была ярко-синяя, фосфоресцирующая, живая, интенсивные размытые пятна ее
непрерывно перемещались, ветви двигались, словно приобретя небывалую
эластичность, гулким шепотом звучал разноголосый феерический хор. Плотные
остриженные кусты голосили: Душно нам... Душно... - скрежетали колючками,
выдирали из земли подагрические суставы корней. - Задыхаемся... - басом
вторили им грузные обессилевшие тополя. Сучья их, казалось, царапали,
черный воздух. Жесткая коричневая трава под ногами шуршала: Спасите...
Спасите... - Бритвенными лезвиями шевелились ее ростки. Страшное бездонное
звездное небо распростерлось над городом. Сияла катастрофическая луна.
Крыши домов как будто немного флуоресцировали. Гнилостное свечение
исходило от них. Сад за узким Каналом менял свои очертания: расползался
через ограду на улицу, клубился и бормотал, а в самом Канале, расплескивая
болотную воду, конвульсивно ворочалось что-то чудовищное - било ластами,
шлепало по гранитной облицовке хвостом и, по-моему, тоже стонало,
продавливая сквозь водяное бульканье жалобы на каком-то полузабытом
эзотерическом языке. Голос был хриплый и вяжущий, словно из граммофона.
Маргарита в изнеможении остановилась. - Я туда не пойду, - сказала она.
Лицо ее бледным овалом проступало во мраке, а расширенные глаза, как у
ведьмы, просвечивали в иные миры. Может быть, она и была ведьмой. Кто
знает? Волосы ее также отливали расплывчатой синевой и сплетались с
ворсистыми нежными веточками акации. Было непонятно, где кончается одно и
начинается другое. Опушь жутких кустов переходила непосредственно в
пальцы. Маргарита тряхнула руками, и кусты заскрипели. Мелкие круглые
листики появились на тыльной стороне ладони. - Видишь, - сказала она, -
о_н_ меня не отпустит. _О_н_ никого из нас не отпустит. Мы будем мучиться
вместе с _н_и_м_. А когда _о_н_ умрет, то и мы умрем тоже... - Она коротко
судорожно вздохнула. Жаркий порыв ветра прошел по растительности. И луна
на секунду исчезла, как будто ее сморгнуло огромное веко... Нет, это все
было не так. Не было никакой Маргариты. И не было никакого тела,
срастающегося с кустами. Был - Сад. Был - Канал. И были - Дома,
окаймленные флуоресценцией. Стекла во многих из них отсутствовали, и
квартал походил на ряд костяков. Деревья в саду шевелились, точно
одушевленные. Горело несколько фонарей. Было очень странно, что горят
фонари. Электричество в городе отключили еще в июле. Тем не менее, эти
туманные фонари горели. Листва вокруг них была ярко-синяя. - Осторожно,
сейчас будет скользко, - сказал полковник. После некоторого колебания
протянул мне руку. Ощущались на пальцах шершавые песчинки земли. Было
действительно очень скользко. Вода в Канале опустилась почти до дна,
камни, выступавшие из нее, были покрыты тиной, под подошвами она
расползалась и чавкала, извивая зеленые пряди, пахло йодом, гниющими
водорослями, как стеклянные, оцепенели на поверхности желтые
распустившиеся кувшинки, аромат их примешивался к гниению, страшноватые
призраки качались меж берегов, а во мраке, который скопился под аркой
моста, будто раненый крокодил, ворочалось что-то чудовищное: громко
шлепало ластами по воде, колотило хвостом по гранитной циклопической
облицовке. Быстрые зеленые искры выскакивали оттуда и, шипя, растекались
вдоль русла, отталкивая темноту, и тогда в пене ила проглядывало что-то
блестяще-кожистое. Каждый раз я вздрагивал и инстинктивно отшатывался. -
Не обращайте внимания, - говорил мне полковник. - Это - Чуня. Он - добрый.
Если, конечно, его не трогать. - Куда вы меня ведете? - спросил я. - В
Аид, в Царство Мертвых, - полковник обернулся и иронически покивал -
совершенно напрасно, потому что в этот момент напряженные ноги его
поехали, и он чуть было не ткнулся в тягучую липкую жижу, я едва, через
силу, успел поддержать его, впрочем, тоже чуть было не соскочив с
осклизлых камней, кеды мои намокли, ближайшая к нам кувшинка вдруг
вспыхнула нездоровым электрическим светом, из пылающего нутра ее
высунулись два гибких кольчатых усика. - Ничего, ничего, - сказал
полковник. - Не пугайтесь. Осталось уже немного. - И продемонстрировал мне
крупные белые зубы. Он совсем не походил на "мумию", кожа у него была
бело-розовая, как у младенца, форменный костюм тщательно отутюжен и,
зажатый в левой руке, болтался неизменный портфель. Я невольно посмотрел
туда, где на фоне зияющего провала Вселенной, будто средневековый замок,
сожженный дотла, поднимало зубцы полуразрушенное бетонное здание. Длинный
башенный кран протянул над ним решетчатую стрелу, и, по-моему, что-то
раскачивалось на серебряном тросе. Правда, в последнем я вовсе не был
уверен. Полковник перехватил мой взгляд. - Да, - сказал он, - это было
давно. Я сейчас вообще не уверен, что это было. Может быть, этого и не
было никогда. - И он снова продемонстрировал мне крепкие белые зубы. А
рука его с невероятной силой вцепилась в мою, и младенческое розовое лицо
- вдруг вплотную приблизилось... Нет, это все опять было не так. Горело
несколько фонарей, и листва вокруг них была ярко-синяя. - Задыхаемся... -
шумели в Саду широколиственные тополя. Что-то грузное издыхающее
ворочалось и бормотало в Канале. Почему-то отчетливо пахло свежевыкопанной
землей. Комковатые глинистые отвалы загромождали всю набережную. Плиты
вывороченной облицовки торчали из них. Будто замок, чернело зубцами
бетонное здание. Непроглядная тень от него достигала отвалов и плит. И
профессор слегка передвинулся, чтобы свет попадал на бумагу. - Вы,
по-моему, меня не слушаете, - сказал он. - Дело ваше, конечно, но
подумайте о спасении. Я считаю, что очень немногим удастся спастись. - И
он тут же опять забубнил, близоруко склонившись над текстом. - Бе семь
месьсто во Граде Великом, на Коломеньской стороне... Межу троих Мостов
Деревянных и как бу на острове... А и не доходяху до Коломеньской
стороны... У Николы, що сы и творяша изговорение... Где садяса бо каминь о
каминь, и каменныя юдоль... И сведоша до острова Каменныя же юлиця... В
той же юлице вяще и живе есьм некто один... По хрещенью имяху людскую
сорымю - Грегорей... Ремесло же ему око бяше - выкаливать свещ... И свия,
и продаша, и от того питаяся... Но ободо заклане его на великыций сан... И
все знаша и бысть во зокрытом молчании... И бысть сан тот от мира -
Земляной Человек... Бо он ходит внотре всей землы, яко звашося - Угорь...
Угорь Дикой - рекоша сы имя ее... Тако ходе Земляной Человек внотре
Угоря... И смотряху, разведша, и понияху на сы... Паго знае он, где
оживающе сердце Угоря... И спосташа туда, зарекоцей, и глажа его... А
спосташа туда изсы острову Каменный юлицы... Какове буден дат некий омен и
зроклый ситчас... И поглажа рукою со многие пятна на сердцы... Начат
битися и трепетать все тело яво... На мал час ропоташи и спинам потещи из
ноздры... И потещи из ноздры охлябиця, сукров и жижь... И умре того часе -
без гласа и воздыхания... - Профессор запнулся и, прислушавшись непонятно
к чему, вдруг, как циркуль, сложил свою плоскую долговязую нечеловеческую
фигуру. Тотчас что-то быстро вжикнуло сбоку и царапнуло, выбив искры, по
гранитной плите. Искры тут же погасли. Хлестнула каменная крошка. Короткий
тупой удар расплескался у самых моих ног. Вероятно, пуля, срикошетив,
воткнулась в землю. До меня вдруг дошло, что на другой стороне Канала
раздается стрельба и рычание тяжелых нагретых моторов. Вероятно, там
началась так называемая "дезинфекция". А на этой, то есть, на нашей
стороне я заметил метнувшуюся откуда-то длиннорукую горбатую тень, которая
почти на четвереньках перебежала освещенное Луною пространство и нырнула
за плиты, в спасительный резкий мрак. На секунду мне показалось, что
оттуда блеснули глаза. - Вы меня опять не слушаете, - с отчаянием сказал
профессор. Обрываясь, расстегнул лежащий на коленях потертый портфель и
убрал туда плотные, почти пергаментные страницы. Было в них что-то
неуловимо знакомое. - Откуда это у вас? - поинтересовался я. Потому что
потертый портфель явно принадлежал полковнику: тот же цвет, то же тиснение
квадратиками и те же никелированные замки. Правда, самого полковника не
было. - Не имеет значения, - нервно сказал профессор. Он чуть вздрогнул и
оглянулся назад, где перебегали точно такие же длиннорукие горбатые тени.
В лунном свете обрисовался ассирийский клинышек бороды. - Нам,
по-видимому, надо уходить отсюда. Это, к вашему сведению, богодухновенный
текст. Я обязан сохранить его в целости и сохранности... - Он умолк. Я
вдруг понял, почему так пахнет свежеотрытой землей: небольшое, но очень
глубокое отверстие чернело меж плитами, вероятно, отсюда начинался
подземный ход. - Я надеюсь, вы тоже идете? - примериваясь, спросил
профессор. - Нет, - ответил я, мелко помотав головой. - Нет, меня эти игры
не привлекают... - Как хотите, - сказал профессор, застегивая портфель. -
Дело ваше, я, разумеется, не настаиваю... - Взяв подмышку портфель, он,
покряхтывая, сполз с плиты и просунул босые ступни в земляное отверстие. С
края тут же поехал-посыпался ломкий грунт. В это время что-то щелкнуло на
другой стороне Канала, где-то слева неподалеку от нас послышался мокрый
шлепок, расползлась по камням студенистая лужица пламени, синеватые язычки
ее облепили плиту, на которой, мгновенно поджавшись, застыл профессор. Это
был, по всей видимости, напалм. Я не знаю. Я даже не успел испугаться.
Потому что низкорослое, обросшее шерстью, горбатое существо, более похожее
на обезьяну, чем на человека, дико всхлипнув, неожиданно вывалилось из-за
плиты, и, припав, как собака, к земле, извиваясь на брюхе, заюлило,
покачивая фиолетовый зад - тихо взвизгивая, глядя в упор на профессора.
Тот уже наполовину просунулся в подземный ход, но - повис на локтях, и
клинышек бороды оттопырился. - Ах, ты боже мой... - растерянно сказал он.
И вдруг нежно и ласково погладил это существо по затылку... И опять все
это было не так. Горело несколько фонарей, и листва вокруг них была
ярко-синяя. - Задыхаемся!.. - кричали раскидистые деревья в саду. Солдаты
наступали с двух сторон. Часть их попыталась переправиться через Канал и
завязла, по-видимому, наткнувшись на Чуню. Оттуда доносились плеск и
беспорядочная стрельба. Зато другая часть вполне благополучно
сконцентрировалась за мостом и, развернувшись цепью, начала охватывать
прилегающую к нему территорию. Троглодиты, очутившиеся в окружении,
заверещали, в наступающих полетел град палок и камней, но палеолитическое
оружие, естественно, оказалось беспомощным, автоматы спокойно прошили
беснующуюся толпу, и за две-три секунды все было кончено. С новой силой
почему-то засияла на небе Луна. Я увидел, что спасшиеся троглодиты
перебираются в глубь сада. Пахло дымом, и гнилью, и свежевыкопанной
землей. Безнадежно светила лужица прогорающего напалма. Я присутствовал
здесь как бы со стороны. Не глазами, а каким-то внутренним зрением - видя
сад в ореоле пяти или шести фонарей. Листва вокруг них действительно была
ярко-синяя. Раскидистые деревья двигались, точно живые. В правом углу его
происходила какая-то возня. Часть солдат уже выбралась из Канала и теперь
бежала, приближаясь ко мне. Фигуры их выглядели сверху игрушечными. С
левой же стороны продолжала наступление четкая военная цепь и,
по-видимому, на дулах автоматов вспыхивали крохотные огоньки. Эта цепь
тоже неотвратимо приближалась. И еще я видел самого себя: как я лежу на
глинистой комковатой куче, совершенно распластанный, раскинув руки и ноги.
Сразу чувствовалось, что в этом человеке совсем нет сил. Впрочем, это было
не главное. Я отчетливо понимал, что - это не главное. Главное заключалось
в том, что я перестал быть самим собой. Я как будто превратился в
умирающий старый город. Распахнулись вдруг улицы, открылось пространство
площадей, зашипел жаркий ветер, сквозя по безжизненным переулкам. Все мое
тело пронзила хрустящая каменная боль. Точно сделано оно было из кирпича и
гранита. Из гранита, асфальта, булыжника, глины, песка. Загудела напором
вода, текущая по артериям. И провисли, как нервы, оборванные электрические
провода. Каждой клеткой я чувствовал, что в них уже нет электричества. И
что кости домов - в сетке трещин - искривлены. И что некоторые из них,
проседая, бессильно разваливаются, образуя пустоты - старческой пыли
лакун. Словно язвы, саднили места четырех Карантинов. Я не знал до сих
пор, что Карантины, оказывается, сожжены. Гарь и пепел на их территориях
были еще горячими. И немели бесчувствием ржавые пятна болот. Здесь,
по-видимому, уже начиналось последнее омертвение. Беспощадно шуршала
затягивающая их трава. Плоть земли была душная, твердая и холодная, - не
дающая больше ни жизни, ни родственного тепла. Еле-еле мерцало в ней
старое ветхое сердце, под которым, как смерть, отдавалась привычная
глухота. Я едва ощущал в себе редкие и тупые удары. А, быть может, лишь
помнил, а вовсе не ощущал. Может быть, у меня больше не было ни жизни, ни
сердца. Куча вырытой глины почему-то поехала вбок. И земля подо мной
начала постепенно проваливаться... Нет, нет, нет, все это было абсолютно
не так. Не было Сада, и не было фонарей, окруженных сиреневым ореолом, не
было плещущего Канала, и не было ломкой цепочки солдат. Влажный
непроницаемый мрак обнимал меня. Повсюду была земля. Материнской толщей
простиралась она до края мира: созревали в ней хрустальные воды,
истончались изящные ракушки, которым были миллиарды лет, гулким эхом
отдавались упрятанные в глубине пещеры. Я, по-видимому, находился в одной
из таких пещер. Ощущалось движение воздуха, какие-то руки осторожно
гладили меня. Несколько голосов повторяли нараспев, как молитву: О,
великий и беспредельный в своем могуществе Дух Земли... О, тот, который
живет вечно и сам есть вечность... Кому послушны и твари, и рыбы, и гады
холодные, и насекомые... И трава, возрастающая из могил, и загадочные
цветные минералы... О, тот, от кого протянулись нити наших судеб... Чье
дыхание согревает и оживляет нас... Встань над нами и покажи миру древнее
свое лицо... Ибо лицо твое есть - любовь и страх... - По-моему, это пел
небольшой хор. Чрезвычайно разноголосый, фальшивящий, неумелый. Или, может
быть, это пели мятущиеся деревья в Саду? Определить было трудно. Низкие
своды пещеры немного резонировали, кое-где из земляной коросты
высовывались желтоватые завитушки корней, частоколом теснились подпорки,
удерживающие кровлю, а в расширенном и заглубленном конце ее поднималось
уступами какое-то громоздкое сооружение - в самом центре которого сиял
надраенный медный лист. Вероятно, это было нечто вроде языческого алтаря.
Его окружали грязноватые полуголые люди, видимо, уже долгое время не
стригшие ногтей и волос, вместо одежды на них висели ленты из древесной
коры, лица, не знающие дневного света, пугали прозрачностью. Я все это
очень хорошо видел. Ни единого проблеска не было в пещере, но я все это
очень хорошо видел. До подробностей, до мельчайших деталей. Наверное,
помогало то самое "внутреннее зрение", которым я видел город. Между
прочим, город я сейчас видел тоже. И без всяких затруднений мог бы указать
место, где я нахожусь. Прямо под Садом, метрах в пятидесяти от моста. Я
даже видел карикатурные мелкие фигурки солдат, постепенно затягивающих уже
не нужное оцепление. Впрочем, я все это не видел, а скорее угадывал.
Масштабы были смещены. Меня не отпускала каменная хрустящая боль. Люди в
одежде из древесной коры подняли руки. - Встань и покажи миру свое лицо...
- пели они. Голоса дрожали, звуки были хрипящие. Тяжелый колокольный удар
прокатился в пещере. А за ним - такие же тяжелые - второй и третий. В
центре медного надраенного листа вспыхнул венчик огня. Вероятно, под ним
находилась скрытая газовая горелка. Я увидел, что двое солдат наверху,
огибая изрытости, приблизились к подземному ходу, посмотрели в него и
заговорщически переглянулись. Солдаты - тоже люди. Умирать им не хочется.
Я чувствовал себя очень скверно. Прежде всего потому, что не мог ни
вздохнуть, ни пошевелиться. Мне по-прежнему казалось, что все тело мое
состоит из земли. - Встань и яви свое лицо миру... - гнусавили дьяконы.
Или как там они назывались. Не знаю. Еще какие-то люди, по-видимому, их
помощники, бросали на раскаленный медный лист кучу разных предметов. Набор
был довольно странный: детская кукла, разорванный старый башмак, пара
книг, скомканные денежные купюры. Это, вероятно, что-то символизировало.
Отказ от цивилизации или что-нибудь в этом роде. Тоже - не знаю. Думать об
этом было некогда. Едкий горячий дым пополз в пещере, постепенно
распространяясь по всей ее ширине. Запах был отвратительный. Но мне вдруг
стало немного легче. В самом деле. Я теперь мог двигаться и дышать. Точно
треснула и сползла с груди какая-то тяжесть. Я попробовал согнуть руку в
локте. Тут же послышался шорох осыпающейся земли. На одной из стенок
пещеры образовалась глубокая трещина. Две подпорки, стоящие там,
переломились, как спички, и весь вспученный мягкий пласт с тяжелым вздохом
осел. Звякнул в последний раз и умолк засыпанный колокол. Безобразно
скоробившись, перекосился алтарь. Надрывающийся фальшивый хор как
обрезало. - Возьми, возьми меня!.. - закричали разнообразные голоса. Люди
ползли ко мне на коленях, протягивали ладони. Видимо, осуществлялся
религиозный обряд. А вокруг меня билось что-то холодное и несообразное.
Сокращалось, растягивалось и сокращалось опять. Именно оно и придавало мне
силы. - Что это? - шепотом спросил я. Тут же вновь зашуршала осыпающаяся
кровля. Потому что мой шепот вдруг раскатился, как гром. - Это - ваше
сердце, - сказал профессор. Он каким-то образом оказался рядом со мной. -
Неужели вы до сих пор не поняли? Не поняли? Ведь вы и есть - Зверь...
Меня поторапливали: Давай-давай!.. - Народ по коридору шел довольно
густо. Честно говоря, я не ожидал, что будет столько народу. Стрелки
настенных часов показывали три минуты четвертого. Совещание в актовом
зале, наверное, уже началось. Но я все-таки заскочил в закуток перед
секретариатом и, не обращая внимания на удивленно выпрямившуюся Лелю
Морошину, не здороваясь, не говоря ни слова, повернул к себе черный
городской аппарат.
К счастью, телефон сегодня работал. Маргарита сразу же схватила
трубку.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг