свою силу. Мощь свою почувствовали. Даже всемогущество...
- Бросьте. Это все красивые слова. Ничего этого на самом деле нет.
- А что есть?
- Защищенность. Ощущение защищенности. Ощущение полной и
окончательной защищенности...
- Вам этого мало?
- Не знаю.
- Вы единственный человек на Земле, ощущающий себя полностью
защищенным, и вам этого мало?
- Что же я, по-вашему, должен делать? Я вижу, вы все уже продумали.
Без меня.
- Да. Я много думал над этим. Вы должны заняться политикой.
- Почему политикой?
- Потому что именно в политике вам не будет равных.
- Политика - это ложь.
- Ну и что же? Вся наша жизнь это ложь. В той или иной степени...
- Вот именно. В той или иной.
- Подумайте спокойно несколько минут подряд, и вы поймете: в политике
вам не будет равных.
- Хорошо. Допустим. С чего я должен начать?
- Вам необходимо вступить в партию. Это - первое!..
Он вдруг буквально затрясся от смеха, совершенно неуместно. Я
замолчал. Я, честно говоря, даже испугался немного.
- Не обижайтесь, - сказал он, не переставая трястись. - Я просто
вспомнил анекдот, как раввина спросили, чего такого хорошего в обрезании.
А он ответил: "Во-первых, это красиво..."
Я вежливо улыбнулся. Я знал этот анекдот, но не понимал, причем он
тут, и вообще, что в моих словах смешного?
- Я не пойду в партию, - сказал он. - Ни во-первых, ни во-вторых.
- Почему?
- Во-первых, это не красиво, - сказал он с удовольствием. Прямо-таки
с наслаждением. - Во-вторых, не все можно, что необходимо. Даже, если это
очень необходимо. Скажем, если бы вы уронили в деревенский нужник
что-нибудь ценное, ну... я не знаю... пистолет бы свой штатный уронили -
вы бы ведь не полезли за ним голыми руками. Хотя и необходимо...
- Голыми не голыми, - сказал я, - но такой случай я помню в нашей
части, где отец служил. Один старлей там уронил свой пистоль в нужник,
вместе с кобурой. Пришлось все дерьмо вычерпать, хотя и не голыми,
конечно, руками... Между прочим, в яме нашли ДВА пистолета - был большой
скандал, на весь округ... Но это я так, к слову пришлось. А если по
делу...
- А если по делу, то я к этому разговору не готов. Понимаете?
Не-го-тов! Я еще почти ничего не умею... Я мало что понимаю. И я не знаю,
чем буду заниматься... Я не знаю, на что я годен. Я не знаю, чего я хочу.
Я вообще ничего про это не знаю. Давайте не будем гнать лошадей, Веньямин
Иванович.
- Давайте, - сказал я. Что я еще мог ему сказать? Ему надо было
вступать в партию. Ему надо было выходить на тесный контакт с органами -
на самый теснейший контакт! - без этого в нашей стране нельзя было сделать
НИЧЕГО. Но как мне было сказать ему об этом? Я видел, что за эти две
недели он стал другим. Прогресс был налицо (если можно это было назвать
прогрессом). Он принял причастие Буйвола, но до настоящего политика ему
было еще безнадежно далеко... И я ощутил давешнее отчаяние. Столько
времени прошло, а мы словно бы еще и не начинали.
Тут как раз зазвонил телефон, соседка сладким голосом позвала его, и
он вышел в коридор. Я слышал его голос, слов было не разобрать, но в
голосе слышалась озабоченность и неудовольствие. Он и вернулся озабоченный
и с раздражением произнес какую-то странную фразу:
- Мне надо срочно ехать, Виконт опять загибается...
Я не понял, что это значит, и некоторое время молча смотрел, как он
торопливо переодевается из домашнего. Потом, осознав, что он сейчас уйдет
и мы, может быть, не сможем увидеться до моего отъезда, я торопливо
принялся рассказывать ему о Ведьмаке. Я хотел, чтобы он понял: есть
человек, вовсе к нам не дружественный, который многое и многое знает,
может быть, даже больше, чем мы оба вместе взятые; догадывается, чует,
видит скрытое... Надо быть очень осторожным с ним. Предельно осторожным...
"Хорошо, - отрывисто отвечал он мне, не переставая застегивать и
зашнуровывать. - Понял. Буду..."
Потом мы вышли вместе, он сел в свой красный "запорожец" и укатил в
сторону Невы. Я провожал его глазами, пока он не повернул налево, за угол
Военно-Медицинской, к Литейному мосту. Я вдруг почувствовал, что мы с ним
не увидимся больше никогда. И что впереди у меня больше ничего нет. Что я
- беспомощный старик, и остается теперь только терпеливо ждать прихода
смерти, которая уже вышла за мной из своего дома...
Впрочем, я ошибался.
8
Все, что описано было мною здесь до сих пор, происходило более десяти
лет назад. Я уверен, что ты дочитал мое сочинение до этого места, но я
уверен также и в том, что ты уже не раз задался вопросом: зачем он мне все
это описывает - так подробно и с деталями, в которых не видно никакой для
меня пользы? Где полезные советы? Где ясная инструкция на будущее? Что мне
надлежит предпринять немедленно, к чему готовить себя?.. И так далее.
Не спеши. Все будет. Разумеется, тебе никто уже не помешает сразу же
заглянуть в конец и найти там ответы на свои вопросы - пусть не на все,
но, хотя бы, на некоторые. Однако, мне кажется полезным для тебя и
необходимым, чтобы ты прочел этот текст весь, целиком, без пропусков и
перескакиваний, последовательно, эпизод за эпизодом - все, что показалось
мне необходимым довести до твоего сведения, и в том порядке, который я для
себя определил. Уверяю тебя: у меня здесь нет ничего лишнего. Может быть,
я что-то упустил, прошлепал, недооценил из происшедшего, счел неважным и
несущественным по слепоте своей, по ограниченности, даже по небрежности, -
это возможно. Но ничего лишнего здесь я не написал - это уж точно, это я
тебе гарантирую.
Во-первых, мне было чрезвычайно важно ввести тебя в курс дела таким
образом, чтобы ты поверил мне полностью и вполне осознанно. Я знаю, ты
доверчив, ты восприимчив к чуду, ты готов бы был мне поверить просто на
слово. Но это была бы НЕТВЕРДАЯ вера, а я хочу, чтобы она у тебя была
твердая. Чтобы это было у тебя и не вера, собственно, а твердое знание,
какое бывает у добросовестного студента, прошедшего полный курс у хорошего
профессора. Чтобы тебя нельзя было сбить. Чтобы всяком новому и
неожиданному факту или событию ты умел бы сразу же подыскать объяснение и
обоснование на базе прочного прошлого знания.
Во-вторых, я очень надеюсь, что ты поймешь ситуацию глубже меня,
найдешь пропущенные мною важные детали, объяснишь то, что я вынужден до
сих пор принимать на веру, используешь нечто, оставшееся мною
неиспользованным. Поэтому этот текст тебе надлежит прочесть не раз и не
два, и обязательно - ОБЯЗАТЕЛЬНО! - надо не раз и не два прослушать все
кассеты, которые я здесь прилагаю. На этих кассетах многое покажется тебе
скучным, лишним, бесполезным, - это так и есть, ты прав, но я уверен, что
эта навозная куча содержит жемчужные зерна, надо только набраться терпения
и постараться их отыскать.
На протяжении двенадцати лет, до того, как я окончательно вернулся
(был возвращен) домой, я виделся с ним всего трижды. Я жадно ждал каждой
их этих встреч. Не могу сказать, что я так уж изнывал в моей Африке,
работа там не была лишена элементов творчества, квалификация моя росла, по
сути дела я становился (и стал в конце концов) недюжинным этнографом (я
ведь член четырех этнографических ассоциаций в четырех странах мира, ты,
разумеется, не знаешь этого, это вообще мало кто знает), но ежедневные
мысли мои о том, что я вот гнию здесь, среди роскошных трясин, когда
судьба моя могла бы уже давно и мощно сложиться ТАМ, - мысли эти сверлили
меня, словно больной зуб, и я ежедневно ненавидел все эти вещи, которыми
вынужден был заниматься, и считал дни, оставшиеся до отпуска, потому что
каждый раз отправляясь в Питер я радостно ждал, что вот уж теперь все у
нас с ним решится - раз и навсегда.
Но ничего не решалось. Отпуск кончался, надежды прекращали кипение
свое, я возвращался назад, под страшные, грозные и прекрасные своды
экваториальных моих лесов, и все становилось как прежде.
Чем занимался он эти двенадцать лет? Не знаю. До сих пор я ничего не
знаю об этом, можешь ты себе представить такое? Он не рассказывал мне об
этом раньше, он не желает говорить об этом сейчас. По-моему, он стыдится
вспоминать эти свои годы....
Ходил на ночные охоты за подонками. Вызывал огонь на себя. Они
накидывались на него, как бешеные псы, и он как псов убивал их. Стоял,
трупно-зеленый, похожий на вурдалака, на зомби, ни микрокиллера в заводе,
и наблюдал, медленно наслаждаясь, как лопаются поганые их башки и
дымящаяся жижа разлетается по мостовой липким веером?... Не знаю. Вряд ли.
Но ведь - ВОЗМОЖНО!...
А может быть - просто пил по-черному? В отчаянии, что может убивать,
а больше не может ничего. Ощущая невероятную мощь свою и - абсолютную
беспомощность свою в то же время... Может быть. Очень даже может быть. Но
не только же это....
Или - спокойно, не торопясь, в охотку - разрабатывал свою ТЕОРИЮ
ЭЛИТЫ, которая позже привела тебя - помнишь? - в такое негодование, почти
детское. Ты ведь у нас - демократ. Но многим нравилась эта теория и
нравится сейчас. А в политике ведь как? Не важно, правду ли ты говоришь,
важно, чтобы как можно больше людей соглашалось считать это правдой... Да
и не интересует людей правда. Они только хотят, чтобы им сделали
красиво...
А может быть, вообще ничего этого не было? Работал себе по основной
специальности, писал свои программы, делал карьеру - он ведь и докторскую
за эти годы защитил, и завсектором сделался, в конце концов... Он ведь
всегда был трудолюбив, и всегда ему нравилась его работа.
А может быть, было ВСЕ ЭТО ВМЕСТЕ и еще многое, о чем я не способен
даже догадаться? Не знаю.
Мы с ним расстались тогда словно навсегда и, действительно, не
виделись долго, - больше трех лет. До моего первого отпуска. Помнишь, я
приехал и привез тебе щит масая и настоящее африканское копье? Это и был
первый мой приезд, когда я с ним увиделся вновь. До этого мы даже не
переписывались. Я не хотел рисковать, не хотел привлекать излишнее
внимание к себе, не хотел привлекать к нему излишнее внимание, хотя,
вообще-то, всегда мог бы сослаться на служебную необходимость поддерживать
контакт с потенциальным ценным кадром. Но я не хотел, чтобы еще кто-то
знал о нем, приглядывался к нему, брал его на контроль. Мне хватало и
Ведьмака в моих ночных кошмарах. Кстати, вот с Ведьмаком я переписку как
раз пытался затеять, но без особого успеха: я послал ему три письма, он
ответил мне одним-единственным, с оказией, - письмецо оказалось
пустяковенькое, какие-то дурацкие просьбы по поводу сувениров, а потом он,
получив свои сувениры, и вовсе замолчал.
Хозяину я позвонил в первый же день. Не мог более терпеть. Словно сам
черт заводил пружину моего нетерпения. (Мама твоя тогда даже заподозрила
неладное, возникла масса дополнительных сложностей, но это - особая
история, и здесь ей не место).
Мне показалось, что он пополнел и обрюзг. Угостил меня не чаем, как в
прежние времена, а водочкой (под вчерашнюю вареную картошку с солью).
Говорил мало, больше слушал, но неразговорчивость его была явно не от
неприязни ко мне или там, не дай бог, подозрений, а от какого-о
добродушного равнодушия, да и внимательность его к моим рассказам
питалась, пожалуй, из того же источника. Он явно попивал, и это уже начало
откладывать свой отпечаток на его личность. Впрочем, при желании можно
было уловить в этом добродушном равнодушии и нечто величественное. Передо
мной сидел человек, очень знающий себе цену и потому - безразличный ко
всему остальному.
Впрочем, когда речь заходила о политике, он несколько оживал. Он явно
полюбил думать и разговаривать на эти темы. На щеках появлялся румянец,
глаза разгорались, в речах появлялась небрежность и отрывистость человека
убежденного и хорошо знающего, о чем говорит. Он полагал, что все мы сидим
в тупике, в чулане истории, пыльном и безнадежном ("вместе с метлами и
помойными ведрами..."). Геронтократия. Средний возраст правителей
приближается к семидесяти - возраст усталости, пресыщенности и равнодушия.
Возраст смерти, по сути дела. Еще год-два - и все окончательно посыплется:
они начнут умирать один за другим, наступит смутное время, и даже не
время, а безвременье. Страна постепенно вползает в агонию. Нефть иссякает,
а это - кровь нашей экономики, на заводах - оборудование начала века. И
никто палец о палец не ударит. К чему? Те, которые способны изменить
положение вещей, вовсе не хотят этого делать, а те, которые перемен
жаждут, ничего изменить не способны... Одна только остается надежда -
армия. Единственная реальная сила в стране, сохранившая потенциал
подвижности. Нет, разумеется, на генералов надежды мало - они такие же
старые, сытые и неподвижные, как и наши политики, да они и есть уже
политики, а не военные... но вот молодежь, товарищи полковники, - эти да!
Молодая кровь бурлит, так хочется плечики расправить, а перспектив никаких
- тупик, чулан...
Он предрекал военный переворот. Полковника Насера предрекал.
Полковника Каддафи. Майора Кастро. В общем, он говорил почти то же, что
говорили во всех кухнях этой страны, - если позволяли себе говорить на эти
темы вообще. Отличие было лишь в том, что ИХ разговоры были просто
кухонная болтовня, а он - он явно шлифовал болванку будущей модели
собственных действий, орудие свое будущее шлифовал по руке и оттачивал...
Он предрекал войну. Молодежи некуда себя девать. Комсомол превратился
в тухлое болото, всякое проявление активности и "самости" - карается
бдительно и беспощадно. Скука! Жизнь лишена красок и смысла. Работать
хорошо - бессмысленно. Работать плохо - скучно и еще более бессмысленно.
Единственная отдушина - на Запад, в поп-музыку, в мелкий бизнес -
тщательно затыкается старой вонючей тряпкой. Поколение идеологических
компрачикосов старательно выращивает поколение идеологических уродов. У
нынешнего молодого человека от рождения и навеки застыло лицо - козлиная
морда с выражением идеологической преданности и бодрости...
- Вы, конечно, знаете, что Мирлина они засадили?
- Нет. Я ведь - в другом управлении...
- Они дали ему семь плюс два, представляете? Семь лет лагерей и два
года ссылки. За одну-единственную статью, в которой было много резкостей,
верно, но - ни одного слова лжи... Это государство не имеет права на
существование...
- Государства, знаете ли, не ищут прав. Право государства это его
сила.
- О, да! Это - так. Спасибо за разъяснение... А знаете, почему вы все
время писали в протокол: "антисоветская статья Мирлина"? Я кричал: "не
надо!", Кричал, что-мол не считаю статью антисоветской, а вы все писали,
писали, упорно писали... и все время тащили из протокола в протокол
"посадят тебя, Семка!" Знаете, зачем?
- Не знаю. Так было положено. Определенная форма, как я понимаю...
- Нет. Ничего вы не понимаете. Либо вы врете, либо они и вас обманули
тоже. Это им было нужно, чтобы не доказывать антисоветскость Мирлина.
Понимаете? Это МЫ, свидетели, доказывали, что Мирлин - антисоветчик, а суд
сам и рта не раскрыл по этому поводу...
- Не понимаю.
- Я и сам-то понял буквально в последнюю минуту. Поздно понял. Но
все-таки понял и отбивался как мог... Я говорил, что не считаю статью
антисоветской, а прокурор с этаким отвращением на лице заявлял мне: "Да
что вы, гражданин Красногоров, ребенок, что ли?.. Перестаньте-мол, стыдно
вас слушать..." А судья - рылся в протоколах и объявлял с удовольствием:
"Как же не считаете... Вот же ваши слова: "Антисоветская статья Мирлина
мне не понравилась..." Ваша подпись стоит... Ваша подпись? Посмотрите!"
Помните, я все требовал от вас, чтобы вы вычеркнули "антисоветская
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг