Калхас опять
почувствовал зуд в душе - он не сделал чего-то важного, он всегда будет
жалеть об этом.
Аркадянин обратил внимание, что после первой встречи с Гиртеадой он
предается воздержанию. До этого Дотим - костлявый, безухий, но неутомимый
мантинейский бык - неоднократно таскал его к местным жрицам любви. Теперь
же пастух отвечал на предложения наемника отказами. Калхаса перестало
тянуть к женщинам, словно его естество заснуло осенью вместе со здешней
землей. Обеспокоенный открытием, пастух решил преодолеть свое равнодушие к
женским животам. Он отправился к Дотиму, и мантинейский бык, никогда не
отказывавшийся составить компанию в таком деле, пообещал, что вечером
зайдет за пастухом.
Вечером они сидели в доме у самого услужливого местного сводника,
сирийца по имени Газария. Здесь не было ничего кроме грудами наваленных на
полу ковров, да большой миски с дешевым аскрийским вином, из которой Дотим
с Калхасом по очереди черпали плоской глиняной чашкой. Пить из нее было
неудобно, вино стекало по подбородкам, капало на живот, но Дотим говорил,
что так и нужно, что вино, сохнущее на подбородке только возбуждает.
Газария отлучился из дома, ибо наемник приказал ему привести девок со
всего Тарса и пообещал, что плата будет щедрой.
- Ух-х, что мы тут будем делать! - восторженно шепелявил Дотим. Мысль
о предстоящем, похоже, пьянила его больше, чем вино. - Нет, ты подумай, на
каждого из нас придется штуки по три: я сказал Газарии, чтобы меньше шести
он не приводил. Вот как! Это будет потяжелее, чем брать Танаф, да?
Га-га-га!
Необычайно довольный своей затеей, наемник хохотал, а Калхас молча
тянул вино, ожидая, когда оно заглушит привычное беспокойство.
Вскоре появился Газария. Физиономия у сводника была крайне виноватой.
- Что такое? - грозно спросил Дотим.
- Пять. Я привел только пятерых.
- И все? - рявкнул наемник.
- Должны прийти еще трое, - торопливо добавил сириец. - Им передадут,
они явятся сюда, но попозже...
- Ладно, - смилостивился Дотим. - Гони этих.
Газария выскочил из комнаты и затолкнул в нее пятерых голых девиц.
Хихикая и кокетливо прикрывая рукой срам, те мялись у дверей, пока Дотим
придирчиво рассматривал их.
- Эту знаю. Сносна. Вот тех двух девок тоже, - сказал он, пихнув
локтем Калхаса и неожиданно завопил: - Эй, Газария!
- Что такое? - выглянул из-за дверей сириец.
- Откуда ты их привел?
- Не... не понимаю, - испуганно заморгал сводник.
- Безобразие! Посмотри на них, Калхас!
Пастух в недоумении пожал плечами. Обычные уличные шлюхи. Молодые, но
уже изрядно помятые бесчисленными мужскими руками. Они казались ему на
одно лицо.
- Я знаю, откуда ты их привел! - продолжал возмущаться вождь
наемников. - Я все знаю про тебя: ты держишь на заднем дворе свиней. Зачем
ты заставил этих девок бродить по навозу?
- Опомнись, Дотим! Клянусь Баалом! Какой навоз? - запричитал хозяин.
- Ты посмотри на их пятки! Ну-ка, милые, поднимите ноги! Переведи им,
Газария, пусть поднимут!
Света в комнате было не слишком много, но Калхас не глядя мог бы
сказать, что девицы грязны как грязны все местные потаскухи. Пастух не
видел здесь ничего удивительного, поэтому он с любопытством посмотрел на
Дотима: с чего это тот завел разговор о свиньях?
- Видишь? Или ты думаешь, что я буду щекотать такие черные пятки?
Чтобы потом выковыривать из-под ногтей навоз? Ну уж нет! Тащи сюда самую
большую свою лохань. И грей воду, много воды...
Вскоре посреди комнаты был водружен чан, который Газария
собственноручно до половины наполнил горячей водой.
- Другое дело, хозяин! Ну, Калхас, пошли: пора загонять этих чумазых
тварей в лохань. Пусть они узнают, как моются в Аркадии.
Он со вкусом шлепнул по ягодицам ближайшую девку. Та взвизгнула и,
тараторя что-то по своему, полезла в воду.
Калхас скинул хитон. С его мужской природой ничего не случилось. Он
схватил под колени сразу двух девиц и повалил их в чан.
По лицу пастуха стекала холодная влага. Опять шел дождь, прямой и
тяжелый. В предрассветных сумерках он казался серой, чуть колышущейся
пеленой.
Калхас сидел на камне, ноги его по щиколотку были в луже. Спиной и
затылком он опирался на твердую, шершавую стену, по которой струились
ручейки воды. Было зябко. Калхас поежился и тут же почувствовал, что
промок до нитки. Стиснув зубы, он заставил себя подняться на ноги. Суставы
ломило так, словно он целые сутки занимался тяжелым физическим трудом.
Болели виски и затылок, рот пересох и казался наполненным зловонием.
Калхас открыл его и, запрокинув голову, ловил губами струйки дождя. Потом
прополоскал рот и с усилием сплюнул. Место казалось знакомым, но прошло
некоторое время, прежде чем он вспомнил, что находится около стены,
ограждающей сад Софии. Понемногу стали всплывать картины прошлого вечера.
Сладострастный беззубый рот Дотима, в который одна из девиц вливает вино.
Безумные скачки в чане, перемежаемые безумными скачками на влажных коврах.
Потные руки, перетаскивающие его с одного женского живота на другой.
Кислое аскрийское вино, от воспоминания о котором желудок подступал к
горлу. Он слишком много пил и слишком усердно изображал из себя сатира. Но
почему он оказался здесь?
Калхас не знал, когда ушел от Газарии и почему пришел сюда. Он
посмотрел на свои руки. Ладони распухли, словно он колотил ими по чему-то
твердому. Неподалеку находились ворота, в которые заходили они с
Иеронимом. Калхас подошел к ним и сообразил, что стучал сюда, причем
стучал отчаянно. Ему не открыли - то ли не слышали из-за шума дождя, то ли
побоялись. "Скорее побоялись", - подумал Калхас, вспомнив Сопатра. Однако
что заставило его так рваться к Софии?
Недоуменно пожав плечами, он хотел было вернуться в дом сводника, но
откуда-то снизу вновь начало подниматься смутное беспокойство. Чего же он
не сделал?
Гиртеада! Он должен был увидеть ее! Это и заставило его бежать сюда,
стучаться в ворота. Одна мысль о возвращении к Газарии вызывала чувство
омерзения. С удивительной ясностью Калхас понял, что больше туда не
пойдет. Его место - здесь, боги накажут его за новую попытку переступить
через себя.
Пастуха охватила уверенность, что сейчас он увидит Гиртеаду. Словно
он пророчествовал самому себе. Только нужно быстро попасть внутрь сада и
добраться до беседки. Калхас отошел на несколько десятков шагов от ворот и
без труда взобрался на стену. Оседлав ее, он попытался увидеть, нет ли в
саду собак. Но даже если Сопатр и выпускал их на ночь, этим утром они
сидели в своих будках, не высовывая наружу и носа.
Одна из яблонь окатила его потоками воды, и Калхас замер на
мгновение, испугавшись, что выдал себя неосторожным движением. Но сад
молчал и молчал дом, погруженный в сладкий утренний сон.
Беседка была пуста. Калхас выжал на ее пороге края своего гиматия и
уселся на ложе Софии. По беседке гулял сквозняк; от него Калхасу стало еще
холоднее. На одном из лож стояла баночка с притиранием - Калхас догадался,
что именно за этим прибежит сюда Гиртеада. Однако его уже начинал быть
озноб, когда он услышал легкий плеск шагов.
В дверном проеме появилась легкая фигурка, укутанная в тяжелую
войлочную накидку. Девушка откинула с головы капюшон и, увидев посреди
беседки мужчину, растерянно сделала шаг назад.
- Это я, Гиртеада, - торопливо подал голос аркадянин. - Это я,
Калхас.
- Калхас? - удивленно повторила девушка и отошла от двери, чтобы не
загораживать свет. - Да. Это ты. Зачем ты здесь?
На ее лице все еще было написано удивление, но в глазах смешались и
страх, и улыбка - его появление было для нее знаком чего-то очень важного.
Калхас молчал, глядя на Гиртеаду. Уста его остались немы и когда
девушка повторила вопрос. Он забыл о боли в голове и суставах, о холоде, о
бессонной ночи. Он забыл о самом себе, весь обратившись в созерцание.
Черные волосы, черные глаза, нежный подбородок. Почему раньше он не
замечал, какой у нее нежный подбородок? И какие нежные руки,
поддерживающие тяжелую накидку! И еще он не замечал белизну кожи, не
безжизненность ее, а чистоту. Лицо, обрамленное пышными прядями, казалось
островком снега посреди буйных, черных вешних вод. Калхасу в тот момент
было достаточно любой новой черточки, подмеченной у девушки. Он сидел бы и
радовался ей целую вечность, но Гиртеада вновь, уже настойчиво спросила:
- Зачем ты здесь?
- Чтобы увидеть тебя, - прямо ответил Калхас.
- Меня? - Калхасу показалось, что ее глаза улыбнулись. - Но зачем ты
хочешь меня видеть?
- Ты... Я хочу успокоиться. Я уже много дней не могу найти себе
места. Мне казалось, что когда я буду на тебя смотреть, это беспокойство
исчезнет...
Губы у Гиртеады дрогнули.
- И оно исчезло?
- Да. Когда я смотрел. Но ты стала спрашивать и меня опять колотит
дрожь.
- Просто ты вымок до нитки. - Девушка подошла к нему и коснулась
пальцами волос. Калхас потянулся за ее рукой, но заставил себя вновь сесть
на ложе. - У тебя жалобные глаза. Ты промок и, по-моему, не спал всю ночь.
Не смотри жалобно, я рада, что ты хочешь меня видеть и, если честно, я
ждала, что ты появишься. Честное слово, я знала, что ты придешь. Знала уже
в первый раз, когда Мегисто читала стихи. Ты помнишь?
Калхас кивнул, не сводя с нее глаз.
- Правда вначале я подумала, что ты восхищен Мегисто - ведь она такая
красавица!
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг