становится рассеянным из-за громадности обрушившихся проблем, взял за
правило делать всякие подстраховочные шаги. Особенно после того, как
понял, что всяких злобных самовлюбленных "стасиков" гораздо больше, чем
людей, и даже сходил на всякий случай к нотариусу... Звонил в городе, не
пропуская ни единой будки таксофона, как ловелас ни единой юбки не
пропускает мимо, не ляпнув ей хоть парочки слов. Правда, телефоны в
будках, как и женщины, бывают трех категорий: красивые, некрасивые и
старые, то есть работающие исправно, работающие со сбоями и вообще не
работающие... Как бы там ни было, телефоны всех категорий взаимностью не
отвечали, и масса повешенных трубок отмечала путь Михаила к двери с
надписью "ГОРСПРАВКА". Путь оказался длинным, ломаным, киосков справочных,
в Москве торчащих где надо и не надо, в упор не виднелось, а инструкции
остановленного и спрошенного на предмет местонахождения искомого
учреждения пожилого гражданина сугубо интеллигентной наружности, на
поверку оказались чисто кретиническими, сусанинскими даже, будто дедуля
наметанным бдительным глазом ветерана эМГэБэ узрел в Михаиле связника,
идущего на явку резидента, и с дубовым коварством истинного патриота
отправил агента империалистических спецслужб прямым ходом к проходной
родного министерства. Потому что когда Михаил, в точности следуя
вышеупомянутым инструкциям, пришел, куда было сказано, то с изумлением
обнаружил, что уперся лбом в... Областное Управление КаГэБэ. "Ого-го, -
подумал он, - или я бестолочь последняя, или дядя только-только из желтого
дома на каникулы отпущен".
Продолжая изломанный, как судьба Родины, путь к заветной
"горсправочной", он вышел на широкую улицу, пешеходную, вроде Арбата,
следуя инструкциям молодого бородача богемной наружности, к которому
решился обратиться - для разности масштабов, вероятно. Бородач коротко
махнул рукой: "Иди прямо, до Советской, потом направо поверни, смотри по
левую руку...". Пешеходная улица и оказалась Советской. Повернул направо,
и, верно, по левую сторону улицы, не доходя и двух кварталов, с
облегчением углядел дверь с заветной надписью, ведущую внутрь массивного
дома эпохи сталинской солидно-помпезной архитектуры. "Наш человек!", - с
благодарностью подумал о бородаче.
Гипотеза подтвердилась практикой. Написал на бланке данные, уплатил
пятиалтынный, и спустя десять минут получил координаты местожительства
любимой женщины. Спросил миловидную "горсправщицу", как добираться, и по
Советской вскоре дошел к проспекту, именованному в честь самого главного,
пятибуквенного, вождя революции. Троллейбус, посоветованный девушкой,
проигнорировал, четверть часа поголосовал, что твой депутат ВээС времен
шестибуквенных (первого и второго) и семибуквенного вождей, и в конечном
итоге загрузился в салон коричневого "москвича", "тезки" с шашечками на
боках. (Если бы ему пришлось ехать на улицу, названную именем
восьмибуквенного вождя, вот была бы хохма! но этим именем улицы пока не
называли, а может, никогда и не назовут... А то получился бы сплошной
"революционный путь".) Включенное радио ловило в эфире и через динамики
извергало в салон жесткий ритмичный дэнс-мьюзик, и настроение несколько
поднялось. ("А твоя догадка, друг, что музыка - как программа, - верна! -
подумал в этой связи. - Каждая песня - как дискета. Не то слово.")
Расплатившись с "шефом", метнулся к ближайшему таксофону, оказавшемуся
"красивым", и еще раз получил в ухо длинными гудками. Казнил за саботаж
еще одну трубку и пошел к Марине...
...последний раз попытался дозвониться, когда с пакетами, полными
закуски и рислинга, торопился вернуться в квартиру отшельницы с глазами,
как у смертельно больной собаки. У нее всегда были самые выразительные на
свете глаза, но страдание умирающей от боли ненужности и одиночества Души,
изливающееся во взгляде их сейчас, превзошло все мрачные прогнозы Михаила
во сто, в тысячу крат...
И последний раз проклятые длинные гудки растерзали барабанную
перепонку, вздули чувство вины перед другом из маленького воздушного
шарика до размеров аэростата.
Но Маришка заждалась! - подумал Михаил, приговаривая к повешению
очередную телефонную трубку. Надо торопиться. "Боже, как я соскучился по
ней... Черт побери всех Стасиков в этом мире! Но должны же во мне найтись
силы, чтобы вытащить ее из ямы одиночества, куда падает, падает, падает
женщина, которую я люблю больше жизни, больше себя, даже больше Ее
Величества Науки... Они есть во мне, Мариш, я знаю. Только не нападай на
меня, как каратэист, с воплями "Йя-я-а!", не бей насмерть сразу, дай мне
шанс, и я отогрею твою озябшую Душу..."
Он отлично помнил, как она втрескалась в Стаса. По общему мнению, ей
грозило остаться старой девой, всем казалось, что, помимо Науки, ее в этом
мире ничто не привлекает. И когда Стас как-то в курилке восьмого этажа
поспорил с парнями, что закадрит "кандидатку в академики", все, кто
присутствовал, долго давились дымом и смехом, не верили в его успех на
этом конкретном фронте, но триумфальный покоритель сердец, институтский
Съемщик N_1, забожился и сказал, что клянется собственными гениталиями, а
в его устах подобная клятва смотрелась серьезной гарантией. Кроме того,
парни выставили залог, что-то около трех кусков собрали в шапку по обычаю,
и в случае неуспеха Сахновскому предстояло выставлять "квас" на
соответствующую немалую сумму. Отступать ему было некуда. "Отступать
некуда. Позади - Москва!". (Политрук Клочков) Сиречь - эНКаВэДэшные
заградотряды с приказом расстреливать из пулеметов каждого, кто хоть шаг
назад сделает. Подвиги - совершаются, когда никакой альтернативы не
остается, сказал один циник. Нормальный человек на амбразуру полезет
только тогда, когда испробует все прочие способы и грохнет все гранаты.
Никто не обратил внимания, был ли Стас тогда, в курилке, пьян больше
обычного или нет, а жаль. В "горячем" состоянии люди еще и не такие далеко
заводящие предприятия начинали.
А может быть, ему просто очень сильно понадобились деньги, и он не
сумел придумать более умного способа их получения.
И Стас Сахновский совершил "подвиг". Михаил, к несчастью, прознал о
сделке, заключенной в курилке, слишком поздно. Парни с особым умыслом его
в известность не ставили. Чтоб не дать в руки единственному, по всеобщему
мнению, реальному сопернику главного "кадриста", оружия для отпора.
Чистоту эксперимента соблюли, хохмачи доморощенные...
И остался Михаил с голыми руками, с ветхозаветной своей
порядочностью, против наглого напора подонка, отлично знающего свое
"ремесло". Мишины "голословные утверждения" Марина не слушала. Бешеного
волка без оружия не одолеешь, осознал Михаил гораздо позднее, когда Марина
озлобилась, ринулась искать утешение в загулах. Добро должно быть с
кулаками, иначе зло победит, оно сильнее, и средств не выбирает... "Мое
оружие - справедливость!", - сказал как-то друг Зорро. На что Зорро
ответил: "Советую тебе обзавестись клинками и пистолетами, иначе не
победишь." В том, что Зорро - герой, несущий добро, сомнений ведь нет?.. А
справедливость - так называемая "высшая" тем паче, - слишком слабое
средство борьбы в мире, где правит Зло...
- ...Есть. Есть у меня курить, - ответил Михаил, стряхивая чувство
нереальности происходящего, в которое его вогнали раздумья и воспоминания.
- Сейчас, погодите, достану...
- Ты го-о-онишь, поц, - процедил паренек, - хамишь, бля!
- Что? - не понял Михаил.
- Он го-о-онит, зема, - сообщил парень кому-то, игнорируя вопрос
Михаила. Этот кто-то, по всей вероятности, находился за спиной
непонятливого прохожего с пакетами, полными покупок. - И куртяк у него
клевый, наш куртяк, ты понял?
Все еще ничего не понимающий Михаил растерянно обернулся. За спиной
стояли трое верзил в норковых шапках, "вареных" куртках, в воротах которых
просматривались мохеровые цветастые шарфы. Лет на пять постарших верзил,
чем обратившийся к Михаилу за куревом паренек. И поодаль, шагах в десяти,
сидела на корточках под стенкой дома, компания из пяти-шести безликих
индивидов, покуривая папиросы. "Кажется, там и девчонка есть", - вдруг
выделил взгляд джинсовую юбку. - У вас же есть, ребята?.. - сказал Михаил.
- Курево-то у вас есть...
- "Аляска" тоже будет, - сообщил один из троих, стоявших перед ним. -
Сам снимешь, или валить тебя?
ОБМАНУЛА СУДЬБА!!! - пронеслось в мозгу. Рислинг подкинула, а теперь
- вот... Произвол правит миром, какая там к чертям справедливость...
Решение созрело мгновенно. Окончательное, пересмотру не подлежащее.
"Если я сниму куртку и отдам этим, то никогда в жизни не смогу себя
уважать, - понял Михаил. - Хотя отдать без разговоров - самое разумное.
Однако разум - это лишь одна ипостась Человека. Душа - совершенно
другая... Главное - ее сохранить. Ни к чему жизнь, разум, плоть, когда
мертва Душа. А как может считаться живой Душа человека, который потерял
уважение к самому себе, какое право имеет он любить Женщину...".
- Ваши весы лгут, как вы сами, - сказал он грабителям, - ваши меры
добра и зла - искажены вашим разумом. А души ваши - мертвы, слышите?!!
- Борзеешь, фраер! - бросил тот же самый, крайний слева из троих
нелюдей. - Ну гляди, тормознутый, я предупреждал...
"ЗАПОЛУЧИ, СТАСИК!!!", - мысленно закричал Михаил, выронил пакеты,
звякнувшие разбивающимися бутылками, и ударил первым. Достал. Левый
крайний, заправила ихний, зарычал от боли и выхватил нож... "Очки, черт...
- успел подумать Михаил, услышав девичий вскрик: "Мочи-ить!..", и ощутив,
как раскаленное жало вонзается в живот, кромсая внутренность безумной
болью, - ...только бы не разбить очки... как я к Маришке приду, с такими
очками-то, она же все поймет, она же расстроится...".
Падая, он взмахнул рукой, словно стремясь нанести второй удар,
напасть, сокрушить противника, но кулак его сжатый свистнул в воздухе,
никому не причинив ни малейшего вреда... Последний образ, схваченный и
зафиксированный угасающим сознанием, - лицо Марины, любимой женщины.
38. ГОРОД, ИЗБРАННЫЙ ПО ПОНЯТНЫМ ПРИЧИНАМ
Причины...
Она не читала беллетристики. Не хватало времени, не было желания.
Даже в детстве, даже то, что по школьной программе положено. Каким-то
гуманитарным заменителем ей служила музыка, а позднее - видео, но книг "с
сюжетом", как презрительно их звала, она не читала.
Но однажды, в южном городе, одним из долгих тоскливых вечеров третьей
зимы, выдавшейся неожиданно морозной и мрачной, почти настоящей, а не
слякотной полуосенью, как первые две, она случайно взяла в руки книгу,
которую ей сунули в нагрузку, когда покупала справочник по металловедению.
И зачиталась вдруг...
Непривычное к восприятию информации, поданной в этаком
"беллетризованном" виде, сознание что-то интерпретировало по-своему,
что-то не воспринимало, а что-то пропустило дальше, в под... И
образовалась информационная бомба.
"...приготовься участвовать в карусели погони, карнавале добычи,
Человек. Утром - отчаяние, вечером - психоз, а в промежутке - отчуждение.
Механизм утра безжалостно пристегивает людей к бесконечной ленте
необходимости, днем они попадают в жернова доходов и расходов, и их, как
пешки на доске, передвигает судьба взад-вперед, согласно замыслу, который
им не дано понять, но вечер приносит на крыльях ветра фортепьянные пассажи
и волшебный голубой ключ мечты и надежды, отпирающий любые двери. У
каждого на дню попеременно три обличья: беглец, жертва, охотник. У всех на
дню три желания: спастись, разрушить, добыть. Одно за другим следует
царство тревожных будильников, царство равнодушных звонков, царство
манящих неоновых вывесок. Утро, день, вечер. Когда первые высыпавшие на
небо звезды успокаивают взбаламученное море и неяркие огни на улицах
разбегаются, как косяки рыб, когда пивные преображаются в исповедальни, а
кино - в заповедные места чудодейства, когда те и другие зовут к
обновлению и дуновения надежды согревают пространства жаждущей плоти,
тогда начинают раздвигаться дома, шире и дальше раскидываются проспекты и
кажется, что исполнимы все желания... Царство неоновых вывесок окрашено в
цвета вожделения. Уже прочитаны газеты. Просмотрены программы новостей.
История заснула на ночь. За обрешеченным окнами, в безвкусно обставленных,
обитых мягким квартирах-камерах утихомирились буйные, и последний на дню
самоубийца, едва-едва вскарабкавшись на девяносто четвертый этаж, в
облегчении останавливается на площадке и потом, повременив, начинает
долгий спуск в другой кошмар.
Закружилась карусель погони, разгулялся карнавал добычи. На
Таймс-сквер отпирают клетки, но ранние отчаявшиеся птахи уже там: разогнув
пружинистые прутья, они прокрались в львиные логова и змеиные ямы.
Неудачники пожимают рукоятки игральных автоматов. Разочарованные в любви
прячутся по отдельным кабинетам в барах, сосредоточенно, до бесконечности
фиксируя собственные ощущения. Кто с шампанским, кто с поганым пойлом, они
измеряют давление на дне дурманного моря, но все они - не более чем
китайские кули, которых согнали для освоения азиатских пределов
исчезнувшего моря. Они уже побывали там и снова отправятся туда, потому
что у них международные паспорта, изготовленные из нержавейки и
заполненные на эсперанто. В их карманах бренчат жетоны к турникетам,
которых покамест не изобрели. После женщин - всегда наступает на душу
виски, так было, так есть, так будет. И на ладонях у них вместо линий
судьбы - маршруты недоступных дорог.
Но есть и другие.
По Великой Равнине Детства с бешеной скоростью, от которой на руле
трясутся руки, мчатся, приближаясь к своему последнему Перевалу, мужчина и
женщина. Единственная их защита - неведение: головы двадцать второго
размера и туловища сорок пятого, а из припасов у них - лишь бутылка
дешевого виски. Они едут через легендарный перевал золотоискателей Чилкут,
или по Чизолмовой Скотогонной тропе, на форде-развалюхе. Ночуют под
черными скалами, прикрытые от холода только друг дружкой. Неподалеку
бродит последний бизон - сгорбатившийся, фыркающий, обреченный на
вымирание, но этим двоим, погруженным в блаженный окаменелый сон, не до
него. Это первопроходцы, быть может, именно в них наше спасение, потому
что они не участвуют в карнавале погони за добычей, хотя они тоже ночные
птахи, но пробирающиеся в девственные, неизгаженные приобретениями разума
края... Но тебе, нейтралу, межеумку, только кажется, что они еще свободны
и что рояль еще не переделали в механическое пианино, в саунд-синтезатор,
в музыкальный компьютер. Город - логово стаи одиноких волков и волчиц,
сбившихся в мохнатый клубок в тщетной надежде обрести друг в друге
спасение от холода. Но долго ли сохраняется тепло суровой зимой?.. Когда в
циклонном безвоздушье отчаяния лопаются стекла в окнах, когда постель
продувают студеные ветры, несущие запахи мертвых бизонов и исчезнувших
индейских племен, запахи утренних гудков и боя часов, свидетельствующих о
неудержимом беге времени, предвещающих приближение небытия, - надолго ли
хватит того теплого сладостного дыхания лежащего рядом? А потом, снова в
мертвой постели, ты будешь говорить с тенями тех, кого любил... Тебе,
нейтралу, ничейному человеку на ничейной земле, не надо задумываться над
такими вещами, ибо единственное твое назначение - быть зрячим среди
слепцов. Ты наблюдаешь, как на улицах начинается карнавал погони за
добычей. Но долго ли ты останешься нейтралом, если ты, - такой же,
человек, да... Все города одинаковы в сути своей, засасывающей воронкой
торнадо вбирающие в себя чувства, грезы, надежды, сминающие их в
скрежещущей мясорубке ненависти, страха, голода, порожденных одиночеством.
И чем больше город, тем выше уровень концентрации зла в нем, тем страшнее
в нем жить, тем противоестественнее думать о любви на его улицах... Чем
больше человек ненавидит, тем сильнее отдаляется он от заветной цели -
торжества справедливости и свободы. Кто боится, тот свободен быть не
может. Не сумеет.
...посреди ревущих, островерхих, как акульи зубы, вод Манхэттена
разбросаны атоллы парков, где прячутся влюбленные, одолеваемые иллюзиями.
На них старенькая, немодная одежда, и лунный свет кислотой льется сквозь
порванные головные уборы им на голову. Они в стороне от судоходных путей,
где-то далеко, им кажется, на неисчисленной широте, на неучтенном
меридиане. У них кораллами в кровь сбиты ноги, у них нет ни ружья, ни
удилища, приближается пора муссонов, умирают от неизвестных болезней
кокосовые пальмы. Никакой возможности выжить. Но им кажется: те, кто
любит, уцелеют. Наивные мечты обессиленных жертв...
Стихия истерии достигает сверхчеловеческих отметок. Слабость каждого
усиливает во сто крат слабость всех, и уровень страха выходит за пределы
человеческого восприятия. В одиннадцать вечера надежды начинают
рассеиваться. Все перепробовано, и все впустую. Полуночное мечтание -
полная противоположность полуденному плану, но они связаны меж собою
неразрывно иронией бытия. Между погоней за добычей и ее противоположностью
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг