только сумасшедший кибер, там есть и пулька, и "один на двенадцать".
Чем-то я тебе очень не понравился, Римайер... Чем-то я тебе помешал. Да
нет же, сказал я, этого же не может быть. Просто ты мне очень не доверял,
Римайер. Просто я чего-нибудь еще не знаю. Например, я не знаю, что такое
Оскар, который торгует в курортном городе "Девоном" и который с тобой
связан, Римайер. И наверное, до нашего разговора в лифте ты встречался с
Оскаром... Я не хочу об этом думать. Он лежит, как покойник, а я думаю о
нем такие вещи, и он даже не может оправдаться... Я вдруг почувствовал
скверный холодок внутри. Ну хорошо, ну мы выловим эту шайку. И что
изменится? Дрожка останется, лопоухий Лэн будет по-прежнему не спать по
ночам, Вузи будет приходить домой пьяная до безобразия, а таможенник Пети
будет зачем-то падать мордой в битое стекло... И все будут заботиться о
"благе народа". Одних будут поливать слезогонкой, других вколачивать по
уши в землю, третьих превращать из обезьян в то, что вполне сойдет за
людей... А потом дрожка выйдет из моды, и народу подарят супердрожку, а
вместо изъятого слега подсунут суперслег. Все будет для блага народа.
Веселись, Страна Дураков, и не о чем не думай!..
За соседний столик уселись с подносами двое в накидках. Один из них
показался мне чем-то знакомым. У него было породистое высокомерное лицо,
и, если бы не толстый белый пластырь на левой скуле, я бы обязательно
узнал его - во всяком случае, у меня было такое ощущение. Второй был
румяный человек с большой плешью и суетливыми движениями. Разговаривали
они негромко, но не потому, что хотели скрыть что-нибудь, и их было
отлично слышно с того места, где я сидел.
- Поймите меня правильно, - убедительно повествовал румяный,
торопливо поглощая шницель. - Я вовсе не против театров и музеев. Но
ассигнования на городской театр в прошлом году недоиспользованы, а в музеи
ходят одни туристы...
- Похитители картин, - вставил человек с пластырем.
- Оставьте, пожалуйста. У нас нет картин, которые стоило бы похищать.
Слава богу, "сикстинских мадонн" пока еще не научились синтезировать из
опилок. Я хочу обратить ваше внимание на то, что распространение культуры
должно в наше время идти совсем другим путем. Культура должна не входить в
народ, а исходить из народа. Народные капеллы, кружки самодеятельности,
массовые игры - вот что нужно нашей публике...
- Нашей публике нужна хорошая оккупационная армия, - сказал человек с
пластырем.
- Ах, оставьте, пожалуйста, вы ведь так не думаете... Охват кружками
у нас на безобразном уровне. Боэла мне жаловалась вчера, что на ее чтения
ходит только один человек, и тот, кажется, с матримониальными намерениями.
А нам надо отвлекать народ от дрожки, от алкоголя, от сексуальных
развлечений. Нам надо поднимать дух...
Человек с пластырем прервал его:
- Что вам от меня нужно? Чтобы я сегодня поддерживал ваш проект
против этого осла, нашего уважаемого мэра? Ради бога! Мне абсолютно все
равно. Но если вы хотите знать мое мнение о духе, то духа нет, дорогой
советник! Дух давно умер! Он захлебнулся в брюшном сале. И на вашем месте
я бы считался с этим и только с этим!
Румяный человек, казалось, был убит. Некоторое время он молчал, потом
вдруг застонал:
- Боже мой, боже мой, чем вы вынуждены заниматься! Но я спрашиваю
вас, кто-то все-таки летит ведь к звездам! Где-то строят мезонные
реакторы! Где-то создают новую педагогику! Боже мой, совсем недавно я
понял, что мы даже не захолустье, мы - заповедник! В глазах всего мира мы
- заповедник глупости, невежества и порнократии. Представьте себе, в нашем
городе второй год сидит профессор Рубинштейн. Социальный психолог, мировое
имя. Он изучает нас, как животных... "Инстинктивная социология
разлагающихся экономических формаций" - так называется его работа. Его
интересует человек как носитель первобытных инстинктов, и он мне
жаловался, как трудно ему было набирать материал в странах, где
инстинктивная деятельность искажена и подавлена системой педагогики. А у
нас он блаженствует! По его словам, у нас вообще нет никакой деятельности,
кроме инстинктивной. Я был оскорблен, мне было стыдно, но боже мой, что же
я мог ему возразить?.. Вы поймете меня. Вы же умный человек, мой друг, вы
холодный человек, я знаю, но не могу же я поверить, чтобы вам до такой
степени было все равно...
Человек с пластырем высокомерно глядел на него и вдруг дернул щекой.
И я сразу же узнал его: это был тот самый тип с моноклем, который так
ловко облил меня светящейся гадостью вчера у меценатов. Ах ты стервец,
подумал я. Ах ты вор! Оккупационная армия ему понадобилась! Дух, видите
ли, захлебнулся в сале...
- Простите, советник, - брезгливо произнес человек с пластырем. - Я
все это понимаю, и именно поэтому мне совершенно ясно, что все вокруг нас
- это маразм. Последние судороги. Эйфория.
Я встал и приблизился к их столику.
- Разрешите? - спросил я.
Они удивленно воззрились на меня. Я сел.
- Простите меня, пожалуйста, - сказал я. - Я, собственно, турист и
здесь у вас недавно, а вы, по-моему, местные и даже имеете какое-то
отношение к городскому управлению... Вот я и решился побеспокоить вас. Я
все слышу вокруг: меценаты, меценаты... А что это такое, никто толком не
знает...
Человек с пластырем снова дернул щекой. Глаза его расширились - он
тоже узнал меня.
- Меценаты? - сказал румяный советник приветливо. - Есть, есть такая
варварская организация у нас. Очень печально, но есть. (Я кивал и
рассматривал пластырь. Мой знакомый уже оправился и с прежним высокомерным
видом кушал желе.) По сути дела, это современные вандалы. Мне просто
трудно подобрать другое слово. Они скупают на паях ворованные картины,
скульптуры, рукописи неопубликованных книг, патенты и уничтожают их. Вы
представляете, как это отвратительно? Они находят некое патологическое
наслаждение в уничтожении элементов мировой культуры. Собираются большой,
хорошо одетой толпой и неторопливо, продуманно, со сладострастием
уничтожают...
- Ай-яй-яй-яй! - сказал я, не сводя глаз с пластыря. - А ведь таких
надо вешать за ноги.
- Мы их преследуем! - воскликнул румяный советник. - Мы их преследуем
по закону. Мы, к сожалению, не можем преследовать артиков и першей, они,
собственно, не нарушают никаких писанных законов, но коль скоро речь
заходит о меценатах...
- Вы уже кончили, советник? - осведомился человек с пластырем. Меня
он игнорировал.
Румяный спохватился.
- Да-да, нам пора идти. Вы нас извините, - сказал он, обращаясь ко
мне, - у нас заседание в муниципалитете...
- Бармен! - металлическим голосом позвал человек с пластырем. -
Вызовите такси, прошу вас.
- Вы давно в городе? - спросил румяный.
- Второй день, - ответил я.
- И вам... нравится?
- Красивый город.
- М-да, - промямлил румяный.
Мы помолчали. Человек с пластырем нахально вставил в глаз монокль и
вытащил сигару.
- Болит? - спросил я сочувственно.
- Что именно? - надменно сказал он.
- Скула, - сказал я. - И еще должна болеть печень.
- У меня никогда ничего не болит, - ответил он, блеснув моноклем.
- Разве вы знакомы? - удивился румяный.
- Немножко, - сказал я. - Мы поспорили об искусстве.
Бармен крикнул, что такси прибыло. Человек с пластырем сейчас же
встал.
- Пойдемте, советник, - сказал он.
Румяный растерянно улыбнулся мне и тоже встал. Они пошли к выходу. Я
проводил их глазами и направился к стойке.
- Бренди? - спросил бармен.
- Именно, - сказал я. Меня трясло от злости. - Кто эти люди, с
которыми я сейчас говорил?
- Плешивый - это советник муниципалитета, культурой занимается. А
тот, что с моноклем, - это городской казначей.
- Казначей, - сказал я. - Сволочь он, а не казначей.
- Да ну? - сказал бармен с интересом.
- Вот вам и ну. Буба пришел?
- Нет еще. А казначей, он что?
- Сволочь он, - сказал я. - Ворюга.
Бармен подумал.
- Очень даже может быть, - сказал он. - Вообще-то он барон. Бывший,
конечно. Повадки у него и верно сволочные. Жалко, я голосовать не ходил, а
то бы против него голосовал... А что он вам сделал?
- Он вам сделал, - сказал я. - А я ему сделал. И еще кое-что сделаю.
Вот такое положение.
Бармен, ничего не поняв, кивнул и сказал:
- Повторим?
- Давайте, - сказал я.
Он налил мне бренди и сообщил:
- А вот и Буба пришел.
Я оглянулся и чуть не выронил стакан. Я узнал Бубу.
10
Он стоял у дверей и озирался с таким видом, будто пытался вспомнить,
куда он пришел и для чего пришел. Он был очень не похож на себя, но я его
все-таки узнал сразу, потому что мы четыре года просидели рядом в
аудиториях Школы, и потом было еще несколько лет, когда мы встречались
чуть ли не ежедневно.
- Слушайте, - сказал я бармену. - Его зовут Буба?
- Умгум, - сказал бармен.
- Что же это - кличка?
- Откуда мне знать? Буба и Буба. Его все так зовут.
- Пек! - крикнул я.
Все посмотрели на меня. И он тоже медленно повернул голову и поискал
глазами, кто зовет. Но на меня он не обратил внимания. Словно вспомнив
что-то, он вдруг судорожными движениями принялся отряхивать воду с плаща,
а потом, шаркая каблуками, подковылял к стойке и с трудом взобрался на
табурет рядом со мной.
- Как обычно, - сказал он бармену. Голос у него был глухой и
сдавленный, словно его держали за горло.
- Вас тут дожидаются, - сказал бармен, ставя перед ним стакан спирта
и глубокую тарелку, наполненную сахарным песком.
Он медленно повернул голову, посмотрел на меня и спросил:
- Ну? Чего надо?
Веки у него были воспалены и полуопущены, в уголках глаз скопилась
слизь. И дышал он через рот, как будто страдал аденоидами.
- Пек Зенай, - тихо произнес я, - курсант Пек Зенай, вернитесь,
пожалуйста, с Земли на небо.
Он все так же слепо смотрел на меня. Потом облизнул губы и сказал:
- Сокурсник, что ли?
Мне стало жутко. Он отвернулся, взял стакан, выцедил спирт и, давясь
от отвращения, стал есть сахарный песок большой столовой ложкой. Бармен
налил ему второй стакан.
- Пек, - сказал я, - ты что же, дружище, не помнишь меня?
Он снова оглядел меня.
- Да нет... Наверное, видел где-то...
- Видел где-то! - сказал я с отчаянием. - Я - Иван Жилин, неужели ты
меня совсем забыл?
Его рука со стаканом едва заметно дрогнула, и этим все кончилось.
- Нет, приятель, - сказал он. - Прошу извинить, конечно, но я вас не
помню.
- И "Тахмасиб" не помнишь? И Айову Смита не помнишь?
- Изжога меня сегодня изводит, - сообщил он бармену. - Дайте-ка мне
содовой, Кон.
Бармен, с любопытством нас слушавший, налил содовой.
- Дрянной сегодня день, - сказал Буба. - Два автомата отказали,
представляете, Кон?
Бармен покачал головой и вздохнул.
- Директор лается, - продолжал Буба. - Вызвал меня на ковер и облаял.
Уйду я оттуда. Послал я его к чертовой матери, он меня и уволил.
- А вы заявите в профсоюз, - посоветовал бармен.
- Да ну их, - сказал Буба. Он выпил содовую и вытер рот ладонью. На
меня он не смотрел.
Я сидел, как оплеванный. Я совершенно забыл, зачем мне нужен был
Буба. Мне нужен был Буба, а не Пек... То есть Пек мне тоже был нужен, но
не этот... Этот не был Пеком, он был каким-то незнакомым и неприятным мне
Бубой, и я с ужасом смотрел, как он выцедил второй стакан спирта и снова
принялся заталкивать в себя полные ложки сахара. Лицо его покрылось
красными пятнами, он давился и слушал, как бармен азартно рассказывает ему
про футбол... Мне захотелось крикнуть: Пек, что с тобой случилось, Пек, ты
же ненавидел все это!.. Я положил руку ему на плечо и сказал умоляюще:
- Пек, милый, выслушай меня, пожалуйста...
Он отстранился.
- В чем дело, приятель? - глаза его совсем уже не смотрели. - Я не
Пек, меня зовут Буба, понял? Вы меня с кем-то путаете... Никакого Пека
здесь нет... Так что тогда "Носороги", Кон?..
И я вспомнил, где я нахожусь, и понял, что Пека здесь действительно
больше нет, а есть Буба, агент преступной организации, и это единственная
реальность, а Пек Зенай - мираж, доброе воспоминание, и о нем надо скорее
забыть, если я намерен работать... Ладно, подумал я, стискивая зубы, пусть
будет по-вашему.
- Але, Буба, - сказал я. - У меня к тебе дело.
Он уже был пьян.
- А я о делах возле стойки не разговариваю, - заявил он. - И вообще я
работу кончил. Все. Больше у меня никаких дел нет. Обратись, приятель, в
муниципалитет. Там тебе помогут.
- Я к тебе обращаюсь, а не в муниципалитет, - сказал я. - Ты меня
будешь слушать?
- А я тебя и так все время слушаю. Здоровье только порчу.
- Дело у меня небольшое, - сказал я. - Мне нужен слег.
Он сильно вздрогнул.
- Ты что, приятель, обалдел, что ли?
- Вы бы все-таки постыдились, - сказал бармен, - при людях-то...
Совесть совсем потеряли.
- Заткнись, - сказал я ему.
- Ты потише, - грозно сказал бармен. - В полицию давно не таскали? А
то смотри, раз, два - и высылка...
- Плевал я на высылку, - нагло сказал я. - Не суйся в чужие дела.
- Слегач вонючий, - сказал бармен. Он заметно озверел, но говорил
негромко. - Слег ему захотелось. Сейчас позову сержанта, он тебе даст
слег...
Буба сполз с табуретки и поспешно заковылял к выходу. Я оставил
бармена и поспешил следом. Он выскочил под дождь и, забыв поднять капюшон,
стал озираться, ища такси. Я догнал его и взял за рукав.
- Ну, что тебе от меня надо? - с тоской сказал он. - Я полицию
позову.
- Пек, - сказал я. - Опомнись, Пек, я - Иван Жилин, ты же меня
помнишь...
Он все озирался, то и дело вытирая ладонью воду, струившуюся по лицу.
Вид у него был жалкий, загнанный, и я, стараясь подавить раздражение, все
уверял себя, что это мой Пек, бесценный Пек, незаменимый Пек, добрый,
умный, веселый Пек, все пытался вспомнить, какой он был за пультом
"Гладиатора", и не мог, потому что невозможно было теперь представить его
где-либо, кроме бара, над стаканом спирта.
- Такси! - завизжал он, но машина промчалась мимо, в ней было полно
людей.
- Пек, - сказал я, - поедем ко мне. Я тебе все расскажу.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг