Поднимаясь по ступенькам, я слышал, как он гремит чайником и
булькает.
Я заглянул в машинный зал и посмотрел, как работает энергогенератор.
Институт не зависел от городских источников энергии. Вместо этого, после
уточнения принципа детерминизма, решено было использовать хорошо известное
Колесо Фортуны как источник даровой механической энергии. Над цементным
полом зала возвышался только небольшой участок блестящего отполированного
обода гигантского колеса, ось вращения которого лежала где-то в
бесконечности, отчего обод выглядел просто лентой конвейера, выходящей из
одной стены и уходящей в другую. Одно время было модно защищать
диссертации на уточнении радиуса кривизны Колеса Фортуны, но поскольку все
эти диссертации давали результат с крайне невысокой точностью, до десяти
мегапарсеков, ученый совет института принял решение прекратить
рассмотрение диссертационных работ на эту тему вплоть до того времени,
когда создание трансгалактических средств сообщения позволит рассчитывать
на существенное повышение точности.
Несколько бесов из обслуживающего персонала играли у Колеса -
вскакивали на обод, проезжали до стены, соскакивали и мчались обратно. Я
решительно призвал их к порядку. "Вы это прекратите, - сказал я, - это вам
не балаган". Они попрятались за кожухи трансформаторов и принялись
обстреливать меня оттуда жеваной бумагой. Я решил не связываться с
молокососами, прошелся вдоль пультов и, убедившись, что все в порядке,
поднялся на второй этаж.
Здесь было тихо, темно и пыльно. У низенькой полуоткрытой двери
дремал, опираясь на длинное кремневое ружье, старый, дряхлый солдат в
мундире Преображенского полка и в треуголке. Здесь размещался отдел
Оборонной Магии, среди сотрудников которого давно уже не было ни одной
живой души. Все наши старики, за исключением, может быть, Федора
Симеоновича, в свое время отдали дань увлечению этим разделом магии. Бен
Бецалель успешно использовал Голема при дворцовых переворотах: глиняное
чудовище, равнодушное к подкупу и неуязвимое для ядов, охраняло
лаборатории, а заодно и императорскую сокровищницу. Джузеппе Бальзамо
создал первый в истории самолетный эскадрон на помелах, хорошо показавший
себя на полях сражений Столетней войны. Но эскадрон довольно быстро
распался: часть ведьм повыходила замуж, а остальные увязались за
рейтарскими полками в качестве маркитанток. Царь Соломон отловил и
зачаровал дюжину дюжин ифритов и сколотил из них отдельный
истребительно-противослоновый огнеметный батальон. Молодой Кристобаль
Хунта привел в дружину Карлу Великому китайского, натасканного на мавров
дракона, но, узнав, что император собирается воевать не с маврами, а с
соплеменными басками, рассвирепел и дезертировал. На протяжении
многовековой истории войн разные маги предлагали применять в бою вампиров
(для ночной разведки боем), василисков (для поражения противника ужасом до
полной окаменелости), ковры-самолеты (для сбрасывания нечистот на
неприятельские города), мечи-кладенцы различных достоинств (для
компенсации малочисленности) и многое другое. Однако уже после первой
мировой войны, после Длинной Берты, танков, иприта и хлора оборонная магия
начала хиреть. Из отдела началось повальное бегство сотрудников. Дольше
всех задержался там некий Питирим Шварц, бывший монах и изобретатель
подпорки для мушкета, беззаветно трудившийся над проектом
джинн-бомбардировок. Суть проекта состояла в сбрасывании на города
противника бутылок с джиннами, выдержанными в заточении не менее трех
тысяч лет. Хорошо известно, что джинны в свободном состоянии способны
только либо разрушать города, либо строить дворцы. Основательно
выдержанный джинн (рассуждал Питирим Шварц), освободившись из бутылки, не
станет строить дворцов, и противнику придется туго. Некоторым препятствием
к осуществлению этого замысла являлось недостаточное количество бутылок с
джиннами, но Шварц рассчитывал пополнить запасы глубоким тралением
Красного и Средиземного морей. Рассказывают, что, узнав о водородной бомбе
и бактериологической войне, старик Питирим потерял душевное равновесие,
роздал имевшихся у него джиннов по отделам и ушел исследовать смысл жизни
к Кристобалю Хунте. Больше его никто и никогда не видел.
Когда я остановился на пороге, солдат посмотрел на меня одним глазом,
прохрипел: "Не велено, проходи дальше..." - и снова задремал. Я оглядел
пустую захламленную комнату с обломками диковинных моделей и обрывками
безграмотных чертежей, пошевелил носком ботинка валявшуюся у входа папку
со смазанным грифом "Совершенно секретно. Перед прочтением сжечь" и пошел
прочь. Обесточивать здесь было нечего, а что касается самовозгорания, то
все, что могло самовозгореться, самовозгорелось здесь много лет назад.
На этом же этаже располагалось книгохранилище. Это было мрачноватое
пыльное помещение подстать вестибюлю, но значительно более обширное. По
поводу его размеров рассказывали, что в глубине, в полукилометре от входа,
идет вдоль стеллажей неплохое шоссе, оснащенное верстовыми столбами.
Ойра-Ойра доходил до отметки "19", а настырный Витька Корнеев в поисках
технической документации на диван-транслятор раздобыл семимильные сапоги и
добежал до отметки "124". Он продвинулся бы и дальше, но дорогу ему
преградила бригада данаид в ватниках и с отбойными молотками. Под
присмотром толстомордого Каина они взламывали асфальт и прокладывали
какие-то трубы. Ученый совет неоднократно поднимал вопрос о постройке
вдоль шоссе высоковольтной линии для передачи абонентов хранилища по
проводам, однако все позитивные предложения наталкивались на недостаток
фондов.
Хранилище было битком набито интереснейшими книгами на всех языках
мира и истории, от языка атлантов до пиджин-инглиш включительно. Но меня
там больше всего заинтересовало многотомное издание Книги Судеб. Книга
Судеб печаталась петитом на тончайшей рисовой бумаге и содержала в
хронологическом порядке более или менее полные данные о 73 619 024 511-ти
человеках разумных. Первый том начинался питекантропом Аыуыхх. ("Род. 2
авг. 965543 г. до н.э., ум. 13 ян. 965522 г. до н.э. Родители рамапитеки.
Жена рамапитек. Дети: самец Ад-амм, самка Э-уа. Кочевал с трибой
рамапитеков по Араратск. долин. Ел, пил, спал в свое удовольств. Провертел
первую дыру в камне. Сожран пещерн. медвед. во время охоты".) Последним в
последнем томе регулярного издания, вышедшем в прошлом году, числился
Франсиско-Каэтано-Августин-Лусия-и-Мануэль-и-Хосефа-и-Мигель-Лука-Карлос -
Педро Тринидад. ("Род. 16 июля 1491 г. н.э., ум. 17 июля 1491 г. н.э.
Родители: Педро-Карлос-Лука-Мигель-и-Хосефа-и-Мануэль-и-Лусия-Августин -
Каэтано-Франсиско Тринидад и Мария Тринидад (см.) Португалец. Анацефал.
Кавалер ордена Святого Духа, полковник гвардии".)
Из выходных данных явствовало, что Книга Судеб выходит тиражом в 1
(один) экземпляр и этот последний том подписан в печать еще во время
полетов братьев Монгольфье. Видимо, для того, чтобы как-то удовлетворить
потребности современников, издательство предприняло публикацию срочных
нерегулярных выпусков, в которых значились только годы рождения и годы
смерти. В одном из таких выпусков я нашел и свое имя. Однако из-за спешки
в эти выпуски вкралась масса опечаток, и я с изумлением узнал, что умру в
1611 году. В восьмитомнике же замеченных опечаток до моей фамилии еще не
добрались.
Консультировала издание Книги Судеб специальная группа в отделе
Предсказаний и Пророчеств. Отдел был захудалый, запущенный, он никак не
мог оправиться после кратковременного владычества сэра гражданина Мерлина,
и институт неоднократно объявлял конкурс на замещение вакантной должности
заведующего отделом, и каждый раз на конкурс подавал заявление
один-единственный человек - сам Мерлин.
Ученый совет добросовестно рассматривал заявление и благополучно
проваливал его - сорока тремя голосами "против" при одном "за". (Мерлин по
традиции тоже был членом ученого совета.)
Отдел Предсказаний и Пророчеств занимал весь третий этаж. Я прошелся
вдоль дверей с табличками "Группа кофейной гущи", "Группа авгуров",
"Группа пифий", "Синоптическая группа", "Группа пасьянсов", "Соловецкий
Оракул". Обесточивать мне ничего не пришлось, поскольку отдел работал при
свечах. На дверях синоптической группы уже появилась свежая надпись мелом:
"Темна вода во облацех". Каждое утро Мерлин, проклиная интриги
завистников, стирал эту надпись мокрой тряпкой, и каждую ночь она
возобновлялась. Вообще на чем держался авторитет отдела, мне было
совершенно непонятно. Время от времени сотрудники делали доклады на
странные темы, вроде: "Относительно выражения глаз авгура" или
"Предикторские свойства гущи из-под кофе мокко урожая 1926 года". Иногда
группе пифий удавалось что-нибудь правильно предсказать, но каждый раз
пифии казались такими удивленными и напуганными своим успехом, что весь
эффект пропадал даром. У-Янус, человек деликатнейший, не мог, как было
неоднократно отмечено, сдержать неопределенной улыбки каждый раз, когда
присутствовал на заседаниях семинара пифий и авгуров.
На четвертом этаже мне, наконец, нашлась работа: я погасил свет в
кельях отдела Вечной Молодости. Молодежи в отделе не было, и эти старики,
страдающие тысячелетним склерозом, постоянно забывали гасить за собой
свет. Впрочем, я подозреваю, что дело здесь было не только в склерозе.
Многие из них до сих пор боялись, что их ударит током. Они все еще
называли электричку чугункой.
В лаборатории сублимации между длинных столов бродила, зевая - руки в
карманы, - унылая модель вечно молодого юнца. Ее седая двухметровая борода
волочилась по полу и цеплялась за ножки стульев. На всякий случай я убрал
в шкаф стоявшую на табуретке бутыль с царской водкой и отправился к себе в
электронный зал.
Здесь стоял мой "Алдан". Я немножко полюбовался на него, какой он
компактный, красивый, таинственно поблескивающий. В институте к нам
относились по-разному. Бухгалтерия, например, встретила меня с
распростертыми объятиями, и главный бухгалтер, скупо улыбаясь, сейчас же
завалил меня томительными расчетами заработной платы и рентабельности.
Жиан Жиакомо, заведующий отделом Универсальных Превращений, вначале тоже
обрадовался, но, убедившись, что "Алдан" не способен рассчитать даже
элементарную трансформацию кубика свинца в кубик золота, охладел к моей
электронике и удостаивал нас только редкими случайными заданиями. Зато от
его подчиненного и любимого ученика Витьки Корнеева спасу не было. И
Ойра-Ойра постоянно сидел у меня на шее со своими зубодробительными
задачами из области иррациональной метаматематики. Кристобаль Хунта,
любивший во всем быть первым, взял за правило подключать по ночам машину к
своей центральной нервной системе, так что на другой день у него в голове
все время что-то явственно жужжало и щелкало, а сбитый с толку "Алдан",
вместо того чтобы считать в двоичной системе, непонятным мне образом
переходил на древнюю шестидесятиричную, да еще менял логику, начисто
отрицая принцип исключенного третьего. Федор же Симеонович Киврин
забавлялся с машиной, как ребенок с игрушкой. Он мог часами играть с ней в
чет-нечет, обучил ее японским шахматам, а чтобы было интереснее, вселил в
машину чью-то бессмертную душу - впрочем, довольно жизнерадостную и
работящую. Янус Полуэктович (не помню уже, А или У) воспользовался машиной
только один раз. Он принес с собой небольшую полупрозрачную коробочку,
которую подсоединил к "Алдану". Примерно через десять секунд работы с этой
приставкой в машине полетели все предохранители, после чего Янус
Полуэктович извинился, забрал свою коробочку и ушел.
Но, несмотря на все маленькие помехи и неприятности, несмотря на то,
что одушевленный теперь "Алдан" иногда печатал на выходе: "Думаю. Прошу не
мешать", несмотря на недостаток запасных блоков и на чувство
беспомощности, которое охватывало меня, когда требовалось произвести
логический анализ "неконгруэнтной трансгрессии в пси-поле
инкуб-преобразования", - несмотря на все это, работать здесь было
необычайно интересно, и я гордился своей очевидной нужностью. Я провел все
расчеты в работе Ойры-Ойры о механизме наследственности биполярных
гомункулусов. Я составил для Витьки Корнеева таблицы напряженности М-поля
дивана-транслятора в девятимерном магопространстве. Я вел рабочую
калькуляцию для подшефного рыбозавода. Я рассчитал схему для наиболее
экономного транспортирования эликсира Детского Смеха. Я даже сосчитал
вероятности решения пасьянсов "Большой слон", "Государственная дума" и
"Могила Наполеона" для забавников из группы пасьянсов и проделал все
квадратуры численного метода Кристобаля Хозевича, за что тот научил меня
впадать в нирвану. Я был доволен, дней мне не хватало, и жизнь моя была
полна смысла.
Было еще рано - всего седьмой час. Я включил "Алдан" и немножко
поработал. В девять часов вечера я опомнился, с сожалением обесточил
электронный зал и отправился на пятый этаж. Пурга все не унималась. Это
была настоящая новогодняя пурга. Она выла и визжала в старых заброшенных
дымоходах, она наметала сугробы под окнами, бешено дергала и раскачивала
редкие уличные фонари.
Я миновал территорию административно-хозяйственного отдела. Вход в
приемную Модеста Матвеевича был заложен крест-накрест двутавровыми
железными балками, а по сторонам, сабли наголо, стояли два здоровенных
ифрита в тюрбанах и в полном боевом снаряжении. Нос каждого, красный и
распухший от насморка, был прободен массивным золотым кольцом с жестяным
инвентарным номерком. Вокруг пахло серой, паленой шерстью и стрептоцидовой
мазью. Я задержался на некоторое время, рассматривая их, потому что ифриты
в наших широтах существа редкие. Но тот, что стоял справа, небритый и с
черной повязкой на глазу, стал есть меня глазом. О нем ходила дурная
слава, будто он бывший людоед, и я поспешно пошел дальше. Мне было слышно,
как он с хлюпаньем тянет носом и причмокивает за моей спиной.
В помещениях отдела Абсолютного Знания были открыты все форточки,
потому что сюда просачивался запах селедочных голов профессора Выбегаллы.
На подоконниках намело, под батареями парового отопления темнели лужи. Я
закрыл форточки и прошелся между девственно чистыми столами работников
отдела. На столах красовались новенькие чернильные приборы, не знавшие
чернил, из чернильниц торчали окурки. Странный это был отдел. Лозунг у них
был такой: "Познание бесконечности требует бесконечного времени". С этим я
не спорил, но они делали из этого неожиданный вывод: "А потому работай не
работай - все едино". И в интересах неувеличения энтропии Вселенной они не
работали. По крайней мере большинство из них. "Ан масс", как сказал бы
Выбегалло. По сути, задача их сводилась к анализу кривой относительного
познания в области ее асимптотического приближения к абсолютной истине.
Поэтому одни сотрудники все время занимались делением нуля на нуль на
настольных "мерседесах", а другие отпрашивались в командировки на
бесконечность. Из командировок они возвращались бодрые, отъевшиеся и сразу
брали отпуск по состоянию здоровья. В промежутках между командировками они
ходили из отдела в отдел, присаживались с дымящимися сигаретками на
рабочие столы и рассказывали анекдоты о раскрытии неопределенностей
методом Лопиталя. Их легко узнавали по пустому взору и по исцарапанным от
непрерывного бритья ушам. За полгода моего пребывания в институте они дали
"Алдану" всего одну задачу, которая сводилась все к тому же делению нуля
на нуль и не содержала никакой абсолютной истины. Может быть, кто-нибудь
из них и занимался настоящим делом, но я об этом ничего не знал.
В половине одиннадцатого я вступил на этаж Амвросия Амбруазовича
Выбегаллы. Прикрывая лицо носовым платком и стараясь дышать через рот, я
направился прямо в лабораторию, известную среди сотрудников как "Родильный
Дом". Здесь, по утверждению профессора Выбегаллы, рождались в колбах
модели идеального человека. Вылуплялись, значить. Компране ву? [Понимаете?
]
В лаборатории было душно и темно. Я включил свет. Озарились серые
гладкие стены, украшенные портретами Эскулапа, Парацельса и самого
Амвросия Амбруазовича. Амвросий Амбруазович был изображен в черной шапочке
на благородных кудрях, и на его груди неразборчиво сияла какая-то медаль.
В центре лаборатории стоял автоклав, в углу - другой, побольше. Около
центрального автоклава прямо на полу лежали буханки хлеба, стояли
оцинкованные ведра с синеватым обратом и огромный чан с пареными отрубями.
Судя по запаху, где-то поблизости находились и селедочные головы, но я так
и не смог понять где. В лаборатории царила тишина, из недр автоклава
доносились ритмичные щелкающие звуки.
Почему-то на цыпочках, я приблизился к центральному автоклаву и
заглянул в смотровой иллюминатор. Меня и так мутило от запаха, а тут стало
совсем плохо, хотя ничего особенного я не увидел: нечто белое и
бесформенное медленно колыхалось в зеленоватой полутьме. Я выключил свет,
вышел и старательно запер дверь. "По сусалам его", вспомнил я. Меня
беспокоили смутные предчувствия. Только теперь я заметил, что вокруг
порога проведена толстая магическая черта, расписанная корявыми
кабалистическими знаками. Присмотревшись, я понял, что это было заклинание
против гаки - голодного демона ада.
С некоторым облегчением я покинул владения Выбегаллы и стал
подниматься на шестой этаж, где Жиан Жиакомо и его сотрудники занимались
теорией и практикой универсальных превращений. На лестничной площадке
висел красочный стихотворный плакат, призывающий к созданию общественной
библиотеки. Идея принадлежала месткому, стихи были мои:
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг