господину Гейгеру, я ему оставлю килограмма три..." - "Так точно, господин
Гофштаттер, - откликался Отто. - Все будет передано в точности, не
беспокойтесь, господин Гофштаттер... И не забудьте, пожалуйста, передать
большой привет Эльзе - от нас и в особенности от господина Гейгера..." Они
гудели все это дуэтом до самого порога лавки, где Андрей отобрал у Отто
тяжеленную кошелку, битком набитую ядреной чистой морковью, крепкой
свеклой и сахарным луком, из-под которых торчало залитое сургучом горлышко
бутылки и поверх которых бурно выпирал наружу всякий там порей, сельдерей,
укроп и прочая петрушка.
Когда они свернули за угол, Отто поставил корзину на тротуар, вытащил
большой клетчатый платок и, задыхаясь, принялся обтирать лицо,
приговаривая:
- Подожди... Передохнуть надо... Ф-фу...
Андрей закурил сигарету и протянул пачку Отто.
- Где такую морковочку брали? - осведомилась, проходя мимо, женщина в
кожаном мужском пальто.
- Все, все, - поспешно сказал ей Отто. - Последнюю взяли. Там уже
закрыто... Черт, умаял меня лысый дьявол... - сообщил он Андрею. - Чего я
ему там плел! Оторвет мне Фриц башку, когда узнает... Да я и не помню уже,
что я там плел...
Андрей ничего не понимал, и Отто вкратце объяснил ему ситуацию.
Господин Гофштаттер, зеленщик из Эрфурта, всю жизнь был преисполнен
надежд и всю жизнь ему не везло. Когда в тридцать втором году какой-то
еврей пустил его по миру, открыв напротив большой современный зеленной
магазин, Гофштаттер осознал себя истинным немцем и вступил в штурмовой
отряд. В штурмовом отряде он было сделал карьеру и в тридцать четвертом
году уже собственноручно бил упомянутого еврея по морде и совсем было
подобрался к его предприятию, но тут грянуло разоблачение Рема, и
Гофштаттера вычистили. А он к тому времени был тоже женат, и уже
подрастала у него очаровательная белокурая Эльза. Несколько лет он кое-как
перебивался, потом его взяли в армию, и он начал было завоевание Европы,
но под Дюнкерком попал под бомбы собственной авиации и получил в легкие
здоровенный осколок, так что вместо Парижа оказался в военном госпитале в
Дрездене, где провалялся до сорок четвертого, и совсем было уже выписался,
когда совершился знаменитый налет союзных армад, уничтоживший Дрезден в
одну ночь. От пережитого ужаса у него выпали все волосы, и он немножко
тронулся, по его же собственным рассказам. Так что попав снова в родной
Эрфурт, он просидел в подвале своего домика самое что ни на есть горячее
время, когда еще можно было удрать на Запад. Когда же он решился, наконец,
выйти на свет божий, все было уже кончено. Зеленную лавку ему, правда,
разрешили, но ни о каком расширении дела не могло быть и речи. В сорок
шестом у него умерла жена, он в помрачении рассудка поддался на уговоры
Наставника и, плохо понимая, что он, собственно, выбирает, переселился с
дочерью сюда. Здесь он немного отошел, хотя до сих пор, кажется,
подозревает, что попал в большой специализированный концлагерь где-то в
Средней Азии, куда сослали всех немцев из Восточной Германии. С черепушкой
у него так и не восстановилось окончательно. Он обожает истинных немцев,
уверен, что у него на них особенный нюх, смертельно боится китайцев,
арабов и негров, присутствия которых здесь не понимает и объяснить не
может, но более всего он почитает и уважает господина Гейгера. Дело в том,
что во время одного из первых своих визитов к Гофштаттеру блестящий Фриц,
пока Отто наполнял кошелки, кратко, по-военному, приволокнулся за
белокурой Эльзой, осатаневшей без перспектив на приличное замужество. И с
тех пор в душе сумасшедшего лысого Гофштаттера зародилась слепящая
надежда, что этот великолепный ариец, опора фюрера и гроза евреев, выведет
в конце концов несчастное семейство Гофштаттеров из бурно кипящих вод в
тихую заводь.
- ...Фрицу что! - жаловался Отто, ежеминутно меняя руки, отмотанные
корзиной. - Он у Гофштаттеров бывает раз, ну два в месяц, когда у нас
жрать нечего - пощупает эту дуру, и делов-то... А я сюда каждую неделю
хожу, и по два раза, и по три раза в неделю... Ведь Гофштаттер-то дурак
дурак, а человек деловой, знаешь, какие он связи завязал с фермерами -
продукты у него первый сорт и недорого... Изоврался я вконец! Вечную
привязанность Фрица к Эльзе я ему обеспечь. Неумолимый конец
международного еврейства я ему обеспечь. Неуклонное движение войск
великого райха к этой зеленной лавке я ему обеспечь... Я уже сам
запутался, и его, по-моему, до полного уж сумасшествия довел. Совестно же
все-таки: сумасшедшего старика до полного сумасшествия довожу. Вот сейчас
он спрашивает меня: что, мол, эти павианы должны означать? А я, не
подумавши, ляпнул: десант, говорю, арийская, говорю, хитрость. Так ты не
поверишь - он меня обнял и присосался что к твоей бутылке...
- А Эльза что? - с любопытством спросил Андрей. - Она-то ведь не
сумасшедшая?
Отто залился пунцовым румянцем и зашевелил ушами.
- Эльза... - Он откашлялся. - Тоже работаю, как лошадь. Ей-то ведь
все равно: Фриц, Отто, Иван, Абрам... Тридцать лет девке, а Гофштаттер к
ней подпускает только Фрица да меня.
- Ну и сволочи же вы с Фрицем, - сказал Андрей искренне.
- Дальше некуда! - согласился Отто печально. - И ведь что самое
ужасное: совершенно я не представляю, как мы из этой истории выпутаемся.
Слабый я, бесхарактерный.
Они замолчали, и до самого дома Отто только пыхтел, меняя руки над
корзиной. Подниматься наверх он не стал.
- Ты это отнеси и поставь воду в большой кастрюле, - сказал он. - А
мне давай деньги, я смотаюсь в магазин, может, консервов каких-нибудь
достану. - Он помялся, отводя глаза. - И ты, это... Фрицу... не надо. А то
он из меня душу вытрясет. Фриц, он знаешь какой, - любит, чтобы все было
шито-крыто. Да и кто не любит?
Они расстались, и Андрей попер корзинку и кошелку по черной лестнице.
Корзина была такая тяжеленная, словно нагрузил ее Гофштаттер чугунными
ядрами. Да, брат, думал Андрей с ожесточением. Какой уж тут Эксперимент,
если такие дела делаются. Много ты с этим Отто да с этим Фрицем
наэкспериментируешь. Надо же, суки какие - ни чести, ни совести. А откуда?
- подумал он с горечью. - Вермахт. Гитлерюгенд. Шваль. Нет, я с Фрицем
поговорю! Этого так оставлять нельзя - морально же гниет человек на
глазах. А человек из него получиться может! Должен! В конце концов, он мне
тогда, можно сказать, жизнь спас. Ткнули бы мне перышко под лопатку - и
баста. Все обгадились, все лапки кверху, один Фриц... Нет, это человек! За
него драться надо...
Он поскользнулся на следах павианьей деятельности, выматерился и стал
смотреть под ноги.
Едва очутившись на кухне, он понял, что в квартире все изменилось. В
столовой гундел и сипел патефон. Слышался звон посуды. Шаркали ноги
танцующих. И покрывая все эти звуки, раскатывался знакомый басовитый
голосок Юрия свет-Константиновича: "Ты, браток, насчет экономии всякой и
социологии - не нужно. Обойдемся. А вот свобода, браток, это другой
разговор. За свободу и хребет поломать можно..."
На газовой плите уже била ключом вода в большой кастрюле, на кухонном
столе лежал готовый, заново отточенный нож, и упоительно пахло жареным
мясом из духовки. В углу кухни стояли, опершись друг на друга, два тучных
рогожных мешка, а сверху на них - промасленный, прожженный ватник,
знакомый кнут и какая-то сбруя. Знакомый пулемет стоял тут же - собранный,
готовый к употреблению, с плоской вороненой обоймой, торчащей из
казенника. Под столом масляно поблескивала четвертная бутыль с приставшей
кукурузной шелухой и соломинками.
Андрей бросил корзину и кошелку.
- Эй, бездельники! - заорал он. - Вода кипит!
Бас Давыдова смолк, а в дверях появилась раскрасневшаяся, с
блестящими глазами Сельма. За ее плечом верстой торчал Фриц. Видимо, они
только что танцевали, и ариец пока не думал снимать здоровенные свои
красные лапищи с талии Сельмы.
- Привет тебе от Гофштаттера! - сказал Андрей. - Эльза беспокоится,
что ты не заходишь... Ведь ребеночку уже скоро месяц!
- Дурацкие шутки! - объявил Фриц с отвращением, однако лапы убрал. -
Где Отто?
- И правда, вода кипит! - сообщила Сельма с удивлением. - Что теперь
с ней делать?
- Бери нож, - сказал Андрей, - и начинай чистить картошку. А ты,
Фриц, по-моему, очень любишь картофельный салат. Так вот займись, а я
пойду выполнять роль хозяина.
Он двинулся было в столовую, но в дверях его перехватил Изя Кацман.
Физиономия его сияла от восторга.
- Слушай! - прошептал он, хихикая и брызгаясь. - Откуда ты взял
такого замечательного типа? У них там на фермах, оказывается, настоящий
Дикий Запад! Американская вольница!
- Русская вольница ничем не хуже американской, - сказал Андрей с
неприязнью.
- Ну да! Ну да! - закричал Изя. - "Когда еврейское казачество
восстало, в Биробиджане был переворот-переворот, а кто захочет захватить
наш Бердичев, тому фурункул вскочит на живот!.."
- Это ты брось, - сказал Андрей сурово. - Это я не люблю... Фриц,
отдаю тебе Сельму и Кацмана под командование, работайте, да побыстрее,
жрать охота - сил нет... Да не орите здесь - Отто будет стучаться, он за
консервами побежал.
Поставив все таким образом на свои места, Андрей поспешил в столовую
и там прежде всего обменялся крепким рукопожатием с Юрием
Константиновичем. Юрий Константинович, все такой же краснолицый и крепко
пахнущий, стоял посередине комнаты, расставив ноги в кирзовых сапогах,
засунув ладони под солдатский ремень. Глаза у него были веселые и слегка
бешеные - такие глаза Андрей часто наблюдал у людей бесшабашных, любящих
хорошо поработать, крепко выпить и ничего на свете не страшащихся.
- Вот! - сказал Давыдов. - Пришел-таки я, как обещал. Бутыль видел?
Тебе. Картошка еще тебе - два мешка. Давали мне за них, понимаешь, одну
вещь. Нет, думаю, на хрен мне все это. Отвезу лучше хорошему человеку. Они
тут в своих хоромах каменных живут, как гниют, белого света не видят...
Слушай, Андрей, вот я тут Кэнси говорю, японцу, плюньте, говорю, ребята!
Ну чего вы здесь еще не видели? Собирайте своих детишек, баб, девок, айда
все к нам...
Кэнси, все еще в форме после дежурства, но в мундире нараспашку,
неловко орудуя одной рукой, расставлял на столе разнокалиберную посуду.
Левая рука у него была обмотана бинтом. Он улыбнулся и покивал Давыдову.
- Этим и кончится, Юра, - сказал он. - Вот будет еще нашествие
кальмаров, и тогда мы все как один подадимся к вам на болота.
- Да чего вам ждать этих... как их... Плюньте вы на этих камаров. Вот
завтра поеду поутру порожняком, телега пустая, три семьи свободно можно
погрузить. Ты ведь не семейный? - обратился он к Андрею.
- Бог спас, - сказал Андрей.
- А девушка эта кто тебе? Или она не твоя?
- Она новенькая. Сегодня ночью прибыла.
- Так чего лучше? Барышня приятная, обходительная. Забирай и поехали,
а? У нас там воздух. У нас там молоко. Ты ведь молока, наверное, уже год
не пил свежего. Я вот все спрашиваю, почему в магазинах у вас молока нет?
У меня у одного три коровы, я это молоко и государству сдаю, и сам ем, и
свиней кормлю, и на землю лью... Вот у нас поселишься, понимаешь,
проснешься поутру в поле идти, а она тебе, твоя-то, крынку парного, прямо
из-под коровы, а? - Он крепко замигал обоими глазами по очереди,
захохотал, ахнул Андрея по плечу и, твердо скрипя половицами, прошелся по
комнате - остановил патефон и вернулся. - А воздух какой? У вас здесь и
воздуха не осталось, зверинец у вас здесь, вот и весь ваш воздух... Кэнси,
да что ты все стараешься? Девку позови, пусть поставит посуду.
- Она там картошку чистит, - сказал Андрей, улыбаясь. Потом
спохватился и стал помогать Кэнси. Очень свой человек был Давыдов. Очень
близкий. Будто знакомы уже целый год. А что, если и верно - махнуть на
болота? Молоко не молоко, а жизнь там, наверное, действительно здоровее.
Ишь он какой стоит, как памятник!
- Стучит там кто-то, - сообщил Давыдов. - Открыть или сам откроешь?
- Сейчас, - сказал Андрей и пошел к парадному. За дверью оказался Ван
- уже без ватника, в синей саржевой рубахе до колен с вафельным полотенцем
вокруг головы.
- Баки привезли! - сказал он, радостно улыбаясь.
- Ну и хрен с ними, - ответствовал Андрей не менее радостно. - Баки
подождут. Ты почему один? А Мэйлинь где?
- Она дома, - сказал Ван. - Устала очень. Спит. Сын немного захворал.
- Ну заходи, чего стоишь... Пойдем, я тебя с хорошим человеком
познакомлю.
- А мы уже знакомы, - сказал Ван, входя в столовую.
- А, Ваня! - обрадованно закричал Давыдов. - И ты тоже тут! Нет, -
сказал он, обращаясь к Кэнси. - Знал я, что Андрей - хороший парень.
Видишь, все у него хорошие люди собираются. Тебя вот взять, или еврейчика
этого... как его... Ну, теперь у нас пойдет пир горой! Пойду посмотрю,
чего они там копаются. Там и делать-то нечего, а они, понимаешь, развели
работу...
Ван быстро оттеснил Кэнси от стола и принялся аккуратно и ловко
переставлять приборы. Кэнси свободной рукой и зубами поправлял повязку.
Андрей сунулся ему помогать.
- Что-то Дональд не идет, - сказал он озабоченно.
- Заперся у себя, - отозвался Ван. - Не велел беспокоить.
- Чего-то он хандрит, ребята, последнее время. Ну и бог с ним.
Слушай, Кэнси, что это у тебя с рукой?
Кэнси ответил, слегка скривив лицо:
- Павиан цапнул. Такая сволочь - до кости прокусил.
- Ну да? - поразился Андрей. - А мне показалось, они, вроде,
мирные...
- Ну, знаешь, мирные... Когда тебя поймают и начнут тебе ошейник
клепать...
- Какой ошейник?
- Приказ пятьсот семь. Всех павианов перерегистрировать и снабдить
ошейником с номером. Завтра будем раздавать их населению. Ну, мы штук
двадцать окольцевали, а остальных перегнали на соседний участок, пусть там
разбираются. Ну, чего ты стоишь с открытым ртом?.. Рюмки давай, рюмок не
хватает...
4
Когда выключили солнце, вся компания была порядочно уже на взводе. В
мгновенно наступившей темноте Андрей вылез из-за стола и, сшибая ногами
какие-то кастрюли, стоящие на полу, добрался до выключателя.
- Н-не пугайтесь, милая фройлейн, - бубнил у него за спиной Фриц. -
Это здесь всегда...
- Да будет свет! - провозгласил Андрей, старательно выговаривая
слова.
Под потолком вспыхнула пыльная лампочка. Свет был жалкий, как в
подворотне. Андрей обернулся и оглядел собрание.
Все было очень хорошо. Во главе стола на высокой кухонной табуретке
восседал, слегка покачиваясь, Юрий Константинович Давыдов, полчаса назад
ставший для Андрея раз и навсегда дядей Юрой. В крепко сжатых зубах дяди
Юры дымилась атлетическая козья нога, в правой руке он сжимал граненый
стакан, полный благородного первача, а заскорузлым указательным пальцем
левой водил перед носом сидящего рядом Изи Кацмана, который был уже вовсе
без галстука и без пиджака, а на подбородке и на груди его сорочки
явственно обнаруживались следы мясного соуса.
По правую руку от дяди Юры скромно сидел Ван - перед ним стояла самая
маленькая тарелочка с маленьким кусочком и лежала самая щербатая вилка, а
бокал для первача он взял себе с отбитым краем. Голова его совсем ушла в
плечи, лицо с закрытыми глазами было поднято и блаженно улыбалось: Ван
наслаждался покоем.
Быстроглазый разрумянившийся Кэнси с аппетитом закусывал кислой
капустой и что-то живо рассказывал Отто, героически сражавшемуся с
осоловением и в минуты одержанных побед громко восклицавшему: "Да!
Конечно! Да! О да!"
Сельма Нагель, шведская шлюха, была прямо-таки красавица. Она сидела
в кресле, перекинув ноги через мягкий подлокотник, и сверкающие эти ноги
находились как раз на уровне груди бравого унтера Фрица, так что глаза у
Фрица горели, и весь он шел красными пятнами от возбуждения. Он лез к
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг