честь: Иван Алексеевич...
- Ах, да, - сказал я.
Он, показывая, повернул к свету точеное, тщательное лицо.
- Как видите, пришлось вспомнить навыки молодости. Получилось,
кажется, неплохо.
- Поздравляю, - равнодушно сказал я.
Он удивился.
- Сегодня я ухожу обратно, я теперь смогу. Вы уверены, что вам не
понадобится моя помощь?
- Прощайте, - сказал я.
- Ну что ж, - ответил Иван Алексеевич. Из взгляда его исчезла
доброжелательность. - Один вопрос: стараниями господина Осокина здесь
появилось несколько персонажей...
- А мне наплевать, - сказал я.
Он поднял четкую бровь.
- Простите?
- Наплевать.
Иван Алексеевич опустил бровь.
- Всего хорошего, милостивый государь!
И понес высокомерную голову к выходу.
За ним потянулись остальные. Родственница ухватила меня под руку.
Дворник уже не мог идти, его вели сослуживцы, крепко держа за вывернутые
локти. Буратино суетился перед ними.
- Осторожней, осторожней, ребята... Не уроните, потом не подымем...
Проезжая мимо, дворник со скрипом повернул налитые, бычьи глаза.
- Ничего, здеся тоже можно жить, если приспособиться...
Мы прошли в зал ожидания. Я искал Ольгу. Она куда-то подевалась.
Родственница не отпускала меня.
- Вы, наверное, дружили с Антошей? Меня зовут Вера Васильевна...
Я крутился всем телом.
- Он был очень хороший мальчик, - сказала она, поднимаясь на цыпочки
и дрожа бурыми осенними веками. - Такой вежливый, послушный. Другие
шалили, а он послушный.
Вытирая оплетенные паутиной мешки, она рассказала, что было плохо с
родителями, Антиох жил у нее, она водила его гулять и будила по утрам, он
поджег штору - приехали пожарные, она отвела его в первый класс, а потом
проверяла уроки, он болел скарлатиной, ему казалось, что дед с белой
бородой ходит по комнате, она рисовала ему стенгазету и сшила костюм на
выпускной вечер, он поступил в институт и переехал, он заходил каждый
праздник, он подарил ей корзинку для хлеба, в прошлом году она купила ему
галоши, а он отказался носить, они так и стоят у нее в прихожей...
- Он был тихий, тихий мальчик...
Я увидел Ольгу. Она шла к выходу. Я не понимал, при чем тут галоши. Я
не решался позвать ее. Она вышла наружу и спустилась по ступенькам.
- Вы меня извините, Вера Васильевна, - сказал я, - но мне - нужно.
Старушечьи пальцы сжали мою руку так, что отпечатались синие пятна.
- Это она его отравила, я знаю...
- Что вы, Вера Васильевна!..
- Я знаю, знаю, она ненавидела его...
У меня перевернулось сердце, но я выбежал вслед за Ольгой. Снаружи
извивался грохочущий стеклянный лес. Бурлили потоки. Низвергался водопад с
карниза. Здание находилось на холме, и все серое, бесконечное, наводящее
ужас пространство было заполнено шевелящейся массой воды.
Струи ударили и ослепили меня.
Мокрый Буратино заботливо придерживал дворника, который смотрел вниз,
на кирпичный куб, окруженный железным забором, - из толстой трубы вытекал
и прибиваемый дождем волочился по желтым газонам угольно-черный дым.
- Дым. Зачем дым? - горько спросил дворник.
- Это чтоб видели - что без обману, - сердито ответил Буратино. -
Стой прямо, дядя! Стоять можешь? Ну давай - левой ногой шажок... Вот
так... Теперь правой ногой шажок... Да не падай, дубина!
Ольга уже подходила к остановке. Я побежал изо всех сил. Шумный,
хлещущий дождь облепил меня. Как дракон, вылез из серой пелены неуклюжий
трамвай. Двери захлопнулись. Вагон был совершенно пустой. Я взял билет, и
он расползся у меня в руках. Я промок насквозь. Я устроился за кассой.
Тонко стонали колеса. Ольга сидела впереди. Она знала, что я здесь. Она не
обернулась. Трамвай пробирался по новостройкам между унылыми высотными
коробками, где в канавах блестела глинистая земля. Редкие машины поднимали
коричневые фонтаны брызг.
Антиох ушел вовремя. Два года он жил какой-то придуманной жизнью. Два
года прошли без сна и покоя в лихорадочном беге неизвестно куда. Он,
наверное, понял, что работает впустую - колотится головой, а стена с
каждым ударом все толще и толще. Если бы он не ушел, то просто не знаю -
как? Дальше пути не было.
Глина кончилась. Потянулись безнадежные улицы. Здесь был потоп,
темное нутро ливня. Крутились водовороты. Сотрясая дома, ревел мятыми
трубами водяной орган. Гремело и рушилось. Трамвай, будто корабль,
вспучивал перед собой длинные волны. Тополиный пух растворился, с деревьев
смыло листья, как старый пепел. Небо, грузное и лохматое, пропитанное
горячей водой, навалилось на крыши, струило пасмурную унылость.
В такие дни легко умирать. В бессмысленном грохоте дождя легко
переходить из одного призрачного мира в другой.
Показалась площадь, превращенная в озеро. Трамвай, пошатываясь,
дополз до нее и замер. Ольга вышла. Мне было еще три остановки. Я тоже
вышел. По всей поверхности плыли и лопались пузыри. На тумбе отмокли
афиши. Ольга остановилась, поджидая. И я остановился. Трамвай с громким
скрежетом потащился дальше. Тогда она повернулась.
- Ты почему здесь?
- Нипочему.
Она поглядела на часы. Дождь обтекал ее. Она не замечала, что -
дождь. Прикинула в уме и сказала:
- Все кончилось. Ты, пожалуйста, больше не приходи ко мне.
- Ладно, - сказал я.
Мы стояли посередине площади, и небо отражалось в ней. Мы стояли
посередине рыхлого неба.
Ольга кивнула и пошла через площадь. Я пошел в другую сторону. Мне
было все равно, куда идти. Мок брошенный автобус. Бронзовый старик сидел в
сквере на постаменте. Я поднялся на ажурный мостик. Доски были белые.
Облезлые львы держали тросы в зубах. Я щурился, выжимая воду из-под век.
Канал внизу распух, как муравейник. Навсегда тонули листья. Я снял пиджак.
Он был тяжелый и бесформенный. Горячие струи побежали за шиворот. Я сжимал
чугунные перила. Я не знал, что мне делать. Жесткие капли торопливо
ощупывали меня.
9
Дождь лил весь день и всю ночь, а потом опять весь день и опять всю
ночь.
Будто все дожди мира собрались над несчастным городом.
Дул резкий, сырой, порывистый ветер с залива. Вздрагивали антенны и
провода. Свеже пахло море. Бешеная река, обратившись вспять, поднялась до
гранитной набережной и вошла в улицы. Мутные волны гуляли по мостовым.
Переполнились люки. Плескалось на площадях. Как мачта погибшего флота,
торчала исполинская колонна с ангелом на вершине.
Ангел хмуро благословлял город.
В газетах печатались сводки Комиссии по борьбе с наводнениями. Раз от
разу все благоприятнее. Их расклеивали с утра, а уже к обеду, смытые
дождем, они бессильно плыли, раскинув бумажные крылья.
Ночи были пронизаны упорным шумом волн. Часто и тревожно палили пушки
с фортов крепости. День занимался нехотя - истерзанный и бледный, в
пронзительном сером свете летящей с неба воды.
У меня в комнате протек потолок. Сырое пятно покрыло весь угол, в
центре его набухали и отрывались могучие капли. Я писал безответные заявки
в контору и регулярно менял таз, наполнявшийся до краев. Конечно, сидел в
отгулах. В институте уже поговаривали, что я не хочу работать. Поэтому я
забрал домой кучу материалов и просиживал до утра, готовя публикации. На
четвертый день пятно доползло до середины комнаты, пришлось переставлять
мебель.
Когда я разбирал книги, то с полки неожиданно слетели три белые
страницы.
Я поднял их.
Это были те самые страницы, которые лежали на столе перед Антиохом.
Последнее, что он читал. Я взял их тогда - неизвестно зачем. Видимо, на
память.
Все, что осталось - три страницы.
Я примостился на краю, желтый круг лампы выхватил:
"ВОРОН".
Под заголовком стоял эпиграф: "Кто кричит ночью? - Ворон!".
Дальше шел текст. Я пробежал глазами - из чистого любопытства.
Странный заунывный гул раздавался вокруг. Лампа вдруг начала
тускнеть, наверное, упало напряжение. Я машинально протянул руку, но
выключателя не оказалось. Как жучки, зашевелились буквы в строке. Стало
трудно дышать. Багровый волосок под абажуром мигнул и рассыпался искрами.
Я поднял голову. Темное, глубокое небо, обглоданное зубцами елей,
раскинулось надо мною. Мрачные стволы стонали от ветра. Черное полотнище
птиц выдралось из леса и с деревянным плачем потянулось в тощий
бледно-зеленый закат.
Он тут же померк.
Я стоял на сырой тропинке. Она уходила вглубь, в чащу, где меж голого
сушняка плавала мерцающая паутина. Меня словно кто-то звал туда.
Заскрипела железная земля под ногами. Лес сомкнулся. Перистые лапы
папоротников перевешивались на тропу и хрустко обтекали колени. Тлели
россыпи гнилушек. Темнота была какая-то прозрачная, все виделось до
мельчайших деталей: крупная чешуя на стволах, белесые узловатые корни,
каждая иголка липкой хвои - лес будто просвечивали рентгеном.
Раздавался сухой треск, и шел он сразу со всех сторон - нарастая.
Невидимый смерч ломал деревья, приближаясь ко мне. Оборвались синие бороды
лишайников, - на тропу, грозно хрюкая и в травяную кашу перемалывая
папоротники, выперлось чудище, похожее на громадную свинью. Оно было в
бурой щетине, над пятачком, размером с нормальную сковородку, блестели
злобные глазки, а между ними, как копье, торчал прямой и мощный рог. К
основанию рога были привязаны две веревки, чтобы управлять, и концы их
держала сидящая на спине девушка в разодранном платье.
- Храни вас господь, добрый господин, - заплаканным голосом сказала
она. - Не бойтесь моего единорога, он нападает только на злых людей.
Единорог дернул волосатым боком, нехорошо оглядел меня и, уперев
костяной рог в землю, захрупал сочными листьями. Девушка наклонила
всклокоченные букли, забитые соломой, веточками и каменной пудрой.
- Я Мария из Эльбаха, добрый господин. Мне очень нужно попасть в
далекую северную Сарматию. А я не знаю, где такая - далекая северная
Сарматия... И никто не знает...
Она всхлипнула и кулаком размазала слезы по грязной щеке.
- Ради великомученика Ферапонта, искоренителя язычников!..
Рог напряженно повернулся острием в мою сторону.
- Вон туда Сарматия, - протянув руку, сказал я голосом звучным и
ясным, какого у меня никогда не было. - Прямо по этой прогалине,
километров шестьсот, а потом налево. Там будет написано.
Мария так и просияла розовыми деснами.
- Благодарю вас, добрый господин! Храни вас господь! - босой ногой
пнула единорога под вздох. - Шевелись, боров ленивый!..
Единорог, оставляя борозды, развернулся, как танк, и затрусил прочь,
пофыркивая, подкидывая кольцом поросячий хвостик.
Я пошел дальше, оглядываясь. Треск утихал. Мне было не по себе. А
если увидит, что обманул, и вернется? Правда, шестьсот километров - это
приличное расстояние.
По бокам надрывно стонали траурные ели. На папоротнике, как клюква,
горели круглые малиновые огни. Из-за деревьев вылетела сонная стрекоза и
скользнула мне по лицу шуршащей слюдой.
Сказочный, необычайный лес.
Тропинка нырнула под дерн и кончилась. Я вышел на опушку. Травы в
теплой ночной росе сбегали вниз, и там облачной массой шевелились плотные
кусты. Впереди, отдельно от всех, скорчив угольные сучья, стояло большое,
сожженное молнией дерево. На нем сидел ворон величиной с петуха и чистил
отливающие металлом гладкие перья.
Заметил меня - с хитрым видом прижал к крылу лысую плоскую голову.
- Пр-ривет, Ар-ркаша! - нечисто, по-птичьи, сказал он.
Меня звали иначе, но я не стал спорить. Из дышащих сырым туманом
кустов навстречу мне вышел человек в расстегнутой рубахе и приветственно
махнул рукой.
Это был Антиох.
На закатанных до колен джинсах его поблескивали медные заклепки.
- Я тебя ждал, - быстро сказал Антиох. - Никогда не верил, что лишь
один найду эту дорогу. Кто-то должен был прийти следом.
Он совсем не изменился: те же дикие волосы, лихорадочные глаза,
движения - будто опаздывает на поезд.
- Где это мы? - поинтересовался я.
Я почему-то воспринимал все вполне естественно.
Антиох поднял странные серые брови.
- Не понимаешь? Ну - научный сотрудник...
Птичьи крики таяли в погасшем небе. То, что я принимал за кусты,
оказалось зарослями крапивы. Она взметывалась выше головы, совершенно
черная и глухая, в ядовитой бахроме, листья и стебли были редко опушены
стеклянными ворсинками. Крапива струилась по обрыву, и в ножевых просветах
ее плескалось яркое серебро воды.
Наверное, дальше находилось озеро.
- Я иногда ловлю рыбу, - загадочно сказал Антиох. - Просто руками. Ты
не можешь себе представить: погружаю в воду и ловлю. Тут есть карпы в метр
длиной. Им по двести лет. У них чешуя - золотая. Я возьму за жабры, вытащу
- они пучат глаза, в первый раз видят человека. Даже не уплывают, стоят
около ног.
Он отступил ближе к темным зарослям. Я невольно шагнул за ним.
- Или змеи. Здесь есть удивительные змеи - зеленые, даже изумрудные,
с красными глазами, или голубые, как лазурь, и тоже с красными глазами. Я
поднесу к лицу плоскую мордочку, загляну в зрачки - тихая, невозможная
тоска... А как они стремительно ползают - ни одного лишнего движения -
зеленый ручей и рядом голубой ручей... И мудрая птица Ворон - тысячу лет
сидит на этом дереве...
Антиох медленно жестикулировал.
- У вас тут безумная девица носится верхом на свинье, - предупредил
я. - Следовало бы приструнить. Сарматию ей, значит, вынь да положь.
Он замер, держа в щепоти невидимый предмет. Сказал скучновато:
- Жалко ее. Бедная неграмотная девушка. Кто-то описал - теперь
мучается.
- Где мы? - опять спросил я.
Антиох радостно хмыкнул.
- Еще не догадался? Тогда посмотри: Рыбы, Вода, Трава, Звезды. Живое
и неживое - все вместе. Помнишь, мы приходили к тебе и говорили о
бессмертии?
- Ты умер - конечно, помню...
- Ах - нет...
- Похоронили отлично, - заверил я. - Можешь не сомневаться. Я бы на
твоем месте остался доволен.
Антиох обернулся назад, где ждал черный обрыв и больно, из последних
сил, светила мягкая, прохладная вода.
- Это оно и есть - бессмертие...
Сразу же после этих слов низко над фиолетовыми метелками крапивы, над
зубчатым лесом, над туманом, стелющимся по озеру, страшно, как во сне,
зажглась большая волосатая звезда, за ней - вторая, третья...
- Зовут, - сказал Антиох. - Видишь - зовут...
Попятился, раздвинул крапиву.
- Идем.
У меня приросли ноги.
- Думаешь жжется? - спросил он. - Верно, жжется. Жжет насмерть.
Беззвучно распространялся в небе великолепный звездный пожар.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг