эмпириокритицизьм, а пусть вот товарищи члены авторитетной Тройки сами
посмотрят и скажут, черный это ящик или, скажем, зеленый. Проснувшийся от
шума полковник выкатил глаза и отдал приказ взять повод, переменить
потники и врубить третью скорость. Витька оглушительно свистел в два
пальца. Роман с Эдиком кричали: "Долой!", а я, как испорченный граммофон,
только твердил: "Мой Черный Ящик - это не ящик... Мой Черный Ящик - это не
ящик..."
Наконец до Лавра Федотовича дошло ощущение некоторого непорядка.
- Грррм! - сказал он, и все стихло. - Затруднение? Товарищ
Хлебовводов, устраните.
Хлебовводов твердым шагом подошел к Выбегалле, взял у него из рук
футляр и внимательно осмотрел его.
- Товарищ Зубо, - сказал он. - На что ты имеете заявку?
- На Черный Ящик, - уныло сказал комендант. - Дело номер девяносто
седьмое.
- Я тебя не спрашиваю, какое номер дело, - возразил Хлебовводов. - Я
тебя сейчас спрашиваю, ты на черный ящик заявку имеете?
- Имею, - признался комендант.
- Чья заявка?
- Товарища Привалова из НИИЧАВО. Вот он сидит.
- Да, - страстно сказал я, - но мой Черный Ящик - это не ящик...
Точнее, - не совсем ящик...
Однако Хлебовводов внимания на меня не обратил. Он посмотрел футляр
на свет, потом приблизился к коменданту и зловеще произнес:
- Ты что же бюрократию разводите? Ты что же, не видите, какого оно
цвета? На твоих же глазах рационализацию произвели, вот товарищ
представитель от науки на твоих глазах сидит, ждет, понимаете, выполнения
заявки, ужинать давно пора, на дворе темно, а ты что же - номерами здесь
жонглируете?
Я чувствовал, что на меня надвигается какая-то тоска, что будущее мое
заполняется каким-то унылым кошмаром, непоправимым и совершенно
иррациональным. Но я не понимал, в чем дело, и только продолжал жалко
бубнить, что мой ящик - это не совсем ящик, а точнее, совсем не ящик. Мне
хотелось разъяснить, рассеять недоразумение. Комендант тоже бубнил что-то
убедительное, но Хлебовводов, погрозив ему кулаком, уже возвращался на
свое место.
- Ящик, Лавр Федотович, черный, - с торжеством доложил он. - Ошибки
никакой быть не может, сам смотрел. И заявка имеется, и представитель
присутствует.
- Это не тот ящик! - хором проныли мы с комендантом, но Лавр
Федотович, тщательно изучив нас в бинокль, обнаружил, по-видимому, в обоих
какие-то несообразности и, сославшись на мнение народа, предложил
приступить к немедленной утилизации. Возражений не последовало, все
ответственные лица кивали, даже спящий полковник.
- Заявку! - воззвал Лавр Федотович.
Моя заявка легла перед ним на зеленое сукно.
- Резолюция!!
На заявку пала резолюция.
- ПЕЧАТЬ!!!
С лязгом распахнулась дверь сейфа, пахнуло затхлой канцелярией, и
перед Лавром Федотовичем засверкала медью Большая Круглая Печать. И тогда
я понял, что сейчас произойдет. Все во мне умерло.
- Не надо! - просипел я. - Помогите!
Лавр Федотович взял Печать обеими руками и занес над Заявкой.
Собравшись с силами, я вскочил на ноги.
- Это не тот ящик! - завопил я в полный голос. - Да что же это...
Ребята!
- Одну минуту, - сказал Эдик. - Остановитесь, пожалуйста, и
выслушайте меня.
Лавр Федотович задержал неумолимое движение и обратил свой мертвенный
взгляд на Эдика.
- Посторонний? - осведомился он.
- Никак нет, - тяжело дыша, сказал комендант. - Представитель.
- Тогда можно не удалять, - произнес Лавр Федотович и возобновил было
процесс приложения Большой Круглой Печати, но тут оказалось, что возникло
затруднение. Что-то мешало Печати приложиться. Лавр Федотович сначала
просто давил на нее, потом встал и навалился всем телом, но приложения
все-таки не происходило - между бумагой и печатью оставался зазор, и
величина его слабо зависела от усилий товарища Вунюкова. Можно было
подумать, что зазор этот заполнен каким-то невидимым, но чрезвычайно
упругим веществом, препятствующим приложению. Лавр Федотович, видимо,
осознал тщету своих стараний, сел, положил руки на подлокотники и строго,
хотя и без всякого удивления, посмотрел на Печать. Печать неподвижно
висела сантиметрах в двадцати над моей заявкой.
Казнь откладывалась, и я снова начал воспринимать окружающее. Эдик
что-то горячо и красиво говорил о разуме, об экономической реформе, о
добре, о роли интеллигенции и государственной мудрости присутствующих.
Присутствующие слушали его внимательно, но с неудовольствием, а
Хлебовводов при этом ерзал и поглядывал на часы. Роман и Витька застыли в
каких-то нелепых и даже жутких позах, - я подумал сначала, что их, обоих
разом, разбил радикулит: оба они были потные, над Витькой столбом
поднимался пар, а более слабый в коленках Роман тихонько постанывал и
кряхтел от напряжения. Они держали Печать, милые друзья мои! Спасали меня,
дурака и слюнтяя, от беды, которую я сам накачал себе на голову... Надо
было что-то делать. Надо было что-то немедленно предпринимать.
- В-седьмых, наконец, - рассудительно говорил Эдик, - любому
специалисту, а тем более такой авторитетной организации, должно быть ясно,
товарищи, что так называемый Черный Ящик есть не более чем термин теории
информации, ничего общего не имеющий ни с определенным цветом, и с
определенной формой какого бы то ни было реального предмета. Менее всего
Черным Ящиком можно называть данную пишущую машинку "ремингтон" вкупе с
простейшими электрическими приспособлениями, которые можно приобрести в
любом электротехническом магазине, и мне кажется странным, что профессор
Выбегалло навязывает авторитетной организации изобретение, которое
изобретением не является, и решение, которое может лишь подорвать ее
авторитет...
- Я протестую, - сказал Фарфуркис. - Во-первых, товарищ представитель
нарушил здесь все правила ведения заседания, взял слово, которое ему никто
не давал, и вдобавок еще превысил регламент. Это раз. (Я с ужасом увидел,
что Печать колыхнулась и упала на несколько сантиметров). Далее, мы не
можем позволить товарищу представителю порочить наших лучших людей,
очернять заслуженного профессора и официального научного консультанта
товарища Выбегаллу и обелять имеющий здесь место и уже заслуживший
одобрение Тройки черный ящик. Это два. (Печать провалилась еще на
несколько сантиметров. У Витьки громко, на всю комнату, хрустнули
позвонки.) Наконец, товарищ представитель, надо бы вам знать, что Тройку
не интересуют никакие изобретения. Объектом работы Тройки является
необъясненное явление, в качестве какового в данном случае и выступает уже
рассмотренный и рационализированный черный ящик, он же эвристическая
машина.
- Это же до ночи можно просидеть, - обиженно добавил Хлебовводов, -
ежели каждому представителю слово давать.
Печать вновь осела. Зазор был теперь не более десяти сантиметров.
- Это не тот черный ящик, - сказал я и проиграл два сантиметра. - Мне
не нужен этот ящик! (Еще сантиметр.) Я протестую! На кой мне черт эта
старая песочница с "ремингтоном"? Я жаловаться буду!
- Это ваше право, - великодушно сказал Фарфуркис и выиграл еще
сантиметр.
Эдик снова заговорил. Он взывал к теням Ломоносова и Эйнштейна, он
цитировал передовые центральных газет, он воспевал науку и наших мудрых
организаторов, но все было вотще. Лавра Федотовича это затруднение наконец
утомило, и, прервавши оратора, он произнес только одно слово:
- Неубедительно.
Раздался тяжелый удар. Большая Круглая Печать впилась в мою заявку.
3
Мы покинули комнату заседания последними. Мы были подавлены. Роман
кряхтел и растирал натруженную поясницу. Витька, черный от злобы и
усталости, шипел сквозь зубы: "Слюнтяи, мармеладчики, культуртрегеры,
маменькины сыночки... Хватать и тикать, а не турусы разводить!.." Эдик вел
меня под локоть. Он тоже был расстроен, но держался спокойно. Вокруг нас,
увлекаемый инерцией своего агрегата, вился старикашка Эдельвейс. Он
нашептывал мне слова вечной любви, обещал ноги мыть и воду пить и требовал
подъемных и суточных. Эдик дал ему три рубля и велел зайти послезавтра.
Эдельвейс выпросил еще полтинник за вредность и исчез. Тогда мне стало
полегче, и я обнаружил, что Витька и Роман тоже исчезли.
- Где Роман? - спросил я слабым голосом.
- Отправился ухаживать, - ответил Эдик.
- Господи, - сказал я. - За кем?
- За дочкой некоего товарища Голого.
- Понятно, - сказал я. - А Витька?
Эдик пожал плечами.
- Не знаю, - сказал он. - По-моему, Витя намерен сделать большую
глупость.
- Он хочет их убить? - спросил я с восхищением.
Эдик разуверил меня, и мы вышли на улицу. Федя уже ждал нас. Он
поднялся со скамеечки, и мы втроем, рука об руку, пошли вдоль улицы
Первого Мая.
- Устали? - спросил Федя.
- Ужасно, - сказал Эдик. - Я и говорить устал, и слушать устал, и
вдобавок еще, кажется, сильно поглупел. Вы не замечаете, Федя, как я
поглупел?
- Нет еще, - сказал Федя застенчиво. - Это обычно становится заметно
через час-другой.
Я сказал:
- Хочу есть. Хочу забыться. Пойдемте все в кафе и забудемся. Закатим
пир. Вина выпьем. Мороженого...
Эдик был "за", Федя тоже не возражал, хотя никогда не пил вина и не
понимал мороженого. Народу на улицах было много, но никто не слонялся по
тротуару, как это обычно бывает в городах летними вечерами. Китежградцы,
напротив, тихо, культурно сидели на своих крылечках и молча трещали
семечками. Семечки были арбузные, подсолнечные, тыквенные и дынные, а
крылечки были резные с узорами, резные с фигурами, резные с балясинами и
просто из гладких досок - знаменитые китежградские крылечки, среди которых
попадались и музейные экземпляры многовековой давности, взятые под охрану
государством и обезображенные тяжелыми чугунными досками, об этом
свидетельствующими. На задах крякала гармонь - кто-то, что называется,
пробовал лады.
Эдик с интересом расспрашивал Федю о жизни в горах, Федя, с самого
начала проникшийся к вежливому Эдику большой симпатией, отвечал охотно.
- Хуже всего, - рассказывал Федя, - это альпинисты с гитарами. Вы не
можете себе представить, как это страшно, Эдик, когда в ваших родных,
тихих горах, где шумят одни лишь обвалы, да и то в известное заранее
время, вдруг над самым ухом кто-то зазвенит, застучит и примется рычать
про то, как "нипупок" вскарабкался по "жандарму" и "запилил по гребню" и
как потом "ланцепупа пробило на землю"... Это бедствие, Эдик. У нас
некоторые от этого болеют, а самые слабые даже умирают...
- У меня дома клавесин есть, - продолжал он мечтательно. - Стоит у
меня там на вершине клавесин, на леднике. Я люблю играть на нем в лунные
ночи, когда тихо и совершенно нет ветра. Тогда меня слышат собаки в долине
и начинают мне подвывать. Право, Эдик, у меня слезы навертываются на
глаза, так это получается хорошо и печально. Луна, звуки в просторе
несутся, и далеко-далеко воют собаки...
- А как к этому относятся ваши товарищи? - спросил Эдик.
- Их в это время никого нет. Остается обычно один мальчик, но он мне
не мешает. Он хроменький... Впрочем, это вам неинтересно.
- Наоборот, очень интересно.
- Нет-нет... Но вы, наверное, хотели бы узнать, откуда у меня
клавесин. Представьте себе: его занесли альпинисты. Он ставили какой-то
рекорд и обязались втащить на нашу гору клавесин. У нас на вершине много
неожиданных предметов. Задумает, например, альпинист подняться к нам на
мотоцикле - и вот у нас мотоцикл, хотя и поврежденный, конечно... Гитары
попадаются, велосипеды, бюсты различные, зенитные пушки... Один рекордсмен
захотел подняться на тракторе, но трактора не раздобыл, а раздобыл он
асфальтовый каток. Если бы вы видели, как он мучился с этим катком! Как
трудился! Но ничего у него не вышло, не дотянул до снегов. Метров
пятьдесят всего не дотянул, а то бы у нас был асфальтовый каток...
Мы подошли к дверям кафе, и Федя замолчал. На ярко освещенных
ступенях роскошного каменного крыльца в непосредственной близости от
турникета отирался Клоп Говорун. Он жаждал войти, но швейцар его не
впускал. Говорун был в бешенстве и, как всегда, находясь в возбужденном
состоянии, испускал сильный, неприятный для непьющего Федора запах
дорогого коньяка "курвуазье". Я наскоро познакомил его с Эдиком, посадил в
спичечный коробок и велел сидеть тихо, и он сидел тихо, но как только мы
прошли в зал и отыскали свободный столик, он сразу же развалился на стуле
и принялся стучать по столу, требуя официанта. Сам он, естественно, в кафе
ничего не ел и не пил, но жаждал справедливости и полного соответствия
между работой бригады официантов и тем высоким званием, за которое эта
бригада борется. Кроме того, он явно выпендривался перед Эдиком, - он уже
знал, что Эдик прибыл в Китежград лично за ним, Говоруном, в качестве его,
Говоруна, работодателя.
Мы с Эдиком заказали себе яичницу по-домашнему, салат из раков и
сухое вино. Федю в кафе хорошо знали и принесли ему сырого тертого
картофеля, морковную ботву и капустные кочерыжки, а перед Говоруном
поставили фаршированные помидоры, которые он заказал из принципа.
Съевши салат, я ощутил, что устал, как последняя собака, что язык у
меня не поворачивается и что нет у меня никаких желаний. Кроме того, я
поминутно вздрагивал, ибо в шуме публики мне то и дело слышались визгливые
вскрики: "Ноги мыть и воду пить!.." и "У ей внутре!.." Зато прекрасно
выспавшийся за день Говорун чувствовал себя бодрым, как никогда, и с
наслаждением демонстрировал Эдику свой философический склад ума,
независимость суждений и склонность к обобщению.
- До чего бессмысленные и неприятные существа! - говорил он, озирая
зал с видом превосходства. - Воистину только такие грузные жвачные
животные способны под воздействием комплекса неполноценности выдумать миф
о том, что они - цари природы. Спрашивается: откуда явился этот миф?
Например, мы, насекомые, считаем себя царями природы по справедливости. Мы
многочисленны, вездесущи, мы обильно размножаемся, а многие из нас не
тратят драгоценного времени на бессмысленные заботы о потомстве. Мы
обладаем органами чувств, о которых вы, хордовые, даже понятия не имеете.
Мы умеем погружаться в анабиоз на целые столетия без всякого вреда для
себя. Наиболее интеллигентные представители нашего класса прославлены как
крупнейшие математики, архитекторы, социологи. Мы открыли идеальное
устройство общества, мы овладели гигантскими территориями, мы проникаем
всюду, куда захотим. Поставим вопрос следующим образом: что вы, люди,
самые, между прочим, высокоразвитые из млекопитающих, можете такого, чего
бы хотели уметь и не умели бы мы? Вы много хвастаетесь, что умеете
изготовлять орудия труда и пользоваться ими. Простите, но это смешно. Вы
уподобляетесь калеке, который хвастает своими костылями. Вы строите себе
жилища, мучительно, с трудом, привлекая для этого такие
противоестественные силы, как огонь и пар, строите тысячи лет, и все время
по-разному, и все никак не можете найти удобной и рациональной формы
жилища. А жалкие муравьи, которых я искренне презираю за грубость и
приверженность к культу физической силы, решили эту простенькую проблему
сто миллионов лет тому назад, причем решили раз и навсегда. Вы хвастаете,
что все время развиваетесь и что вашему развитию нет предела. Нам остается
только хохотать. Вы ищете то, что давным-давно найдено, запатентовано и
используется с незапамятных времен, а именно: разумное устройство общества
и смысл существования. Вы называете нас, цимекс лектулариа, паразитами и
толкуете друг другу, что это дурно. Но будем последовательны! Что есть
паразит? Это слово происходит от греческого "параситос", что означает
"нахлебник", "блюдолиз". Даже ваша наука называет паразитирующим тот вид,
который существует на другом виде и за счет другого вида. Что ж, я с
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг