что красивый и веселый капитан Полещук приписал ему слова "...я читал
антисоветскую статью Мирлина "Поколение, глотнувшее свободы"...", он
возразил, что слов таких не произносил, что статью Мирлина он
антисоветской не считает, что со статьей он спорил, да, но не потому что
считал статью антисоветской, а совсем по другим причинам... позвольте, вот
и на следующей странице то же самое! Нет, я этого определения статье не
давал... я попрошу эти слова переписать... да, заново... Можно просто
вычеркнуть? Хорошо, тогда я их вычеркиваю... и здесь вот то же... еще есть
где-нибудь?... Ага, и вот здесь... А в конце я напишу, что это я их
вычеркнул... А как же? Я же не говорил этих слов. Нет. Надо было дать мне,
я бы сам написал свои ответы на ваши вопросы... а то что же получается?..
Он чиркал, вымарывал, вписывал свое заявление... Следователи
продолжали подшучивать, хотя и казались раздосадованными и даже как бы
обиженными, Мирлин смотрел на него молча, рассеянно улыбаясь... Но вот все
это кончилось. Он чувствовал себя, как будто мешки пудовые грузил, руки
дрожали, и тут Мирлин поднялся из-за своего столика и перестал улыбаться:
"Соньке позвони, - сказал он, и лицо его вдруг перекосило. - Скажи, что...
в общем... передай..." "Обязательно. Немедленно. Ты не беспокойся, я
помогаю..." И Мирлина увели в распахнувшуюся дверь, во тьму и пустоту
огромного тамбура, и дверь за ним закрылась, и его не стало видно.
Потом они с майором вернулись в старый кабинет, и майор отстучал там
еще один протокол. В этом протоколе объяснялось (кому-то), почему в первом
протоколе Станислав позволил себе ложные показания. Веньямин Иванович
предложил такой вариант объяснения: зная о том, что у Мирлина маленькие
дети, я, Красногоров Станислав Зиновьевич, опасался своими показаниями
повредить ему, а вот теперь, после очной ставки, подтверждаю, что
такого-то числа.... И пошло-поехало... Читали, передавая листки... Пили
чай... Статья не понравилась... Сказал Мирлину: "Посадят тебя за это,
Семен..."
Он подписал протокол. Третий за день. Было уже - без десяти шесть.
Восемь часов без обеда. В глазах было темно, язык не ворочался. Веньямин
Иванович - этот был как огурчик! - любезно проводил его до самого прапора
внизу. Попрощались, пожав друг другу руки, и Станислав вышел через дверь
подъезда номер пять наружу. Ленивый жар раскалившегося за день города
окатил его.
8
- А какого дьявола ты так рыпался? - сердито спросил Виконт. -
Неужели же не ясно тебе было, что раскололся Семен? Или ты вообразил себе,
что...
- Почему? - прервал его Станислав. - ПОЧЕМУ он раскололся?
- Да какая тебе в сущности разница? Раскололся! Не выдержал чего-то
там. Дал слабину... Испугался... Или обманули его. Или просто протрепался
- он же трепло. Так чего ради, спрашивается, надо было тебе строить из
себя партизана на допросе? В чем смысл?
- Не знаю, - сказал Станислав.
Виконт, конечно же, был прав....
И Галилей был прав. А вот Джордано Бруно - нет. Только смешно было
говорить об этом применительно к данному случаю... Не смешно, конечно -
смешного тут ничегошеньки не было, а - высокопарно, что ли?.. Неуместно.
- Не знаю, - повторил он.
- В результате, ты теперь у них на крючке, - продолжал Виконт
по-прежнему сердито. - Статья сто восемьдесят один - дача заведомо ложных
показаний. В любой момент они теперь могут тебя потянуть на цугундер.
- Срок?
- Срок там какой-то небольшой, но какого черта тебе он нужен - даже и
небольшой?.. Кстати, на работе ты собираешься об этом обо всем говорить?
- А хрен его знает... Может быть, расскажу Ежеватову. А может быть, и
нет.
Виконт отвернулся и захлюпал трубкой. Он не сказал более ни слова, но
Станислав прекрасно понял это его хлюпание. "Некоторые недурно устроились:
они могут позволить себе выбирать - говорить начальству или НЕ говорить...
У вот у некоторых такого выбора нет".
- Не понимаю, - сказал он. - Какого черта они из протокола в протокол
тащили эту мою фразу: посадят тебя, Семка... Кстати, я говорил ему это
тогда или нет?
Виконт пожал плечами.
- А все остальное ты понимаешь?
- Нет. Не понимаю, зачем упоминал он про Сашку. Не понимаю, причем
тут Каманин... Кстати, ты знаешь, что Каманин, оказывается, дал на меня
хороший отзыв?
- И где он, этот отзыв?
- Не знаю... Ч-черт, до чего неохота обо всем об этом на работе
рассказывать, е-мае...
Ежеватов выслушал сообщение (краткое, без подробностей), набычив
могучий свой лоб с залысинами, и некоторое время потом молча шевелил
желваками на впалых загорелых щеках.
- Отпуск дать тебе? - спросил он наконец с напором.
- Зачем?
- А чтоб на п... мозолей не было. Хочешь?
Станислав пожал плечами.
- Тогда - все, - сказал Ежеватов. - В Будапешт хотел тебя в сентябре
отправить, теперь - х... тебе, а не Будапешт. Никому больше ничего не
говори и пошел работать. Где отчет по по этому е.... АНТИТЬЮРИНГу? Три дня
простого отчета закончить не можешь, жопа с ручкой!
А Жека Малахов крякал, мотал румяными щеками, сморкался в огромный
клетчатый платок, в глаза не смотрел.
- Ну надо же! - сказал он огорченно и озадаченно. - И вел себя, вроде
бы, вполне прилично, а все равно - будто в говне искупался.
Станислав промолчал. Он так не считал. Ему казалось, что он вел себя
хорошо. Не просто прилично, а - хорошо. Пусть не слишком, может быть,
умно, но - честно. В конце концов, честность всегда глуповата. И он честно
держался до самого конца, до тех пор, пока был ну хоть какой-нибудь смысл
держаться... Однако никто, кажется, кроме него, так не думал.
- Понимаешь, - сказал Жека. - Им ведь надо было от тебя только одно:
чтобы ты подтвердил факт РАСПРОСТРАНЕНИЯ. И ты - подтвердил.
- Это не я подтвердил, это Семка подтвердил, а я только с ним не
спорил...
- Не существенно. Это для тебя важно, для меня важно: сразу или не
сразу, легко или с трудом, сопротивлялся или лег, лапки кверху. А им это
все без разницы, их - нравственные императивы не интересуют. Распространял
подследственный свои антисоветские сочинения или нет? Да, распространял,
что и подтверждается показаниями свидетелей, не состоящих в родстве...
- Что же я, по-твоему, должен был делать? - угрюмо сказал Станислав.
- В полный отказ уйти?
- Откуда я знаю! Ты что думаешь, я тебя критикую, что ли? Да ни в
малейшей! Я только говорю, что с ними всегда так: сдаешься им - весь в
говне, сопротивляешься, можно сказать, до последней капли крови - все
равно в говне... Учреждение такое у них, понимаешь? Невозможно побывать
там - и чтобы потом не в говне.
- В несознанку надо было уходить, вот что... - сказал Станислав с
тоской. - НЕ ЗНАЮ, НЕ ПОМНЮ, НЕ ДОГАДЫВАЮСЬ... "Да, очень может быть, вы и
правы, гражданин майор, может быть все это так и было, но я-то этого НЕ
ПОМНЮ! Мирлин вот помнит, а я - нет".
- Ну да, ну да. "Он говорит, что это было в экстазе, а я точно помню,
что это было в сарае..." Как же, разбежался! Неужели же ты думаешь, что у
них на такого вот ловкача управы не найдется? Найдется, будь спок!
ОРГАНЫ!.. Знаешь что: давай Виконта позовем и надеремся. У меня Танька к
мамане своей уехала, в деревню, и детей забрала, так что я человек
безусловно вольный...
Так они и поступили - Станислав с Виконтом, полностью в говне, а
Евгений Малахов - в незапятнанно-белых одеждах.
А на третий день, вечерком, часов этак в восемь, позвонил вдруг майор
Красногорский, Вениамин Иванович.
- Здравствуйте, Станислав Зиновьевич! - сказал он радостно, будто сто
лет не разговаривали. - ОЧЕНЬ хотелось бы вас повидать.
- Когда? - спросил Станислав мрачно.
- Да хоть сейчас, если можно.
- Вы что, и по вечерам работаете? Я так вот - нет. Давайте тогда уж
завтра, что ли, с утра... Хотя подождите, завтра суббота...
- Станислав Зиновьевич, голубчик, это я к вам не по делу. Или, говоря
точнее, не совсем по делу. Это у меня к вам разговор сугубо личный.
- О чем это у нас с вами может быть сугубо личный разговор?
- Ну, Станислав Зиновьевич! Не по телефону же!..
- А почему бы и не по телефону? Вы же меня клятвенно заверили, что не
прослушивается...
- Ах, Станислав Зиновьевич, ну не будьте вы таким въедливым,
поверьте, это и ваших интересах тоже, не только в моих...
В общем, договорились так: через час, у Станислава дома, и чтобы
недолго - Станислав человек занятой и усталый.
Когда майор ему позвонил по телефону, он валялся на диване и читал (в
пятнадцатый раз) "Гиперболоид инженера Гарина". Теперь пришлось
имитировать кипучую плодотворную деятельность - на письменный стол, в круг
света под фамильную лампу с зеленым абажуром, брошены были в нарочитом
деловом беспорядке расчеты по давно забытому договору с Двадцать Вторым
СКБ, и даже казенный "хьюлетт" с программным управлением был выставлен
напоказ и демонстративно включен, дабы мигали красные цифры на дисплее, и
вообще...
Нельзя сказать, чтобы он как-то особенно нервничал в ожидании, но и
спокойным он себя тоже отнюдь не ощущал. Было ему ясно, что готовится
какая-то очередная пакость и что опять он будет весь в говне со всей своей
хваленой честностью и нравственной непреклонностью шестиклассника.
"Коготок увяз - всей птичке пропасть...", крутилось в голове его -
бессмысленно и обреченно. Зацепили - теперь уж не отпустят. Гасите свет,
спускайте воду...
Майор явился с королевской точностью, ровно через час, и предстал не
похожий на самого себя - в легкомысленной шелковой бобочке лилейно-белого
цвета, в подержанных линялых джинсах, на ногах - не новые кеды, на лице -
радушная, совершенно штатская улыбка, в руках - кейс. Вот только улыбка
была какая-то неестественно напряженная, а кейс - излишне роскошный. И
этот кейс, и эта улыбка неприятно дисгармонировали с заданным (и
симпатичным) обликом простого советского кандидата технических наук,
забежавшего по случаю - передать привет от ребят из ростовского ВНИИАШа.
Но однако же и госбезопасностью от гостя определенно не пахло, что,
впрочем, в данной ситуации отнюдь не успокаивало, а, наоборот,
настораживало и даже - пугало.
Станислав молча провел его в комнату и пригласил сесть за обеденный
стол со скатертью и пепельницей. Вениамин Иванович, поблагодарив, уселся,
положил сверкающий кейс перед собою, как бы держа его наготове, и без
всякого перехода начал свой текст на тему: я-де здесь не по службе, а по
делу, которое касается вас, Станислав Зиновьевич, даже больше, чем меня...
Станислав слушал его вполуха, даже, пожалуй, вовсе не слушал, тоска
охватила его и дурное ощущение неизбежной пакости и очередного унижения.
Он смотрел на майора, как бы отстраненно признаваясь себе, что движения у
него ловкие и точные и что вообще глядится майор в своем внеслужебном
обличии действительно вполне даже симпатично: ладный, очень крепкий, и
светлые глаза - без всякой этой непреклонной пронзительности, а наоборот
почему-то как бы ищущие понимания и взывающие к сочувствию... Глядя на
него, Станислав вдруг вспомнил навсегда, казалось бы, забытого Дядю Вову -
смешного и доброго паренька, замещавшего у них в седьмом классе впавшего
вдруг в запой физрука. Дядя Вова тоже был такой вот округло коренастый,
простоватый, и глаза его просили о сочувствии. Он занимался каким-то
странным видом спорта - он был СИЛОВИК: они там у себя приседали на одной
ноге раз по триста, играли двухпудовками, подтягивались на одной руке, и
все такое... Дядя Вова мог подтянуться на одной руке ДВЕНАДЦАТЬ раз - в
жизни своей никогда больше не видел Станислав человека, способного сделать
это даже ОДИН раз...
Вторым планом, впрочем, Станислав отмечал про себя, что в кейсе у
майора, скорее всего, находится включенный диктофон, а поэтому вести себя
надобно с повышенной осторожностью. Так сказать: "Снизить скорость,
повысить внимание..."
Разговорам о том, что все это-мол "не по делу" и "все это-де в ваших
же интересах", он не верил, разумеется, ни малой секунды, и тем более
поэтому подозрительным и даже зловещим показалось ему поведение коварного
майора, взявшего вдруг сразу же после невнятного своего, явно
стандартного, вступления какую-то совершенно несусветную, почти пугающую
манеру объяснения.
Наш разговор имеет исключительную важность, объявил майор. МОЖЕТ
БЫТЬ, имеет, поправился он тут же и раскрыл свой кейс. Я хочу записать его
на пленку, потому что, вполне возможно, мы с вами, МЫ С ВАМИ, подчеркнул
он, будем потом заново прослушивать этот наш разговор, и дополнять его, и
анализировать. С этими словами он извлек из недр кейса маленький черный
(японский, видимо) магнитофончик, включил его (красный огонек загорелся) и
демонстративно положил на середину скатерти, а кейс убрал под стол.
Я знаю, что вы боитесь меня, продолжал майор, - нет, не майор, а
совершенно штатский человек, Вениамин Иванович Красногорский, явно
ощущающий себя сейчас не в своей тарелке, явно нервничающий, совсем ни в
себе и ни в чем не уверенный. Я знаю, что вы думаете сейчас, что я хочу
вас как-то обмануть, втянуть в грязное дело, завербовать... Нам с вами
надо как-то проскочить этот этап. Очень скоро вы поймете, что все у нас
обстоит совсем не так и что я вас тоже боюсь и имею для этого весьма
серьезные основания.
Сначала беседа наша будет похожа на допрос, продолжал (становясь уже
совсем не похожим на себя, - нервно постукивая костяшками обеих рук по
скатерти и улыбаясь почти искательно) Вениамин Иванович. Но вы скоро
поймете, что никакой это не допрос, а просто мне надо убедиться
спервоначалу в правильности своих догадок... То есть, я и так в них
убежден, иначе бы я не пришел сюда и не заводил бы с вами... Короче,
сначала я хочу, чтобы вы искренне и точно ответили на несколько очень
простых вопросов. Все они требуют - для начала - только бинарного ответа:
да - нет. Они абсолютно вас ни к чему не обязывают. Некоторые ответы я
знаю заранее, некоторые - нет, но тут возможны разные варианты, которые я
не способен просчитать...
Видимо, именно неестественность, даже - противоестественность
ситуации побудила Станислава сказать хоть что-нибудь - остановить этот
непонятный поток слов и эмоций, который пугал даже больше, чем
отвратительный (пусть!), но незамысловатый при этом, нажим в целях сломать
и вербануть.
- На одной руке вы сколько раз можете подтянуться? - спросил он
неожиданно для себя и уж конечно - для майора.
Вениамин Иванович замолчал на полуслове, потрясенно мигнул, а потом
обрадовался вдруг, разулыбался, засиял:
- Шесть раз! - сказал он с гордостью. - Но только на правой. А на
левой - один, много - два.
- Что ж вы так... - заметил Станислав, совершенно не понимая, что ему
теперь делать с полученной информацией. - Надо бы и на левой тоже...
- Не получается, - признался Вениамин Иванович со вздохом, но тут же
спохватился. - Я рад, что вы чувство юмора не потеряли, - сказал с
искренней доброжелательностью. - Знаете, если люди шутят - дело пойдет.
Станислав не был в этом так уж уверен (да и не шутил он вовсе -
просто сорвалась с языка глупость какая-то), но спорить не стал. А
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг