по-моему типичный организационный просчет. Я буду об этом писать...
Перец выбрался из толпы и, шатаясь, побрел по пустой улице. Его
тошнило, болела грудь, и он представил себе, как те, в ящиках, вытянув
металлические шеи, с изумлением глядят на дорогу, на толпу в кальсонах и с
завязанными глазами, и тщетно силятся понять, какая существует связь между
ними и деятельностью этой толпы, и понять, конечно, не могут, и то, что
служит у них источниками терпения, уже готово иссякнуть...
В коттедже Кима было темно, и плакал грудной ребенок.
Дверь гостиницы оказалась забита досками, и окна тоже были темными, а
внутри кто-то ходил с потайным фонарем, и Перец заметил в окнах второго
этажа чьи-то бледные лица, осторожно выглядывающие наружу.
Из дверей библиотеки торчал бесконечно длинный ствол пушки с толстым
дульным тормозом, а на противоположной стороне улицы догорал сарай, и по
пожарищу бродили озаряемые багровым пламенем люди в картонных масках и с
миноискателями.
Перец направился в парк. Но в темном переулке к нему подошла женщина,
взяла его за руку и, не говоря ни слова, куда-то повела. Перец не
сопротивлялся, ему было все равно. Она была вся в черном, рука ее была
теплая и мягкая, и белое лицо светилось в темноте. Алевтина, подумал
Перец. Вот она и дождалась своего часа, подумал он с откровенным
бесстыдством. А что тут такого? Ведь ждала же. Непонятно, почему,
непонятно, на что я ей сдался, но ждала именно меня...
Они вошли в дом, Алевтина зажгла свет и сказала:
- Я тебя здесь давно жду.
- Я знаю, - сказал он.
- А почему же ты шел мимо?
В самом деле, почему? - подумал он. Наверное, потому, что мне было
все равно.
- Мне было все равно, - сказал он.
- Ладно, это неважно, - сказала она. - Присядь, я сейчас все
приготовлю.
Он присел на край стула, положив руки на колени, и смотрел, как она
сматывает с шеи черную шаль и вешает ее на гвоздь - белая, полная, теплая.
Потом она ушла вглубь дома, и там загудела газовая колонка и заплескалась
вода. Он почувствовал сильную боль в ступнях, задрал ногу и посмотрел на
босую подошву. Подушечки пальцев были сбиты в кровь, и кровь смешалась с
пылью и засохла черными корочками. Он представил себе, как опускает ноги в
горячую воду, и как сначала это очень больно, а потом боль проходит и
наступает успокоение. Буду сегодня спать в ванне, подумал он. А она пусть
иногда приходит и добавляет горячей воды".
- Иди сюда, - позвала Алевтина.
Он с трудом поднялся - ему показалось, что у него сразу болезненно
заскрипели все кости - и, прихрамывая, пошел по рыжему ковру к двери в
коридор, а в коридоре - по черно-белому ковру в тупичок, где дверь в
ванную была уже распахнута, и деловито гудело синее пламя в газовой
колонке, и блестел кафель, и Алевтина, нагнувшись над ванной, высыпала в
воду какие-то порошки. Пока он раздевался, сдирая с себя задубевшее от
грязи белье, она взбила воду, и над водой поднялось одеяло пены, выше
краев поднялась белоснежная пена, и он погрузился в эту пену, закрыв глаза
от наслаждения и боли в ногах, а Алевтина присела на край ванны и, ласково
улыбаясь, глядела на него, такая добрая, такая приветливая, и не было
сказано ни единого слова о документах...
Она мыла ему голову, а он отплевывался и отфыркивался, и думал, какие
у нее сильные, умелые руки, совсем как у мамы, и готовит она, наверное,
так же вкусно, как мама, а потом она спросила: "Спину тебе потереть?" Он
похлопал себя ладонью по уху, чтобы выбить воду и мыло, и сказал: "Ну,
конечно, еще бы!.." Она продрала ему спину жесткой мочалкой и включила
душ.
- Подожди, - сказал он. - Я хочу еще полежать просто так. Сейчас я
эту воду выпущу, наберу чистую и полежу просто так, а ты посиди здесь.
Пожалуйста.
Она выключила душ, вышла ненадолго и вернулась с табуреткой.
- Хорошо! - сказал он. - Знаешь, мне никогда еще не было здесь так
хорошо.
- Ну вот, - улыбнулась она. - А ты все не хотел.
- Откуда же мне было знать?
- А зачем тебе все обязательно знать заранее? Мог бы просто
попробовать. Что ты терял? Ты женат?
- Не знаю, - сказал он. - Теперь, кажется, нет.
- Я так и думала. Ты, наверное, ее очень любил. Какая она была?
- Какая она была... Она ничего не боялась. И она была добрая. Мы с
нею вместе бредили про лес.
- Про какой лес?
- Как - про какой? Лес один.
- Наш, что ли?
- Он не ваш. Он сам по себе. Впрочем, может быть он действительно
наш. Только трудно себе представить это.
- Я никогда не была в лесу, - сказала Алевтина. Там, говорят,
страшно.
- Непонятное всегда страшно. Хорошо бы научиться не бояться
непонятного, тогда все было бы просто.
- А по-моему просто не надо выдумывать, - сказала она. - Если
поменьше выдумывать, тогда на свете не будет ничего непонятного. А ты,
Перчик, все время выдумываешь.
- А лес? - напомнил он.
- А что - лес? Я там не была, но попади я туда, не думаю, чтобы очень
растерялась. Где лес, там тропинки, где тропинки, там люди, а с людьми
всегда договориться можно.
- А если не люди?
- А если не люди, так там делать нечего. Надо держаться людей, с
людьми не пропадешь.
- Нет, - сказал Перец. - Это все не так просто. Я вот с людьми
прямо-таки пропадаю. Я с людьми ничего не понимаю.
- Господи, да чего ты, например, не понимаешь?
- А ничего не понимаю. Я между прочим, поэтому и о лесе мечтать
начал. Но теперь я вижу, что в лесу не легче.
Она покачала головой.
- Какой же ты еще ребенок, - сказала она. - Как же ты еще никак не
можешь понять, что ничего нет на свете, кроме любви, еды и гордости.
Конечно, все запутано в клубок, но только за какую ниточку ни потянешь,
обязательно придешь или к любви, или к власти, или к еде...
- Нет, - сказал Перец. - Так я не хочу.
- Милый, - сказала она тихонько. - А кто же тебя станет спрашивать,
хочешь ты или нет... Разве что я тебя спрошу: и чего ты, Перчик, мечешься,
какого рожна тебе надо?
- Мне, кажется, сейчас уже ничего не надо, - сказал Перец. - Удрать
бы отсюда подальше и заделаться архивариусом... или реставратором. Вот и
все мои желания.
Она снова покачала головой.
- Вряд ли. Что-то у тебя слишком сложно получается. Тебе что-нибудь
попроще надо.
Он не стал спорить, и она поднялась.
- Вот тебе полотенце, - сказала она. - Вот здесь я белье положила.
Вылезай, будем чай пить. Чаю напьешься с малиновым вареньем и ляжешь
спать.
Перец уже выпустил всю воду и, стоя в ванне, вытирался огромным
мохнатым полотенцем, когда звякнули стекла и донесся глухой отдаленный
удар. И тогда он вспомнил склад техники и глупую истерическую куклу Жанну
и крикнул:
- Что это? Где?
- Это машинку взорвали, - отозвалась Алевтина. - Не бойся.
- Где? Где взорвали? На складе?
Некоторое время Алевтина молчала, видимо, смотрела в окно.
- Нет, - сказала она наконец. - Почему на складе? В парке... Вон дым
идет... А забегали-то все, а забегали...
10. ПЕРЕЦ
Леса видно не было. Вместо леса под скалой и до самого горизонта
лежали плотные облака. Это было похоже на заснеженное ледяное поле:
торосы, снежные барханы, полыньи и трещины, таящие бездонную глубину, и
если прыгнуть со скалы вниз, то не земля, не теплые болота, не
распростертые ветви остановят тебя, а твердый искрящийся на утреннем
солнце лед, припорошенный сухим снегом, а ты останешься лежать под солнцем
на льду, плоский, неподвижный, черный. И еще, если подумать, это было
похоже на старое, хорошо выстиранное белое покрывало, наброшенное на
верхушки деревьев.
Перец поискал вокруг себя, нашел камешек, покидал его с ладони на
ладонь и подумал, какое это все-таки хорошее местечко над обрывом: и
камешки здесь есть, и Управление здесь не чувствуется, вокруг дикие
колючие кусты, немятая выгоревшая трава, и даже какая-то пташка позволяет
себе чирикать, только не надо смотреть направо, где нахально сверкает на
солнце свежей краской подвешенная над обрывом роскошная латрина на четыре
очка. Правда, до нее довольно далеко, и при желании можно заставить себя
вообразить, что это беседка или какой-нибудь научный павильон, но все-таки
лучше бы ее не было вовсе.
Может быть, именно из-за этой новенькой, возведенной в прошлую
беспокойную ночь, латрины лес закрылся облаками. Впрочем вряд ли. Не
станет лес закутываться до горизонта из-за такой малости, он и не такое
видел от людей.
Во всяком случае, подумал Перец, я каждое утро смогу приходить сюда.
Я буду делать, что мне прикажут, буду считать на испорченном "мерседесе",
буду преодолевать штурмовую полосу, буду играть в шахматы с Менеджером и
попробую даже полюбить кефир - наверное, это не так уж трудно, если
большинству людей это удалось. А по вечерам (и на ночь) я буду ходить к
Алевтине, есть малиновое варенье и лежать в директорской ванне. В этом
даже что-то есть, подумал он: вытираться директорским полотенцем,
запахиваться в директорский халат и греть ноги в директорских шерстяных
носках. Два раза в месяц я буду ездить на биостанцию получать жалованье и
премии, не в лес, а именно на биостанцию, и даже не на биостанцию, а в
кассу, не на свиданье с лесом и не на войну с лесом, а за жалованьем и за
премией. А утром, рано утром, я буду приходить сюда и смотреть на лес -
издали, и кидать в него камушки - тоже издали, и когда-нибудь как-нибудь
что-нибудь произойдет...
Кусты позади с треском раздвинулись. Перец осторожно оглянулся, но
это был не директор, а все тот же Домарощинер. В руках у него была толстая
папка, и он остановился поодаль, глядя на Переца сверху вниз влажными
глазами. Он явно что-то знал, что-то очень важное, и принес сюда к обрыву
эту странную тревожную новость, которой не знал никто в мире, кроме него,
и ясно было, что все прежнее теперь уже не имеет значения и от каждого
потребуется все, на что он способен.
- Здравствуйте, - сказал он и поклонился, прижимая папку к бедру. -
Доброе утро. Как отдыхали?
- Доброе утро, - сказал Перец. - Спасибо.
- Влажность сегодня семьдесят шесть процентов, - сообщил Домарощинер.
- Температура - семнадцать градусов. Ветра нет. Облачность - ноль баллов.
- Он неслышно приблизился, держа руки по швам и, наклонившись к Перецу
корпусом, продолжал: - Дубль-вэ сегодня равно шестнадцати...
- Какое дубль-вэ? - спросил Перец, поднимаясь.
- Число пятен, - быстро сказал Домарощинер. Глаза его забегали. - На
солнце, - сказал он. - На с-с-с... - Он замолчал, пристально глядя Перецу
в лицо.
- А зачем вы мне это говорите? - спросил Перец с неприязнью.
- Прошу прошения, - быстро сказал Домарощинер. - Больше не
повторится. Значит только влажность, облачность... Гм... Ветер и... О
противостояниях тоже прикажите не докладывать?
- Слушайте, - сказал Перец мрачно. - Что вам от меня надо?
Домарощинер отступил на два шага и склонил голову.
- Прошу прощения, - сказал он. - Возможно, я помешал, но есть
несколько бумаг, которые требуют... Так сказать, немедленного... вашего
личного... - Он протянул Перецу папку, как пустой поднос. - Прикажете
доложить?
- Знаете что... - сказал Перец угрожающе.
- Да-да? - сказал Домарощинер. Не выпуская папки, он стал поспешно
шарить по карманам, видимо ища блокнот. Лицо его посинело, как бы от
усердия.
Дурак и дурак, подумал Перец, стараясь взять себя в руки. Что с него
взять?
- Глупо, - сказал он по возможности сдержанно. - Понимаете? Глупо и
нисколько не остроумно.
- Да-да, - сказал Домарощинер. Изогнувшись, придерживая папку локтем
и бедром, он бешено строчил в блокноте. - Одну секунду... Да-да?
- Что вы там пишете? - спросил Перец.
Домарощинер с испугом взглянул на него и прочитал:
- "Пятнадцатого июня... Время: семь сорок пять... Место: над
обрывом..." Но это - предварительно... Это черновик...
- Слушайте, Домарощинер, - сказал Перец с раздражением. - Какого
черта вам от меня надо? Что вы все время за мной шляетесь? Хватит,
надоело! (Домарощинер строчил.) И шутка эта ваша глупая, и нечего около
меня шпионить. Постыдились бы, взрослый человек... Да перестаньте вы
писать, идиот! Глупо же! Лучше бы зарядку сделали или умылись, вы только
поглядите на себя, на что вы похожи! Тьфу!
Дрожащими от ярости пальцами он стал застегивать ремешки на
сандалиях.
- Правду, наверное, про вас говорят, - пыхтел он, - что вы везде
крутитесь и все разговоры записываете. Я думал, это шутки у вас такие
дурацкие... Я верить не хотел, я вообще таких вещей не терплю, но вы уж,
видно, совсем обнаглели...
Он выпрямился и увидел, что Домарощинер стоит по стойке смирно, и по
щекам его текут слезы.
- Да что с вами сегодня? - испугавшись, спросил Перец.
- Я не могу... - пробормотал Домарощинер, всхлипывая.
- Чего не можете?
- Зарядку... Печень у меня... Справка... И умываться.
- Да господи боже мой, - сказал Перец. - Ну не можете и не надо, я
просто так сказал... Ну что вы, в самом деле, за мной ходите? Ну поймите
вы меня, ради бога, неприятно же это... Я против вас ничего не имею, но
поймите...
- Не повторится! - восторженно вскричал Домарощинер. Слезы на его
щеках мгновенно высохли. - Никогда больше!
- А ну вас, - сказал Перец устало и пошел сквозь кусты. Домарощинер
ломился следом. Паяц старый, подумал Перец. Юродивый...
- Весьма срочно, - бормотал Домарощинер, тяжело дыша. - Только
крайняя необходимость... Ваше личное внимание...
Перец оглянулся.
- Какого черта! - воскликнул он. - Это же мой чемодан, отдайте его
сюда, где вы его взяли?
Домарощинер поставил чемодан на землю и открыл было кривой от удушья
рот, но Перец его слушать не стал, а схватился за ручку чемодана. Тогда
Домарощинер, так ничего и не сказав, лег на чемодан животом.
- Отдайте чемодан! - сказал Перец, леденея от ярости.
- Ни за что! - просипел Домарощинер, ерзая коленками по гравию. Папка
мешала ему, он взял ее в зубы и обнял чемодан обеими руками. Перец рванул
изо всех сил и оторвал ручку.
- Прекратите это безобразие! - сказал он. - Сейчас же!
Домарощинер помотал головой и что-то промычал. Перец расстегнул
воротник и растерянно огляделся. В тени дуба неподалеку стояли почему-то
два инженера в картонных масках. Поймав его взгляд, они вытянулись и
щелкнули каблуками. Тогда Перец, затравленно озираясь, торопливо пошел по
дорожке вон из парка. Всякое уже, кажется бывало, лихорадочно думал он, но
это уж совсем... Это они уже сговорились... Бежать, бежать надо! Только
как бежать? Он вышел из парка и повернул было к столовой, но на пути его
снова оказался Домарощинер, грязный и страшный. Он стоял с чемоданом на
плече, синее лицо его было залито не то слезами, не то водой, не то потом,
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг