предполагались какие-то пустяки. Мы доехали до Садовой, и здесь Куриц
высадил Лелю. Может быть, он боялся за нее. Или, может быть, он считал,
что на заключительном этапе она как женщина помешает. Не знаю. Леля сильно
возражала. Она говорила, что не хочет оставаться одна, что бросать ее в
такой ситуации просто непорядочно, что она еще может пригодиться нам всем
и что, в конце концов, именно она достала пропуск для проезда по городу.
Но никакие возражения не помогли. Василек очень жестко выставил ее из
машины. Оборачиваясь, я видел, как поникшая одинокая фигура маячит на
перекрестке: озирается по сторонам, бредет вслед за нами. У меня даже
пробудилась некоторая жалость в душе.
Правда, тут же выяснилось, что все это было напрасно. С машиной нам
пришлось расстаться. Оказывается, болото за последнее время сильно
разрослось, оно заполонило собой практически всю Садовую, асфальт был
подмыт, тупорылый "Москвич" сразу же увяз передними колесами, даже Василек
ничего не мог сделать, потому что при каждой попытке сдвинуться машина
уходила все глубже и глубже, мы ее так и бросили - будто мертвое насекомое
с растопыренными крыльями. Куриц даже не оглянулся. Он из-под ладони
смотрел куда-то в сторону Сада: простиралась бескрайняя топь, торчали из
нее кочки с чахлой осокой, нездоровой коричневой жижей блестела торфяная
вода, дома стояли пустые, накренившиеся, вероятно, район был окончательно
заброшен. Куриц морщился.
- Вперед! - сказал он.
Следующие полчаса прошли в каком-то аду. Мы пробивались через болото.
Разумеется, это было не то болото, которое, по слухам, раскинулось за
Новодевичьим кладбищем - там была настоящая трясина, заросли росянок и
камышей, где по стеблям ползали кровососущие растения. Здесь, к счастью,
этого не было. Но здесь тоже была трясина, и тоже был дерн, опасно
пружинящий под ногами, и поднимались испарения, от которых кружилась
голова, и полуметровые пиявки чавкали присосками в каждой луже. В общем,
без Василька мы бы, наверное, загнулись. Сначала он вытащил из трясины
меня, когда я провалился почти по грудь и барахтался в вязкой бездонности,
уже ни на что не надеясь. Затем он точно так же вытащил Курица, который
тоже ухнул в какое-то затянутое ряской "окно". И, наконец, именно Василек
спас нас обоих - уже в Канале, когда из-под моста, где холмом вздымалась
туша издохшего Чуни, к нам, повизгивая, бросилось что-то змеевидное. Я до
сих пор не знаю, что это было. Я помню только четырехугольную пасть,
усеянную коническими зубами. Откровенно говоря, я просто остолбенел.
Куриц, по-моему, тоже не успел отреагировать. И лишь Василек точно заранее
готовился к данной встрече: вздернул "Калашникова" и перекрестил эту тварь
двумя очередями - она забилась, выбрасывая серо-зеленые гладкие кольца. Я
не знаю, где Куриц откопал этого человека. Я против воли начал испытывать
к нему некоторую симпатию. Особенно потому, что Василек все время
улыбался. Он улыбался, вытягивая меня из трясины, он улыбался, стреляя в
чуть не сожравшую нас чудовищную змею, он улыбался, даже когда под ним
самим внезапно разверзлась земля и когтистая волосяная лапа, вылезшая
оттуда, царапнула его по ботинку. Было такое ощущение, что ему все время
весело. Он как будто развлекался. Улыбка пропала лишь на один момент:
когда мы все-таки добрались до подземного хода и Куриц, наскоро
проинструктировав меня в том смысле, что надо стрелять и стрелять,
приказал ему отдать автомат.
Вот тогда Василек перестал улыбаться.
- А зачем это? - враждебно спросил он. - Николай Александрович,
наверное, и пользоваться не умеет...
- Отдай! - велел Куриц.
Несколько секунд они смотрели друг на друга, а потом Василек неохотно
положил автомат на камень.
Предупредил меня:
- Снято с предохранителя. - И, уже просовываясь вслед за Курицом в
земляную дыру, как-то не характерно для себя, тоскливо добавил. - Что-то
мне не нравится все это...
Между прочим, мне это тоже не нравилось. Я теперь понимал, почему
Леля так не хотела оставаться одна. Потому что было попросту страшно.
Давила тишина. Давило безлюдье. Давила нечеловеческая мерзость запустения.
Давило знойное солнце. Давили комары, зудящие над головой. Уже через
десять минут мне стало казаться, что я всеми забыт, что Куриц и Василек
никогда не появятся, что я так и буду лежать до самой ночи, а там выползет
из болота очередная тварь и, не долго думая, сожрет меня с потрохами.
Чувство было отвратительное. Видимо, у меня что-то разладилось в психике.
Впрочем, продолжалось это недолго. Еще через десять минут я услышал
нарастающий рокот мотора, грузовик остановился за углом, а поперек Садовой
развернулась изломанная цепочка солдат. Они чуть-чуть постояли, вероятно,
дожидаясь команды, и пошли по болоту - будто цапли, высоко задирая ноги. Я
вздохнул и дал очередь из автомата.
Солдаты попадали.
Так это у нас и происходило. Они перебирались с кочки на кочку -
проваливаясь, подминая пучки осоки - а я смотрел и ничего не мог сделать.
Я лишь время от времени давал осторожную скупую очередь. Тогда солдаты
падали и лежали. Но затем они снова поднимались и снова тащились по
болоту. Продвигались они чрезвычайно медленно, но все-таки продвигались.
На этот счет у меня не было никаких иллюзий. Все действительно
заканчивалось. Я видел свой дом, стоящий на другой стороне улицы. Он
накренился, как и остальные, и от фундамента до крыши зияла в нем широкая
зигзагообразная трещина. Проходила она точно по квартире Маргариты. Было
странно, но я почти не вспоминал о ней. И я почти не вспоминал о
профессоре, квартира которого находилась рядом. И почти не вспоминал о
жене и о Близнецах. Все это было в прошлом. Выцвело, стерлось, уже не
существовало. Точно так же, как и полковник. Каждое утро он шел по
набережной, придерживая свой раздутый портфель. Это было? Этого не было.
Сохранились лишь полуразрушенные корпуса, так называемое "строение
тридцать восемь". Я не помнил, для чего оно предназначалось. Наверное, для
института. Помнить было не нужно. Нужно было только стрелять, - и я
стрелял. А когда кончился магазин автомата, то я отломил его и вставил
новый. Я сумел это сделать. Я действовал чисто механически. И я нисколько
не удивился, когда из земляного отверстия, перекосившись от напряжения,
наполовину выбрался Василек и улегся щекой на податливые комья глины.
Выглядел он ужасно. Часть лица у него заплыла, вместо глаза набрякло
кошмарное месиво, левая рука перегибалась, как плеть, а предплечье ее
намокло от свежей крови. Но он по-прежнему улыбался, отслаивая верхнюю
губу, и здоровой правой рукой придерживал свою динамо-машину.
Он сказал, не открывая второго глаза:
- Ну как, Николай Александрович, вы еще живы? Если живы, то,
пожалуйста, крутаните ручку на один оборот. Сам я, к сожалению, не могу,
меня не хватает...
- А где Куриц? - спросил я.
И Василек застонал, словно вопрос причинил ему дополнительные
страдания.
- Крутите, крутите! Неужели вы думаете, что я бросил бы Леонида
Иосифовича? Никого там больше не осталось, я - один... Ну так что? Вы
можете это сделать?..
Еще какое-то время он ждал, сморщенное жуткое веко его дрожало, а
потом он опять мучительно застонал - непонятно для меня,
сверхъестественным усилием приподнялся, ухватил зубами корпус
динамо-машины и неловко, но резко провернул ее маховик здоровой рукой. И
немедленно после этого обмяк, точно битая птица.
- Отлично, - сказал он.
И ничего не произошло. Я думал, что сейчас содрогнется земля, что
вспучится откуда-нибудь из-под Сада огромное черное облако, что посыплются
камни и куски деревьев. Но ничего этого не произошло. Почва слегка
колыхнулась, и все. А из подземного хода раздался печальный вздох. Я даже
решил, что повреждено соединение. Однако уже в следующую секунду увидел,
как вырываются из болота белесые пузыри, как они звонко лопаются, будто
закипает трясина, как вылетает из них желтоватый горячий пар и как в
панике откатываются солдаты - обратно, на твердь асфальта.
Значит, у нас получилось.
- Получилось, - сказал я Васильку.
Но Василек мне не ответил. Он лежал на спине, уцелевший глаз его
теперь был открыт, и пронзительно-яркий голубой зрачок смотрел прямо в
солнце.
4. САД И КАНАЛ
Я намеревался завернуть в район Красноармейских улиц. Я жил там в
детстве, я ходил там в школу и я помнил светлую солнечную тишину, которая
стояла между домов: тесные каменные дворики, узкие пролеты переулков.
Очень хотелось посмотреть на все это в последний раз. Леля, в общем, тоже
не возражала. Но подойдя к мосту через Фонтанку, мы увидели, что большое
многоэтажное здание на другом берегу полностью обрушилось и перегородило
обломками почти весь Измайловский. Это было не первое здание, которое
обрушилось: пока мы добирались сюда, мы столкнулись с двумя или тремя
очагами разрушений. Видимо, разваливался весь город - трескались выпуклые
мостовые, вылезали из земли и заваливались фонарные столбы, падали, как
подрезанные в основании, целые кварталы, оползали дворцы, превращаясь в
груды мрамора и кирпича, уходила в трещины вода из каналов, съезжали на
бок крашеные купола церквей - рыжая сухая трава прорастала на площадях,
превращая асфальт в мелкозернистую крошку. Разрушение происходило очень
быстро: только что стоял крепкий дом, и вот уже - хаос и доски. С мыслью о
Красноармейских улицах мне пришлось распрощаться.
Я лишь вздохнул.
- А все-таки неужели ничего нельзя было сделать? - спросила Леля. -
Ты меня извини, но мне кажется почему-то, что он еще жив - что он лежит
сейчас там, один, может быть, раненый, посреди болота, и трясина медленно
засасывает его. Закрою глаза и вижу: топь, развалины, желтый туман. А в
воде извиваются жирные скользкие пиявки...
Она достала из кармана носовой платок, послюнявила и ожесточенно
потерла щеку - скривилась, потрогала это место пальцами.
Спросила:
- Что там у меня на лице? - добавила. - Больно.
В свою очередь я тоже достал носовой платок, тоже послюнявил и тоже
вытер.
- Ничего особенного. Просто ссадина...
- Ладно. Надо идти, - сказала Леля. - Я знаю, что я все выдумываю.
Он, конечно, погиб. Я видела, как земля на этом пятачке - осела. Между
прочим, он поступил совершенно правильно. Он убил Зверя и сам погиб. Ведь
так?
- Так, - сказал я.
- Тогда пошли.
- Пошли.
- Но это был очень красивый Зверь, - вдруг сказала Леля.
Кое-как мы перебрались через развалины. Местами там было совершенно
не пройти. Арматура образовывала какие-то немыслимые сплетения. Леля то и
дело спотыкалась. Я ее поддерживал. Нам приходилось чуть ли не прижиматься
к стене противоположного дома. Я боялся, что он тоже может обрушиться. Но,
к счастью, все обошлось. Развалины остались позади. Позади остались болота
и вымершие трущобы. Мы пересекли Обводный канал, вода в котором пахла
отбросами, и по безлюдной, уже растрескавшейся набережной обогнули
территорию Варшавского вокзала. Дальше начинались пакгаузы и склады,
засыпанные антрацитом. Собственно, город здесь завершался. Город тоже
оставался позади. Леля была права. Это был действительно очень красивый
город. Я вспомнил, как горит от закатного солнца шпиль Петропавловской
крепости, как потом выделяется чернотой отточенный ее силуэт, как темнеет
прозрачная синева на Дворцовой площади и как светится в ней пышная лепка
Дворца, как блестит неподвижная зеркальная вода в каналах, как сквозят
ранней осенью деревья в Летнем саду, как пленительно разгораются белые
ночи и как облекают они капище камня в волшебный свет. Замирают подъезды,
цепенеют торжественные колокольни, эхо случайных шагов парит над улицей...
Ничего этого больше не будет. Я ощущал болезненную ноющую пустоту в
груди.
- Что-то закончилось, - сказала Леля. - Я чувствую, что - что-то
закончилось. Что-то перестало существовать. Я не знаю, будет ли у нас
что-нибудь новое. Может быть, и не будет. Но что-то определенно
закончилось. Раз - и все.
- Да, - сказал я.
Я чувствовал то же самое. Действительно, что-то закончилось. Не
просто - город. Что-то еще. Что-то исключительно важное, прежде
необходимое. То, на чем основывалась, быть может, сама жизнь. И теперь оно
бесповоротно закончилось.
- Да, - сказал я.
Мы прошли пакгаузы, и со всех сторон нас обступили пеналы из светлого
кирпича. Одинаковые, безликие, отличающиеся лишь по размерам и по
количеству этажей. Это потянулись районы новостроек. Простирались они на
десятки километров, окружая город враждебным искусственным частоколом.
Была в них какая-то тупая унылость. Словно строили не люди, а некие
механические существа. И особенно удручающе выглядели они сейчас, когда
были покинуты своими жителями. Висели лопнувшие провода. Стояли
троллейбусы с разбитыми стеклами. Двери многих парадных были сорваны, и
оттуда гнилыми языками выплескивался квартирный мусор. Валялись матрасы,
игрушки, взрезанные чемоданы. Впечатление было неприятное. Словно после
чумы. Я не ожидал, что здесь будет так пустынно. Насколько я знал,
"явления" не затрагивали новостройки. Тут не возникали "мумии" и не
случалось "прорывов истории". Не разваливались, набухая, здания, и не
трескался от железной травы асфальт. Не свирепствовала гроза, и не
образовывались многокилометровые болота. Тут все было, как обычно. Даже
коммунальные службы работали вполне нормально. Во всяком случае, если
судить по сводкам. И тем не менее, население покинуло эти районы. Видимо,
поддавшись общей панике.
- Кладбище, - сказала Леля.
Она была права. Я опять чувствовал то же самое. Солнце стояло уже
высоко, начинало припекать, редкий болотный туман, царивший в городе,
незаметно рассеялся, проступило синее небо, но ощущение было именно как от
кладбища. Хотя как раз в новостройках мы встретили первых людей.
Произошло это неожиданно.
Мы брели по широкой улице, ведущей на юго-восток, и вдруг неподалеку
от перекрестка, из стеклянного магазина с надписью "Промтовары" вынырнули
трое мужчин в рабочих комбинезонах. Все трое были коренастые,
неповоротливые, угрюмые, чем-то даже, как братья, похожие друг на друга -
в тяжелых армейских ботинках, с ломиками в руках. И у каждого из них за
спиной висело по объемистому рюкзаку.
Они увидели нас и остановились, как вкопанные.
Мы тоже остановились.
До этого мы почему-то не сталкивались с людьми. Попадались только
"мумии": десятки и сотни "мумий", лежащих на улицах. Высохших,
потемневших, рассыпающихся во прах. А живых людей не было.
Эти - первые.
- Ого! - наконец сказал старший.
Я засунул руку в карман и достал пистолет. Я не стал его наводить, не
стал щелкать предохранителем и демонстративно передергивать затвор. Я
просто держал его у бедра. Так, чтобы видели.
На всякий случай.
У них, вероятно, тоже что-то было. Потому что старший мужчина тоже
сунул руку за пазуху. Но доставать ничего не стал. Наверное, передумал.
- Ну как там вообще? - спросил он.
- Плохо, - ответил я.
- Мертвецы, чудовища?
- Всякое попадается...
- А радиация? - спросил мужчина.
- Что - радиация? - не понял я.
- Говорят, там - радиация страшная...
Я пожал плечами:
- Никакой радиации нет. Я, по крайней мере, ничего об этом не
слышал...
Двое крайних мужчин сразу же посмотрели на старшего. А тот
усмехнулся:
- Ясненько. Тогда - извините за беспокойство...
Все трое тут же развернулись и ушли в просвет между домами.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг