- Уважаемый Соколиный Глаз! - провозглашает Писатель. - Мы с
Профессором говорим о совсем других скачках. Мы с ним скачем всю жизнь, и
это называется у нас не стипль-чез, а отражение объективной
действительности, или, говоря языком профанов, поиски истины. Она
прячется, а мы ее ищем. Найдем, поймаем, побалуемся и скачем дальше.
Верно, Профессор?
- Моя истина, во всяком случае, не прячется, - отвечает Профессор. -
"Бог хитер, но не злонамерен".
- Дьявол, - поправляет Писатель.
- Эйнштейн говорил - "бог", а имел в виду природу
- А манихейцы говорили - "дьявол", и имели в виду дьявола. Так вот
ваш дьявол, может быть, и не злонамерен: он как спрятал вашу истину в
самом начале один раз, так и плюнул на нее. А вы ходите и копаете - то в
одном месте, то в другом. В одном копнули - ага, ядро состоит из протонов.
В другом месте копнули - красота, треугольник а-бэ-цэ равен треугольнику а
прим-бэ прим-цэ прим. Вы неплохо устроились. А вот мой дьявол - другое
дело. Он не сидит сложа ручки. Я истину откапываю, а он в это время с нею
что-то делает. И получается так, что откапывал я истину, а выкопал дерьмо.
Возьмите там какой-нибудь закон Архимеда... С самого начала он был
правильный, и сейчас он правильный, и всегда будет правильным. Каждый
может его проверить, пожалуйста. А стоит взять какой-нибудь расписной
горшок восьмого века... Да в восьмом веке в него объедки кидали, а нынче
он в музее стоит и вызывает восхищение лаконичностью рисунка и
неповторимостью формы, и все вокруг ахают до тех пор, пока не выясняется,
что никакого он не восьмого века, а сработал его одноглазый Гур и подсунул
в раскоп для сенсации... И форма у него осталась неповторимой, и рисунок
лаконичный, но аханье, как ни странно, стихает...
- Ну, вы неправы, - говорит Профессор. - Вы говорите о профанах и
снобах...
- Ничего подобного, - говорит Писатель. - Я говорю о горшках. Я сам
двадцать лет леплю такие горшки. И поскольку я писатель достаточно
известный, то они восхищают книголюбов лаконичностью рисунка и
неповторимостью формы. А лет через десять придет мальчик и в простоте
душевной заорет про голого короля... А через сто лет - кто его знает? -
явится другой мальчик и заорет "эврика!" по моему поводу. Что, и такие
случаи бывали...
- Господи, - произносит Профессор. - И вы об этом все время думаете?
- Первый раз в жизни. Я вообще очень редко думаю. Мне это вредно.
- Я имею в виду, что невозможно, наверное, писать, например, роман и
все время думать, как он будет читаться через сто лет...
- Конечно, невозможно. А с другой стороны, если его не будут читать
через сто лет, на кой черт его писать..
- А деньги! - со злостью замечает проводник. - Ты за него не
беспокойся, Профессор, ни о чем таком он не думает. О бабах он думает, о
скачках, вот и все его размышления... Истина! Ты его лучше спроси, сколько
ему за строчку платят!
Пауза. Потом Профессор тихонько говорит:
- Если все это так просто, то зачем он с нами в Зону пошел?
- Тихо... - говорит проводник.
Дрезина замедляет ход. Впереди из тумана надвигается какое-то
полуразрушенное станционное строение.
- Приехали. - Проводник спрыгивает на шпалы. - Отдых!
- Фу-ты! - произносит Писатель, распрямляясь. - Ну теперь-то хоть
можно хлебнуть?
На газете, расстеленной поверх платформы, стоят термос с кофе,
бутылка спиртного, развернуты пакеты со снедью. Все трое усердно жуют,
прихлебывая из складных стаканчиков. Теперь уже совсем светло, но туман не
рассеялся, он такой же густой, как и раньше, только не молочно-белый, а
зеленоватый.
- Вы для меня оба новички, - говорит проводник. - Я вас в Зоне не
видел и ничего хорошего от вас не жду. Вы меня наняли, и я постараюсь,
чтобы вы остались живы как можно дольше, а поэтому не извольте обижаться.
Церемониться некогда. Буду просто лупить чем ни попадя, если что не так.
- Только, пожалуйста, не по левой руке, - говорит Писатель.
- Почему?
- Она у меня сломана в детстве. Я ее берегу.
- А... - Проводник усмехается. - А я думал - ты левша, пишешь левой.
Ладно, тогда буду по голове. Как она у тебя с детства?
- Уж очень вы с нами суровы, - говорит Писатель и тянется к бутылке.
Проводник перехватывает бутылку, накрепко завинчивает пробку и сует
бутылку в карман куртки.
- Эхе-хе-хе-хе, - произносит Писатель и наливает себе кофе.
- Тихо как, - говорит Профессор. Он задумчиво курит, прислонившись
спиной к борту дрезины.
- Здесь всегда тихо, - говорит проводник. - До пулеметов далеко,
километров пятнадцать, а в Зоне шуметь некому.
- Неужели пятнадцать километров? - говорит Профессор. - Я и
представления не имел, что можно так углубиться.
- Можно. Углублялись. Сейчас вот туман разгонит, увидишь, как они тут
углубились.
Длинный скрипящий звук доносится вдруг из тумана. Все, даже
проводник, вздрагивают.
- Что это? - одними губами произносит побледневший Писатель.
Проводник молча мотает головой.
- А может быть, это все-таки правда, что здесь... живут? - говорит
Профессор.
- Кто? - презрительно бросает проводник.
- Не знаю... Но есть легенда, будто какие-то люди остались в Зоне...
- Болтовня это, а не легенда, - обрывает его проводник. - Никого
здесь нет и быть не может. Зона это, понятно? Зона!
На протяжении этого разговора Писатель вертит головой, переводя
взгляд с одного на другого. Он все еще бледен, но постепенно
успокаивается.
- Я, конечно, понимаю, - говорит он, - что Зона - это именно Зона, а
не лоно, не два газона и не три, скажем... э... бизона... Но на всякий
случай я с собой кое-что прихватил.
- Что прихватил? - проводник уставляется на Писателя неподвижным
взглядом. - Что ты там еще прихватил, чучело?
Писатель многозначительно похлопывает себя по заду.
- Дай сюда, - говорит проводник и протягивает руку.
- Зачем?
- Дай сюда, говорю!
Писатель колеблется. Выражение многозначительного превосходства
сходит с его лица.
- В Зоне стрелять не во что, дурак, - говорит проводник. - Дай свою
пушку.
- Не дам, - решительно говорит Писатель, но сейчас же добавляет тоном
ниже: - Мне нужно, понимаете?
- Понимаю, - говорит проводник неожиданно мягко. - Только на самом
деле ничего такого тебе там не понадобится. Если долбанет тебя
по-настоящему, то ничего тебе уже не поможет. А если прикует тебя или,
скажем, прижжет, то я тебя вытащу. Мертвого - да, брошу. Ну, а живого -
вытащу. Это я тебе обещаю. Зря денег не беру. Давай.
Писатель нехотя вытаскивает из заднего кармана крошечный дамский
браунинг.
- Там всего один заряд, - бормочет он. - В стволе.
- Поня-атно... - Проводник выщелкивает патрон и небрежно бросает
оружие на шпалы. - В Зоне стрелять нельзя, - говорит он поучительно. - В
Зоне не то что стрелять - камень иной раз бросить опасно. А у тебя? -
обращается он к Профессору.
Тот берется двумя пальцами за край воротника куртки.
- У меня на этот случай ампула.. - говорит он виновато.
- Чего-чего?
- Ампула зашита. Яд.
Проводник ошеломлен.
- Ну-ну, ребята!.. Нет, это... Вы что сюда - помирать пришли?
Облегчиться никто не хочет? - Он соскакивает на шпалы. - Смотрите, потом,
может, и некогда будет. Или негде...
Он отходит от дрезины и сейчас же скрывается в тумане.
- А действительно, зачем вы сюда пришли? Модный писатель, вилла...
Женщины, наверное, на шею вешаются гроздьями... - Профессор смотрит на
Писателя, высоко задирая брови.
- Это вам не понять, профессор, - рассеянно отзывается Писатель,
подбрасывая на ладони складной стаканчик. - Есть такое понятие:
вдохновение. Так вот: понятие-то у меня есть, а самого вдохновения нет.
Иду выпрашивать.
- То есть вы что же - исписались? - негромко говорит Профессор.
- Что? А, да, то есть у меня его никогда не было. Да это не
интересно. А вы?
Профессор не успевает ответить. Появляется проводник.
- Скоро пойдем. Укладывайтесь.
Зона.
Тумана больше нет.
Слева от насыпи расстилается до самого горизонта холмистая равнина,
совершенно безжизненная, погруженная в зеленоватые сумерки. А над
горизонтом, расплывшись в ясном небе, разгорается спектрально чистое
изумрудное зарево - нечеловеческая заря Зоны. И вот уже тяжело
вываливается из-за черной гряды холмов разорванное на несколько неровных
кусков зеленое солнце.
- Вот за этим я тоже сюда пришел... - сипло произносит Писатель.
Лицо его зеленоватое, как и у Профессора. Профессор молчит.
- Не туда смотрите, - раздается голос проводника. - Вы сюда
посмотрите.
Писатель и Профессор оборачиваются.
Справа от насыпи тоже тянется холмистая равнина, вдали виднеются
какие-то столбы, торчит искореженная конструкция высоковольтной передачи.
Среди холмов видна дорога. Насыпь здесь изгибается широкой дугой, и с того
места, где стоят наши герои, хорошо видна голова состава, которым
доставлена была сюда когда-то танковая часть.
Но что-то случилось там, впереди: тепловоз и первые две платформы
валяются под откосом, несколько следующих стоят на рельсах наперекосяк -
танки с них сползли и валяются на боку и вверх гусеницами на насыпи и под
насыпью. Несколько машин удалось, видимо, благополучно спустить под
насыпь: видимо, их даже пытались вывести на дорогу, но до дороги они так и
не дошли - остались стоять между дорогой и насыпью небольшими группами,
пушками в разные стороны, некоторые вросшие в землю по самую башню,
некоторые наглухо закупоренные, а некоторые - с настежь распахнутыми
люками.
- А где же... люди?.. - тихо спрашивает Писатель. - Там же люди были.
- Это я тоже каждый раз здесь думаю, - понизив голос, отзывается
проводник. - Я ведь видел, как они грузились у нас на станции. Я еще
мальчишкой был. Тогда все думали, что это пришельцы нас завоевать хотят.
Вот и двинули этих... Стратеги... - Он сплевывает. - Никто ведь не
вернулся. Ни одна душа. Углубились. Ну ладно. Значит, общее направление у
нас будет вон на тот столб... - Он протягивает руку, указывая. - Но вы на
него не глядите. Вы под ноги глядите. Я вам уже говорил и скажу еще раз.
Оба вы - дерьмо. Новички. Без меня вы ничего не стоите, пропадете, как
котята. Поэтому я пойду сзади. Идти будем гуськом. Путь прокладывать
будете по очереди. Первым пойдет Профессор. Я указываю направление - не
отклоняться, вам же будет хуже. Бери рюкзак.
Профессор поднимает на плечи рюкзак.
- Так, Профессор, первое направление - вон тот белый камень. Видишь?
Пошел, - приказывает проводник.
Профессор первым начинает спускаться с насыпи. Отпустив его на пяток
шагов, проводник командует.
- Как тебя... писатель! Пошел следом!
И, подождав немного, начинает спускаться сам.
Зеленое утро Зоны закончилось, растворившись в обычном солнечном
свете.
Спустившись с насыпи, они теперь медленно, гуськом поднимаются по
склону пологого холма. Насыпь видна отсюда как на ладони. Что-то странное
происходит там, над поверженными танками: словно бы струи раскаленного
воздуха поднимаются над этим местом и в них время от времени вспыхивает и
переливается яркая радуга.
Но они смотрят не туда. Профессор идет впереди, и перед каждым шагом
настороженно высматривает место, куда поставить ногу. Писатель бредет
следом, глядя не столько себе под ноги, сколько под ноги Профессору.
Дистанцию он соблюдает плохо, но проводник пока молчит. Взгляд его с
привычной автоматической быстротой скользит от собственных ног к затылку
Писателя, к затылку Профессора, вправо от Профессора, влево от Профессора
и снова себе под ноги.
Профессор добирается до вершины холма, и проводник сейчас же
командует:
- Стой!
Профессор послушно замирает, а Писатель делает еще пару шагов и
оборачивается, очень недовольный.
Проводник стоит неподвижно, полузакрыв глаза, и шевелит пальцами
вытянутой руки, словно что-то ощупывая в воздухе:
- Ну, что там еще? - брезгливо осведомляется Писатель.
Проводник осторожно опускает руку и бочком-бочком придвигается ближе
к Профессору. Лицо его напряженное и недоумевающее.
- Не шевелитесь... - хрипло говорит он. - Стоять на месте, не
двигаться...
Писатель испуганно озирается.
- Не шевелись, дурак! - севшим голосом шипит проводник.
Они стоят неподвижно, как статуи, а вокруг - мирная зеленая травка,
кусты тихонько колышутся под ветерком, и над всем этим - яркое ласковое
солнце. Потом проводник вдруг говорит на выдохе:
- Обошлось... Пошли. Нет, погоди, перекурим.
Он присаживается на корточки и тянет из кармана пачку с сигаретами.
Губами вытягивает сигарету и протягивает пачку Профессору, который
присаживается рядом.
Писатель спрашивает с раздражением:
- Ну хоть подойти-то к вам можно?
- Можно, - отзывается проводник, затягиваясь. - Подойти можно.
Подойди. - Голос его крепнет. - Я тебе что говорил?
Писатель останавливается на полпути.
- Я что тебе говорил, дура? Я тебе говорю "стой", а ты прешься, я
тебе говорю "не шевелись", а ты башкой вертишь... Нет, не дойдет он, -
сообщает проводник Профессору.
- Что ж делать? У меня реакция плохая, - жалобно говорит Писатель. -
Дайте сигаретку, что ли...
- А реакция плохая - сидел бы дома, - говорит проводник, вытаскивая
из кармана горсть разнокалиберных гаек.
Он начинает "провешивать" дорогу.
Бросает одну гайку впереди себя. Пауза. Медленно подходит к месту,
где она упала. Кидает другую. И так шаг за шагом, от гайки к гайке.
- Давай! - зовет проводник Профессора. - Вроде обошлось...
Осторожным аллюром они движутся дальше. Профессор - Писатель -
проводник. Солнце уже поднялось высоко, на небе ни облачка, припекает.
Слева - склон, справа - канава, наполненная черной стоячей водой. Очень
тихо: не слышно ни птиц, ни насекомых. Только шуршит трава под ногами.
Через несколько шагов Писатель начинает насвистывать. Еще через
несколько шагов он наклоняется, подбирает прутик и идет дальше, похлопывая
себя прутиком по штанине.
Проводник тяжелым взглядом наблюдает за его действиями и, когда
Писатель принимается своим прутиком сшибать пожухлые цветочки справа и
слева от себя, проводник достает из кармана гайку и очень точно запускает
ее в затылок Писателю веселый свист обрывается тоненьким взвизгом.
Писатель хватается за голову и приседает на корточки, согнувшись в
три погибели. Проводник останавливается над ним.
- Вот так это и бывает, - говорит он. - Только вот взвизгнуть ты вряд
ли успеешь... В штаны не наложил?
Писатель медленно распрямляется.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг