- Город. - Изя помолчал. - Правда, и врут про те места тоже безбожно.
Поэтому я и говорю только о том, что сам разузнал. Верные сто лет. Понял,
друг мой Андрюша? Сто лет. За сто лет на любой эксперимент плюнуть можно.
- Ну ладно, ну подожди... - пробормотал Андрей, потерявшись. - Но
ведь не плюнули же! - оживился он. - Раз набирают новых и новых людей,
значит, не бросили, не отчаялись! Просто очень трудная задача поставлена.
- Новая мысль пришла ему в голову, и он оживился еще больше. - И вообще:
откуда ты знаешь, какой у них масштаб времени? Может быть, наш год для них
- секунда?..
- Да ничего я этого не знаю, - сказал Изя, пожимая плечами. - Я
пытаюсь тебе объяснить, в каком мире ты живешь - вот и все.
- Ладно! - прервал его дядя Юра решительно. - Хватит нам из пустого в
порожнее переливать!.. Эй, малый! Как тебя... Отто! Брось девку, и тащи ты
нам... Нет, окосел он. Разобьет он мне бутыль, схожу сам...
Он слез с табурета, взял со стола опустевший кувшин и отправился на
кухню. Сельма бухнулась на свое место, снова задрала ноги выше головы и
капризно толкнула Андрея в плечо.
- Вы долго еще будете эту бодягу тянуть? Развели скучищу...
Эксперимент, эксперимент... Дай закурить!
Андрей дал ей закурить. Неожиданно оборвавшийся разговор взбаламутил
в нем какой-то неприятный осадок - что-то было недоговорено, что-то было
не так понятно, не дали ему объяснить, не получилось единства... И Кэнси
вот сидит какой-то грустный, а с ним это бывает редко... Слишком много мы
о себе думаем, вот что! Эксперимент Экспериментом, а каждый норовит гнуть
какую-то свою линию, цепляется за свою позицию, а надо-то вместе, вместе
надо!..
Тут дядя Юра бухнул на стол новую порцию, и Андрей махнул на все
рукой. Выпили по стакану, закусили, Изя выдал анекдот - грохнули. Дядя Юра
тоже выдал анекдот, чудовищно неприличный, но очень смешной. Даже Ван
смеялся, а Сельма просто скисла от хохота. "В крынку... - захлебывалась
она, утирая глаза ладонями. - В крынку не лезет!.." Андрей ахнул кулаком
по столу и затянул любимую мамину:
А хто пье, тому наливайтэ,
А хто не пье, тому нэ давайтэ,
А мы будэм питы, тай бога хвалиты,
И за нас, и за вас, и за нэньку старэньку,
Шо вывчила нас горилочку пить помалэньку...
Ему подтягивали, кто как может, а потом Фриц, бешено вылупив глаза,
проорал на пару с Отто какую-то незнакомую, но отличную песню про дрожащие
кости старого дряхлого мира - великолепную боевую песню. Глядя, как Андрей
с воодушевлением пытается подтягивать, Изя Кацман хихикал и булькал,
потирая руки, и тут дядя Юра вдруг, уставясь своими ерническими светлыми
глазами на голые ляжки Сельмы, заревел медвежьим голосом:
А по деревне пойдетё,
Играетё и поетё,
А мое сердце беспокоетё
И спать не даетё!..
Успех был полный, и дядя Юра продолжил:
А девки, сами знаетё,
Да чем заманиваетё:
Сулитё, не даетё,
Всё обманываетё...
Тут Сельма сняла ноги с подлокотника, отпихнула Фрица и сказала с
обидой:
- Ничего я вам не сулю, нужны вы мне все...
- Да я ж вообще... - сказал дядя Юра, сильно смутившись. - Это песня
такая. Сама ты мне больно нужна...
Чтобы замять инцидент, выпили еще по стакану. Голова у Андрея пошла
кругом. Он смутно сознавал, что возится с патефоном и что сейчас уронит
его, и патефон действительно упал на пол, но нисколько не пострадал, а,
напротив, начал играть даже как будто бы громче. Потом он танцевал с
Сельмой, и бока у Сельмы оказались теплые и мягкие, а груди - неожиданно
крепкие и большие, что было чертовски приятным сюрпризом: обнаружить нечто
прекрасно оформленное под этими бесформенными складками колючей шерсти.
Они танцевали, и он держал ее за бока, а она взяла его ладонями за щеки и
сказала, что он - очень славный мальчик и очень ей нравится, и в
благодарность он сказал ей, что любит ее, и всегда любил, и теперь ее от
себя никуда не отпустит... Дядя Юра грохал кулаком по столу, провозглашал:
"Что-то стало холодать, не пора ли нам поддать...", обнимал совершенно уже
сникшего Вана и крепко лобызал его троекратно по русскому обычаю. Потом
Андрей оказался посередине комнаты, а Сельма снова сидела за столом,
кидала в раскисшего Вана хлебными шариками и называла его Мао Цзе-дуном.
Это навело Андрея на идею спеть "Москва - Пекин", и он тут же исполнил эту
прекрасную песню с необычайным азартом и задором, и потом вдруг оказалось,
что они с Изей Кацманом стоят друг против друга и, страшно округлив глаза,
все более и более понижая голоса в зловещем шепоте, повторяют, выставив
указательные пальцы: "С-слушают нас!.. С-слуш-шают нас-с!.." Далее они с
Изей оказались каким-то образом втиснутыми в одно кресло, а перед ними на
столе, болтая ногами, сидел Кэнси, и Андрей горячо втолковывал ему, что
здесь он готов на любую работу, здесь - любая работа дает особое
удовлетворение, что он замечательно чувствует себя, работая мусорщиком...
- Вот я - мусор...щик! - выговаривал он с трудом. - Мусорг...
мусоргщик!
А Изя, плюясь ему в ухо, долдонил что-то неприятное, обидное что-то:
якобы он, Андрей, на самом деле просто испытывает сладострастное унижение
от того, что он мусорщик ("...да, я мусорг...щик!"), что вот он такой
умный, начитанный, способный, годный на гораздо большее, тем не менее
терпеливо и с достоинством, не в пример другим-прочим, несет свой тяжкий
крест... Потом появилась Сельма и сразу его утешила. Она была мягкая и
ласковая, и делала все, что он хотел, и не перечила ему, и тут в его
ощущениях образовался сладостный опустошающий провал, а когда он вынырнул
из этого провала, губы у него были распухшие и сухие, Сельма уже спала на
его кровати, и он отеческим движением поправил на ней юбку, накинул на нее
одеяло, привел в порядок свой собственный туалет и, стараясь ступать
бодро, снова вышел в столовую, споткнувшись по дороге о вытянутые ноги
несчастного Отто, который спал на стуле в чудовищно неудобной позе
человека, убитого выстрелом в затылок.
На столе возвышалась уже сама четвертная бутыль, а все участники
веселья сидели, подперев взлохмаченные головы, и дружно тянули вполголоса:
"Там в степи-и глухой за-амерзал ямщик...", и из бледных арийских глаз
Фрица катились крупные слезы. Андрей присоединился было к хору, но тут
раздался стук в дверь. Он открыл - какая-то закутанная в платок женщина в
нижней юбке и ботинках на босу ногу спросила, здесь ли дворник. Андрей
растолкал Вана и объяснил ему, где он, Ван, находится и что от него
требуется. "Спасибо, Андрей", - сказал Ван, внимательно его выслушав, и,
вяло шаркая подошвами, удалился. Оставшиеся допели "ямщика", и дядя Юра
предложил выпить, "щоб дома нэ журылись", но тут выяснилось, что Фриц спит
и чокаться поэтому не может. "Ну всё, - сказал дядя Юра. - Это, значит,
будет последняя..." Но прежде чем они выпили по последней, Изя Кацман,
ставший вдруг странно серьезным, исполнил соло еще одну песню, которую
Андрей не совсем понял, а дядя Юра, кажется, понял вполне. В этой песне
был рефрен "Аве, Мария!" и совершенно жуткая, словно с другой планеты,
строфа:
Упекли пророка в республику Коми,
А он и перекинься башкою в лебеду.
А следователь-хмурик получил в месткоме
Льготную путевку на месяц в Теберду...
Когда Изя кончил петь, некоторое время было молчание, а затем дядя
Юра вдруг со страшным треском обрушил пудовый кулак на столешницу, длинно
и необычайно витиевато выматерился, после чего схватил стакан и припал к
нему без всяких тостов. А Кэнси, по какой-то, одному ему понятной
ассоциации, чрезвычайно неприятным визгливым и яростным голосом спел
другую, явно маршевую, песню, в которой говорилось о том, что если все
японские солдаты примутся разом мочиться у Великой Китайской стены, то над
пустыней Гоби встанет радуга; что сегодня императорская армия в Лондоне,
завтра - в Москве, а утром в Чикаго будет пить чай; что сыны Ямато
расселись по берегам Ганга и удочками ловят крокодилов... Потом он
замолчал, попытался закурить, сломал несколько спичек и вдруг рассказал об
одной девочке, с которой он дружил на Окинаве - ей было четырнадцать лет,
и она жила в доме напротив. Однажды пьяные солдаты изнасиловали ее, а
когда отец пришел жаловаться в полицию, явились жандармы, взяли его и
девочку, и больше Кэнси их никогда не видел...
Все молчали, когда в столовую заглянул Ван, окликнул Кэнси и поманил
его к себе.
- Вот такие-то дела... - сказал дядя Юра уныло. - И ведь смотри: что
на Западе, что у нас в России, что у желтых - везде ведь одно. Власть
неправедная. Нет уж, братки, я там ничего не потерял. Я уж лучше тут...
Вернулся бледный озабоченный Кэнси и принялся искать свой ремень.
Мундир у него уже был застегнут на все пуговицы.
- Что-нибудь случилось? - спросил Андрей.
- Да. Случилось, - отрывисто сказал Кэнси, оправляя кобуру. - Дональд
Купер застрелился. Около часа назад.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ. СЛЕДОВАТЕЛЬ
1
У Андрея вдруг ужасно заболела голова. Он с отвращением раздавил в
переполненной пепельнице окурок, выдвинул средний ящик стола и заглянул,
нет ли там каких-нибудь пилюль. Пилюль не было. Поверх старых перепутанных
бумаг лежал огромный армейский пистолет, по углам пряталась всякая
канцелярская мелочь в обтрепанных картонных коробочках, валялись огрызки
карандашей, табачный мусор, несколько сломанных сигарет. От всего этого
головная боль только усилилась. Андрей с треском задвинул ящик, подпер
голову руками так, чтобы ладони закрывали глаза, и сквозь щелки между
пальцами стал смотреть на Питера Блока.
Питер Блок, по прозвищу Копчик, сидел в отдалении на табурете,
смиренно сложив на костлявых коленях красные лапки, и равнодушно мигал,
время от времени облизываясь. Голова у него явно не болела, но зато ему,
видимо, хотелось пить. И, вероятно, курить тоже. Андрей с усилием оторвал
ладони от лица, налил себе из графина тепловатой воды и, преодолев легкий
спазм, выпил полстакана. Питер Блок облизнулся. Серые глаза его были
по-прежнему невыразительны и пусты. Только на тощей грязноватой шее,
торчащей из расстегнутого воротничка сорочки, длинно съехал книзу и снова
подскочил к подбородку могучий хрящеватый кадык.
- Ну? - сказал Андрей.
- Не знаю, - хрипло ответил Копчик. - Не помню ничего такого.
Сволочь, подумал Андрей. Животное.
- Как же это у вас получается? - сказал он. - Бакалею в Шерстяном
переулке обслуживали; когда обслуживали - помните, с кем обслуживали -
помните. Хорошо. Кафе Дрейдуса обслуживали, когда и с кем - тоже помните.
А вот лавку Гофштаттера почему-то забыли. А ведь это ваше последнее дело,
Блок.
- Не могу знать, господин следователь, - возразил Копчик с
отвратительнейшей почтительностью. - Это кто-то на меня, извиняюсь,
клепает. У меня, как мы после Дрейдуса завязали, как мы, значит, избрали
путь окончательного исправления и полезного трудоустройства, так, значит,
у меня никаких дел такого рода больше и не было.
- Гофштаттер-то вас опознал.
- Я очень извиняюсь, господин следователь, - теперь в голосе Копчика
явственно слышалась ирония. - Но ведь господин Гофштаттер того-с, это кому
угодно известно. Все у него, значит, перепуталось. В лавке у него я бывал,
это точно - картошечки там купить, лучку... Я и раньше замечал, что у
него, извиняюсь, в черепушке не все хорошо, знал бы, как дело обернется,
перестал бы к нему ходить, а то вот, надо же...
- Дочь Гофштаттера вас тоже опознала. Это вы ей угрожали ножом, вы
персонально.
- Не было этого. Было кое-что, но совсем не то. Вот она ко мне с
ножом к горлу приставала - это было! Зажала меня однажды в кладовке у них
- еле ноги унес. У нее же сдвиг на половой почве, от нее все мужики в
околотке по углам прячутся... - Копчик снова облизнулся. - Главное,
говорит мне: заходи, говорит, в кладовую, сам, говорит, капусту выбирай...
- Это я уже слышал. Повторите лучше еще раз, что вы делали и где вы
были в ночь с двадцать четвертого на двадцать пятое. Подробно, начиная с
момента выключения солнца.
Копчик возвел глаза к потолку.
- Значит, так, - начал он. - Когда солнце выключилось, я сидел в
пивной на углу Трикотажного и Второго, играл в карты. Потом Джек Ливер
позвал меня в другую пивную, мы пошли, завернули по дороге к Джеку, хотели
прихватить его шмару да задержались, стали там пить. Джек насосался, и
шмара его уложила в постель, а меня выгнала. Я пошел домой спать, но был
сильно нагрузившись и по дороге сцепился с какими-то, трое их было, тоже
пьяные, никого из них не знаю, впервые в жизни увидел. Они мне так
навешали, что я уж больше ничего и не помню, утром только очухался у
самого обрыва, еле домой добрался. Лег я спать, а тут за мной пришли...
Андрей полистал дело и нашел листок медицинской экспертизы. Листок
был уже слегка засален.
- Подтверждается только то, что вы были пьяны, - сказал он. -
Медэкспертиза не подтверждает, что вы были избиты. Следов избиения у вас
на теле не обнаружено.
- Аккуратно, значит, работали ребята, - сказал Копчик с одобрением. -
Были у них, значит, чулки с песком... У меня до сих пор все ребра болят...
а меня в госпиталь отказываются... Вот сдохну у вас тут - будете все за
меня отвечать...
- Трое суток у вас ничего не болело, а как только предъявили вам акт
экспертизы - сразу заболело...
- Как же - не болело? Сил никаких не было, как болело, терпежу не
стало, вот и жаловаться начал.
- Перестаньте врать, Блок, - устало сказал Андрей. - Срамно
слушать...
Его уже тошнило от этого гнусного типа. Бандит, гангстер, попался
буквально с поличным - и никак его не возьмешь... Опыта у меня не хватает,
вот что. Другие таких вот раскалывают в два счета... А Копчик между тем
горестно завздыхал, жалобно искривил лицо, закатил зрачки под лоб и, слабо
постанывая, заерзал на сиденье, вознамерившись, по-видимому, половчее
грянуться в обморок, чтобы ему дали стакан воды и отправили спать в
камеру. Андрей сквозь щели между пальцами с ненавистью следил за этими
омерзительными манипуляциями. Ну, давай, давай, думал он. Попробуй мне
только пол заблевать - я тебя, сукиного сына, одной промокашкой заставлю
все подобрать...
Дверь распахнулась, и в кабинет уверенной походкой вошел старший
следователь Фриц Гейгер. Скользнув равнодушным взглядом по скорченному
Копчику, он приблизился к столу и присел боком на бумаги. Не спрашивая,
вытряхнул из Андреевой пачки несколько сигарет, одну сунул в зубы,
остальные аккуратно уложил в тонкий серебряный портсигар. Андрей чиркнул
спичкой, Фриц затянулся, кивнул в знак благодарности и выпустил в потолок
струю дыма.
- Шеф велел взять у тебя дело Черных Сороконожек, - сказал он
негромко. - Если не возражаешь, конечно. - Он еще более понизил голос и
значительно сморщил губы. - По-видимому, шефу здорово всыпал Главный
прокурор. Он сейчас всех к себе вызывает и дает накачку. Жди - скоро и до
тебя доберется...
Он еще раз затянулся и посмотрел на Копчика. Копчик, вытянувший было
шею подслушать, о чем шепчется начальство, тотчас опять съежился и издал
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг