спросил, забыв поздороваться:
- Какой диагноз?
- Острая коронарная недостаточность.
- А где история?
- У главного врача.
Так. Я подпер щеку кулаком и приказал:
- Рассказывайте, что и как.
Она замялась: вчера она тоже праздновала, как и я. Еще одно лыко мне
в строку. Но тут в кабинет ввалился весь наличный медперсонал плюс еще
трое бабочек, бывших вчера свидетельницами. Эта троица явилась сегодня
посмотреть, что из всего этого выйдет. Так я их понял и пропустил мимо
ушей, как одна из них, старейшая наша нянька Эльвира, объяснила с
недостойной прямотой: "Надо ж было поделиться радостью с подругами..." Вот
они и рассказали мне, что и как.
Вчера после обеда явилась к Барашкину его супруга. Естественно, она
не стала дожидаться с хамами, когда освободится халат, а вперлась прямо в
котиковой шубе и расшитых валеночках-унтах. Она одарила своего страдальца
гостинцами, все чин чинарем: "А там икра, а там вино, и сыр, и
печки-лавочки..." Икра, точно, была, печки-лавочки были представлены
балычком и буженинкой, а вместо вина одарен был страдалец бутылкой
невиданного в наших широтах коньяка. И была при этом она, супруга, пьяна.
("Навеселе", - сказала деликатная санитарка Симочка; "Под бухарем", -
подтвердила грубая санитарка Галина из хирургии; "По самые брови налитая",
- возразила тетя Эльвира.) Впрочем, пробыла жена недолго. Тяпнули,
наверное, по рюмашке за Новый год, и она отчалила, оставив повелителя
своего сосать в одиночестве.
Некоторое время все шло тихо и мирно, но вдруг дверь спецблока с
треском распахнулась, и Барашкин возник на пороге - в роскошном халате
нараспашку, в пестрой фуфайке ручной вязки и в теплых антирадикулитных
подштанниках, вся аптека наружу. Больные и посетители, расположившиеся на
лавочках под сенью худосочных больничных пальм, замерли от неожиданности.
Барашкин же, грозно оглядев их, заговорил. А глотка у него, надо признать,
была потрясающая. Когда он принимался орать, дрожали стекла, дребезжала
посуда и бедные мои старушки пациентки в ужасе прятались с головой под
одеяло. И все выступления его были, как правило, обличительными и
угрожающими. Таким было и его последнее выступление.
Репертуар, как явствовало из свидетельских показаний, был обычный, с
обычными же непредсказуемыми перескоками с темы на тему. Он не позволит
таким и сяким коновалам делать над ним свои поганые опыты и писать с него
свои ученые статьи. Он очень даже хорошо понимает, что больницу заполнили
за взятки разные тунеядцы, которые отлеживаются здесь за государственный
счет, чтобы уклониться, да еще шляются в сортир мимо его двери. Он выведет
на чистую воду тех, кто обворовывает в больнице народ и кормит народ
помоями...
Посетители попытались урезонить его - он пригрозил сгноить их.
Санитарка попыталась водворить его обратно в бокс - он объявил, что сейчас
не те времена, чтобы затыкать рот. Прибежал растерянный дежурный врач - он
повелел врачу в недельный срок убраться в Израиль. Тетя Эльвира, нежно
обняв его за необъятную талию, стала уговаривать его пойти и прилечь - он
уперся и стал громогласно и косноязычно объяснять, кто такая тетя Эльвира
и кто были ее ближайшие родственники...
И вот как все получилось. Только-только Барашкин впал в разоблачение
сексуальных связей давно усопших родителей старой няньки Эльвиры, как
вдруг замолк. Прямо на полуслове. Словно радио выключили. Симочка, в ужасе
прятавшаяся за спиной дежурного врача, видела все своими глазами. Барашкин
смолк, морда у него посинела, он икнул, всхлипнул и повалился на бок. Его
даже подхватить не успели. Упал, перебрал ногами и застыл, закатив глаза.
Все.
- Что сделали? - тупо спросил я.
Сделали все, что можно было и что полагалось. Дефибрилляцию.
Интубацию. Ничего не получилось. Труп - он и есть труп. Все равно, что
укол в протез. Сдох Барашкин. И скатертью дорога. Правильно сказал
Волошин, от души. Вышел, глянул и сказал - громко так, чтобы всем слышно
было: "Собаке собачья смерть"...
Сердце мое дало сбой.
- Постой, постой, - коснеющим языком выговорил я. - Кто, ты говоришь,
вышел?
- Волошин... Да вы знаете, с одним глазом который...
- Откуда вышел?
- Да из соседнего же бокса! Вы что, Алексей Андреевич, забыли? Там
Люсенька, жена его лежит...
Пока я собирался с мыслями, выяснилось, что Ким был очень заботливым
мужем. Навещал жену чуть ли не каждый день и всегда с гостинцами. Пошил
себе больничный халат, сам, видно, стирал и даже крахмалил. Часто приходил
с дочкой. Тощенькая такая, конопатенькая, но ухоженная, волосики всегда
расчесанные, с бантами, и платьица аккуратные. И вчера тоже с дочкой
пришел. Она у них, бедная, не слышит и не говорит, но все соображает, а
отца так понимает с одного взгляда. Пришли они вчера, рассказывала тетя
Эльвира, и устроил он в боксе целый пир. Я им кипятку, конечно. Тасенька
чай разливала и разносила. А уж бублики были - объеденье, теплые еще,
видно, сам стряпал...
- Постой, тетя Эльвира, - прервал я ее. - Что ты мне про бублики...
Когда Барашкин загнулся, Волошин был в коридоре?
- Не было его в коридоре, - решительно сказала тетя Эльвира. - Я же
говорю, он после вышел...
- Точно, - подтвердила Галина из хирургии. - Как Барашкин грохнулся,
я побежала помочь Григорию Рувимовичу, а Волошин этот как раз из бокса
выходил и дверью меня в задницу толкнул...
Все они, словно почуяв что-то, с выжидательным любопытством
уставились на меня. Но я только спросил:
- Что было потом?
Потом, после необходимых и бесполезных процедур, труп утащили в морг,
а ближе к вечеру нагрянула компания дармоедов то ли из милиции, то ли из
безопасности, большею частию по случаю праздника на взводе, и с ними
жена... вдова усопшего. Та вообще лыка не вязала и только непрерывно
требовала, чтобы тело мужа хоть на кусочки изрезать, а доискаться, кто
совершил террористический акт. Вцепились в дежурного врача: не ударил ли
он или не толкнул ли товарища Барашкина, когда тот в пылу полемики
позволил себе нерекомендованные высказывания. Потом допрашивали персонал.
Один добрался даже до котельной, где и был нынче утром обнаружен спящим в
обнимку с пьяным нашим кочегаром...
Я слушал и не слушал. Значит, действительно Ким, лихорадочно думалось
мне. Нельзя больше прятать голову в сугроб, убаюкивать себя всякой
пошлятиной насчет совпадений. Совпадение раз, совпадение два, но помилуй
Боже, где же воля Твоя? В свое время узнаем, конечно. Как пел много лет
назад одноногий дядя Костя, кавалер одинокой медали: "На закуску узнаем,
не пройдет еще час, есть ли небо над раем, иль морочили нас"...
Какое-то движение почудилось мне в пустом углу за плечом санитарки
Симочки. Я вгляделся. Посиневшая, с оскаленными золотыми фиксами, с
закаченными бельмами морда Барашкина была там, поторчала, скривилась
безобразно и исчезла. Я вытер со лба испарину. Крещендо, вспомнилось мне.
Вот как это называется. Крещендо. Сначала райком. Затем собачья бойня.
Затем падение Нужника. Теперь вот Барашкин. Не просто Барашкин, а ученный
Барашкин.
Я спровадил наших девочек и тетечек из кабинета и отправился к
Главному. Из мутных пучин непроглядной тайны на знакомую теплую отмель
обыденщины. Глубина не выше щиколотки. Отчетливо виден каждый трилобитик,
копошащийся в донном песочке. Главный - не Ким Волошин, он прозрачен как
стекло: профан, подхалим и трус. Заветная мечта - лекторская должность в
облздраве. И, следовательно, никаких ЧП. У него в больнице не было, нет и
не будет никаких ЧП. Пока он Главный, нет никаких ЧП, а есть нерадивые,
авантюристы, возомнившие о себе зазнайки, о которых он своевременно и
заранее сигнализирует куда надо. Тем более такое лицо, как покойный
Барашкин. Пятно на репутации больницы. Следствие будет тщательным и
пристрастным. Прокуратура по головке не погладит. Слава Главному! Я
наливался злостью. Веселой злостью, я бы сказал. Мертвецы перестали
мерещиться по углам. Еще немного. Вот оно, коронное: "И имейте в виду,
Алексей Андреевич, никто для вас каштанов таскать не будет. Когда вызовут
на ковер, пойдете вы, а не я. Мне на это время заболеть ничего не стоит".
Я нагло потянулся, зевая, встал и вышел, оставив его в приятном
недоумении, - не сошел ли я с ума и не должно ли меня вязать и отправить
куда надо с соответствующей сопроводиловкой.
Я спустился в прозекторскую. Моисей Наумович сидел на "скорбном
столе" (так он прозвал это зловещее сооружение из искусственного мрамора)
и курил. Едва глянув на меня, он пробубнил скучным голосом:
- Совсем был здоровый мужик. Протокол будете читать?
Я помотал головой.
- Нет. Пусть в неврологии читают. Впрочем, какой вы диагноз
поставили?
Он помолчал, затем с кряхтением слез со "скорбного стола".
- Диагноз... - проворчал он. - Нормальный. Тот же, что и дежурный
врач. Острая коронарная. Какой еще может быть диагноз? Вдруг ни с того ни
с сего остановилось сердце. Бывает?
Я машинально согласился, что бывает. Моисей Наумович вдруг
рассмеялся.
- Представляете, Алексей Андреевич, эта дамочка... вдовушка...
настояла на немедленном вскрытии, и чтобы у нее на глазах. Чтобы убийцы в
белых халатах чего не утаили. Попытался отговорить ее, выпереть, - куда
там! Вступились эти... как их... следователи, что ли? С красными
книжечками. Ну, мне с ними не тягаться. Ладно, говорю, сами напросились,
на себя пеняйте... - Он снова рассмеялся - нехорошо так, непохоже на него,
словно бы злорадно. - Едва я начал, как повело их. Все мне здесь заблевали
и унеслись. И вдову уволокли... Слабые люди, как сказал бы товарищ Коба.
- Моисей Наумович, - сказал я, - у меня для вас новости.
- Это плохо, - сказал он. - Рассказывайте, Алексей Андреевич.
Я рассказал. Он выслушал. Лицо его закаменело. С минуту мы молчали,
потом он проскрипел:
- Как это Волошин сказал? Собаке собачья смерть... Совсем получается
по Фрейду, на Пугачевку указывает...
Он заторопился. Напяливая свою облезлую шубенку и кое-как обматываясь
шарфом, произнес невнятной скороговоркой:
- Но ведь и опять у него ничего не вышло! Мозги изрезаны, потроха
искромсаны... Видно, не предусмотрел. Значит, будем ждать следующего
случая...
Смысл этой странной сентенции он объяснил несколькими днями позже.
15
Огромная гиена, пятнистая, лобастая, с янтарными
глазами, катила по дебаркадеру отгрызенную человеческую
голову. Как игривый котенок катает по ковру клубок шерсти.
Явившийся на очередной "чек-ап" и на уколы лейтенант С. сообщил мне
(как всегда, по секрету, конечно), что у них в управлении имело место
чрезвычайно чрезвычайное происшествие. Оказывается, еще со времен странной
истории в райкоме милиция с подачи нашей ГБ взяла под колпак некоего Кима
Сергеевича Волошина ("Да вы его должны помнить, Алексей Андреевич, это
тот, что в газете про Полынь-город... После райкомовских падений мы его
разыскивали, я вам рассказывал...") И вот после смерти Барашкина его
вызвали в управление. Беседовал с ним сам капитан в своем кабинете за
закрытой дверью.
Вдруг Волошин распахнул дверь и гаркнул: "Эй, вертухаи! Ваш
начальничек упаковочку дает!" Кинулись. Капитан лежал головой на столе и
стонал. Выяснилось, что он навалил себе в брюки. Еще не успела подойти
"скорая", как капитан очнулся, огляделся с очумелым видом, узрел Волошина
и слабым голосом приказал удалить его из управления. Что и было сделано
весело и беспечно. Врач же "скорой" констатировал легкий спазм мозговых
сосудов и порекомендовал сотрудникам отвести злосчастного начальника
отмываться.
Признаюсь, я преисполнился злорадства. (Силен враг добра в человеке!)
А как же! Ничего им не стоит упечь какого-нибудь пархатого Григория
Рувимовича или, скажем, завуча Второй школы (был такой эпизод), но вот
столкнулись лоб в лоб с бесом - и полные штаны...
- Ну, и как? - спросил я, демонстрируя серость и невинность почти
девичью. - Вы его, конечно, снова вызвали?
Но лейтенант С. тоже, видимо, подумал насчет бесов. Он считает, что с
таким типом лучше не связываться. И все в управлении так считают. И
капитан тоже. Нет, это не дело милиции. Об этом ведь и реляцию толком не
напишешь. Представляете, Алексей Андреевич, приходит к нашему полковнику в
Ольденбург бумага! Да еще о том, как наш капитан обос... А если у
гэбэшников так свербит, то пусть сами и занимаются, а мы полюбуемся со
стороны...
Когда С. ушел, я бросился к Моисею Наумовичу. Выслушав меня, он
невесело ухмыльнулся и бесцветным голосом выразил опасение, что дальше
будет еще хуже. И он оказался прав. Дальше получилось так плохо, что и
вспоминать не хочется. Но из песенки этой ни единого слова выкидывать
нельзя.
Узнали мы об этом страшном деле во всех подробностях от насмерть
перепуганной сестры-хозяйки Грипы, а та - от пресловутой тетки Дуси,
соседки Волошиных, очень прилепившейся в последнее время к Люсе и ее
убогой дочке. Устойчивая информационная цепочка, я бы сказал, совсем как в
случае с Нужником... и очень для нас удобная, если здесь уместно такое
слово.
Так вот, Ким сидел себе дома у окна и что-то мастерил на подоконнике,
поглядывая на падчерицу, игравшую во дворе. Люся и тетка Дуся стряпали на
кухне и напевали, а Ким им подсвистывал и все поглядывал да поглядывал,
следил, чтобы Тася, упаси Бог, не сбежала бы со двора на улицу, где
машины. А денек был отменный, и собралось на дворе дюжины полторы
дошкольниц и девочек-первоклашек, катались со снежной горки кто на
салазках, кто на дощечках, а кто и просто так. Мальчишки, как водится,
играли отдельно. Такова была диспозиция к началу трагедии.
Как известно, дети - цветы жизни. Но весьма часто без видимой причины
они разом обращаются все против одного, причем, как правило, слабейшего и
самого робкого или, что совсем уже предпочтительно, против увечного. В тот
день дьявол науськал детей на Тасю. Начала кампанию дочка монтера, жившего
этажом выше Волошиных, ученица второго класса, девочка крупная, грубоватая
и задиристая. Она повалила Тасю и с торжествующим воплем: "Дура глухая,
корова мычливая!" - принялась возить ее мордочкой по снегу. Веселые
подружки не замедлили присоединиться. И все это увидел Ким.
Он взревел, вскочил, запутался ногами в упавшем табурете, разбил его
и, оттолкнув выскочившую в прихожую жену, бомбой вылетел на лестничную
площадку. Он проскочил два пролета, а на ступеньках третьего
поскользнулся, с размаху сел и так и остался сидеть, стиснув голову
руками, весь в поту, с фиолетовой лысиной. Наверное, именно в этот момент
и произошло умертвие. Дети с отчаянным визгом брызнули в разные стороны, и
на месте остались двое: ворочавшаяся на снегу, мычавшая от страха Тася и
неподвижно распластавшаяся дочка монтера. Мертвая. Необратимо мертвая.
Так рассказала нам, трясясь и закатывая глаза, наша Грипа. Уже на
следующий день. "Внезапная смерть", как сформулировал корифей из
кардиологической бригады "скорой". "Рефлекторная остановка
кровообращения", как занес в справку мертвеющей рукой Моисей Наумович.
Дальше начались последствия. Соседям и особенно родителям было как
день ясно, что доктора либо не разобрались, либо морочат людям голову, что
никакой такой "рефлекторной" у девочки не случилось, а была девочка убита,
и убил ее непостижимым образом Ким Волошин, всем известный колдун и
злодей. Тех, кто сомневался, давили прецедентами - происшествием с
Нужником и смертью Барашкина. Скоро весь город кипел возбуждением, близким
к панике.
Конечно, требовались объяснения, и загуляли ужасные слухи.
Материалисты убеждали, будто злодей Волошин вооружен неким ручным
газометом, мистики талдычили насчет дурного глаза, порчи и какого-то
авестийского волшебства. Но требовались не только объяснения, требовалось
и немедленное отмщение. В райком, в милицию, в газету посыпались письма.
Арестовать и произвести доскональное расследование. Если потребуется, то и
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг