предыдущий вопрос.
Но поднялся.
Они стали показывать. Я не выдержал и тоже пошел - на гнутых ногах,
против воли. Плясалось само собой. Буратино заиграл громче, добавляя: Оп!
- Чайковского это не украшало. Повели хоровод. Было весело. Всем, кроме
меня. Дворник откалывал такие колена, что пол содрогался. Достал из
ватника очень грязный платок и тряс им. Сыпались бациллы. На часах было
два ночи. Антиох интеллигентно подвывал. Буратино, забравшись на стол, как
кузнечик, прыгал среди посуды. Я ждал, что прибегут снизу. С ружьями.
Поручик в центре хоровода, бледный и торжественный, вытянувшись, салютуя
невидимой саблей, парадным голосом вопил:
- Полк!.. Слушай мою команду!.. На его высокопревосходительство
главнокомандующего великого князя Сергея Александровича - рысью!..
Начинал маршировать, раздувая щеки.
- Бум-бум-бум!.. Буру-бум-бум-бум!..
Изображал оркестр.
В общем, кордебалет получился, как за границей. Ведь можем, если
захотим. Я попытался прекратить его, но свет был ужасно тусклый, словно
люстру обернули шерстяной тканью. Плавали тени. Дрожало в глазах. Комната
казалась чужой, будто переставили мебель. Что-то было не так. Я топтался
один, как медведь зимой. Все куда-то подевались.
- Дорогой длинною-ю!.. - гремело где-то рядом.
Я напряженно соображал - где?
Появился взъерошенный Антиох и распахнул дверцу шкафа.
- Варахасий, ты что это? Много себе позволяешь, Варахасий...
Дворник стоял внутри, сапогами на моем выходном костюме, - качаясь и
самозабвенно набирая воздуха в грудь. Неуверенно открыл один глаз.
- Что по ночам так мучила меня-а!..
- Выходи, Карузо!
Затрещала фанера стенок - вспучилась, со стоном оскалились гвозди. На
костюме отпечатались две огромные подошвы.
- Деготь, - ободрил меня дворник. - Деготь, он безвредный...
Мы снова сидели за столом. Было по-прежнему весело. Варахасий, грузно
расставив локти, жрал колбасу. Томатная лужа расплылась на весь угол. Две
морщинистые кильки, погибшие в двадцатом году от эпизоотии, жалобно
изогнулись в ней. Тикал неизвестно откуда взявшийся будильник. У поручика
Пирогова жидкие, бесцветные волосы стояли дыбом, наподобие венчика. Он
крепко остекленел - скрипел зубами и невнятно ругался. Буратино царапал
носом книгу, на глянцевой обложке которой был изображен он сам с золотым
ключом.
- Папа Карло, папа Карло - пропил мою новую курточку, злобный
старик...
- Не горюй, чурбачок, - утешал его дворник, - сдадим посуду, купим
еще лучше...
- Не дарил он мне новой курточки и букварь не дарил - чтоб я сдох, -
горько клялся Буратино.
Круглые, коричневые слезы его капали в тарелку. Уже собралась
приличная лужица. Я тупо обмакнул в нее палец, попробовал. Это был чистый
портвейн - липкий и густой. Наверное, они вылакали его на кухне.
- А у меня была кобыла, - сказал поручик Пирогов в пространство.
- Ну? - высморкавшись таким же портвейном, слабо поинтересовался
Буратино.
- Амнеподистой звали...
- Ну?
- Красивое имя, благородное... Бедра - во! Князь Синепупин
завидовал...
- И что?
- Нет Амнеподисты, - поручик заскрипел зубами, будто жевал стекло. -
На шести шагах стрелялись, на Карповке, через платок, по четыре заряда...
Шляпу мне прострелила, подлая...
Умолк в некотором остолбенении.
- Нравятся? - спросил Антиох на ухо. - Где таких найдешь? Все-таки
отличная работа. Совсем, как люди, только кровь голубая.
- Почему голубая? - удивился я.
- А бог его знает, голубая и все. Какая разница, им не мешает...
Он набухал мне целый стакан. Рука не чувствовала тяжести, стакан был
невесомый - разожми пальцы, и повиснет в воздухе.
- Не веришь? Спроси у Варахасия. Он мужик прямой. Варахасий, кто тебя
сделал?
Прямой мужик Варахасий уронил колбасу.
- Опоганился я совсем, - тоскливо отозвался он. - Автобусы смердящие,
электричество какое-то выдумали, колбаса - черт-те из чего, правда,
вкусная. Третьего дня пошел в церковь грех замолить...
- Не было этого, Варахасий, я же тебе объяснял...
- Не было, не было... У вас не было, а там, у нас, было. Я же ходил
потом, смотрел - обе убитые. Народу-у!.. Лотошники, прачки, мастеровые!
Мальчишки свищут!.. Господин пристав приехали синий с похмелья, по шее от
него получил... Как не было - вот он, топор. - Дворник горячо выдохнул,
утер рот. - Пропадает христианская душа! Ну, зашел в храм божий -
срамотища: бабы в брюках, дворяне с фотоаппаратами, выперся батюшка, этак
подпрыгивая. Чего, говорит, надо, дедок, у нас группа интуристов? Сам - в
пинджаке, бороденка хлипкая, усы тараканьи - плюнуть хочется. А в руках
такая заостренная палка, и он этой палкой в святую икону тычет, чтобы,
значит, видели, куда лоб крестить. Отвечаю, как положено: Грешен,
батюшка... Говорит: Грешен, значит, молись, дедок, накладываю на тебя
эпиталаму. - А сам зубы скалит, и бабы крашеные вокруг: хи-хи-хи... Ну -
дал ему в зубы-то, он - вверх копытами. Забрали в милицию...
- Искать тебе надо, Варахасий, - серьезно сказал Антиох. - Искать
другого, кто может. Я уже все - переступил порог, дверь захлопнулась.
Оттуда не вернешься.
- Амнеподя моя, - жутко обтянув кожей череп, проскрипел поручик.
Его оскаленное лицо раздваивалось. Я выпил одним духом. В стакане
опять была пустота. Тогда я наклонил бутылку. Послышалось ясное бульканье.
Стакан наполнялся. Водка перелилась через край и потекла по скатерти.
- Сумневаюсь я, - мрачно сказал дворник. - Рюмизмы это.
- Чего-чего? - спросил Антиох.
- Рюмизмы, - повторил дворник. Увидел меня. - Вот ты мужик ученый, ты
писателя Достоевского читал?
- Читал, - ошарашенно сказал я. Никак не ожидал от Варахасия такого
вопроса.
- Хороший писатель?
- Хороший.
Антиох вдруг засмеялся, как идиот, мелко затрясся всем телом.
- Убил бы его, - насупившись, сообщил дворник.
- За что?
- За все!
- Это он из-за меня, - еле выговорил Антиох, совсем заходясь. - Из-за
меня. И ведь убил бы Федора Михайловича...
- Угум, - хмуро кивнул дворник. - Пи-са-те-ли! Делают, что хотят. Ты,
случаем, не писатель?
- Упаси бог.
- Сразу видно порядочного человека, - заявил Буратино. С треском
захлопнул книжку. - Ну сплошное вранье! Знаю я этого Пьеро - дурак
набитый, и Мальвина - мымра с ушами, у нее ребенок от Дуремара. Чтобы я с
ней? - да никогда!
- Мадам Куробык, вот женщина, - осоловело и веско сказал поручик
Пирогов. - Из французов она. Духами разит, как от нашего полковника -
наповал...
Внезапно зазвонил будильник - металлическим смехом, прямо в мозгу.
Я прихлопнул его и здорово укололся.
- Тс-с-с, дядя, нос мне своротишь, - сказали из-под стола.
Я таращился до боли в орбитах.
Стемнело еще больше, как перед сильной грозой. Прозрачные тени
сгустились. Было очень душно. Спеклось горло. Я, наверное, перебрал.
Комната странно перекосилась, пол накренился, будто качели - на концах
стояли две черные фигуры.
По силуэту в высоко поднятом, фосфоресцирующем, мутном окне я узнал
Антиоха. Он, вытянув прямой пистолет, целился куда-то вниз.
Оттуда, из угла темноты, потребовали:
- Опровержение! Во всех газетах!
Дворник гигантским четвероногим пауком карабкался по наклонному
паркету.
- Сичас, ребята, все будет, как в театре...
- Что это они?
- А наплевать, - махнул Буратино. - Не переживай, дядя, давай лучше
выпьем.
Мы чокнулись под столом. Я закусил воздух последней сосиской.
Отличная попалась сосиска - чистый крахмал.
Голова сразу же поплыла.
- Кантемирыч, - устало сказал я, - шли бы домой - все сразу.
- Ни фига, - решительно возразил дворник. Выпрямился, балансируя. - Я
как секундар... как серкундат... Пущай палят!.. Готовься, ребята, закрывай
левый глаз! Ну да куда ты целишься, дура военная? Обалдел, что ли? Ты же в
меня целишься, дура, а надо вон в него...
Потянулся, поправил дуло.
- Чурбачок, ты спрятался?
- Ага, - сказал Буратино. Отогнул скатерть. - Ложись под стол, дядя,
укокошат, озверел народ...
Я вяло отмахнулся.
- Уже заканчиваем, - весело сказал мне Антиох. - А потом ведь
забавно...
- Тимофей! Фужер шампанского, скотина! - закричал поручик снизу.
Я едва различал его в темноте.
Дворник поднял руку.
- Айн... цвай...
Грохнули выстрелы. Стены на мгновение озарились мертвенной вспышкой.
Я успел заметить, как поручик выронил пистолет, а затем комнату застлало
шипящей серой.
Что-то рухнуло.
- Все, дядя, пора завязывать, - трезвым голосом сказал Буратино.
7
Меня разбудила Ольга.
- Ты стонешь...
Я сел, задыхаясь и сглатывая. Слепо шарил вокруг. Простыни были
влажные.
Пахло дымом.
- Птицы? - спросила она.
- Что - птицы?
- Сотни птиц поднялись из сумеречных елей и потянулись в закат...
- Нет, - сказал я.
- Значит, еще рано.
- Для чего рано?
- Вообще рано.
- Приснилось, - сказал я, растирая лицо. - Можешь себе представить:
звонят в дверь, я, конечно, иду...
- Мне подробности не интересны, - сказала Ольга. - Я все это уже
знаю, я все это слышала и еще раз не хочу.
Отвернулась.
Комната была зелена от звезд. Пчелиным роем собрались они у открытого
окна. Светился тополиный воздух, и тонкий ореол окутывал предметы.
Я опустил ноги на горячий паркет.
- Опять, - сказала Ольга в сторону. - То же самое. Я думала, ты не
видишь снов...
- Спи, - ответил я и пошел на кухню.
У меня крохотная квартира на последнем этаже. Кухня - четыре метра,
она же и прихожая: краска на стенах облезла, пол стерся, плинтуса, угрожая
проткнуть, загнулись остриями вверх. Копия мышеловки. Пятый год обещают
улучшение, поэтому я ничего не трогаю. Плита, неуклюжий стол, узкий проход
в ванную. Особо не развернешься. Я пристроился на табуретке. Часы
показывали половину чего-то. Склеивались глаза, и зевота раздирала
челюсти. Все тело было словно из мокрой ваты - сейчас растечется. Звякнул
никелированным боком отодвинутый чайник. Агонизируя, захрипела вода в
тесных трубах. Сна не было - сидя и лошадь не заснет. Я впал в какое-то
тягостное отупение: всплывали и, как в кривом зеркале, искажались длинные
рожи - дворник и Буратино, ухмыляющийся Антиох. Поручик поднимал пистолет,
белое облако беззвучно вспухало над черным зрачком его. Я рефлекторно
вздрагивал.
Время едва сочилось.
Около семи пришла Ольга, завернутая в простыню, и села напротив.
- Ну как? - с сонным любопытством спросил я.
Она не ответила.
- Или не понравилось? - спросил я.
Ночью она молчала и позволяла все, что угодно.
- Дай сигарету, - сказала Ольга.
- Не курю.
- Жаль.
Она поправила простыню на голом плече.
- Ты тут - не думай. Это ничего не значит, и я с тобой не останусь.
- Вот и хорошо, - сказал я, вежливо улыбаясь. - Меньше хлопот.
Она кивнула.
- Хочешь чаю?
- Без сахара.
Я зажег конфорку и полез под душ. Включил посильнее. Вода шла очень
теплая - неживая. Затекала в уши. Я отряхивался. Хотелось разбить голову.
Ей бы жить в промерзших горах, в замке, исхлестанном стужей и ветрами,
пить из каменного бокала снежную кашу, отламывать звонкие сосульки,
смеяться - эхо дробит скалы, выползает из расщелин пурга, и ледники,
окутавшись колючей крупой, взрываясь и переворачивая глыбы, грозно
движутся в долины.
Я стоял, пока дурацкая улыбка не исчезла с лица.
Потом долго вытирался.
Когда я вышел, чайник уже дребезжал крышкой, а Ольга сидела в той же
позе - застыв.
Велела, не глядя:
- Пойди и расскажи ему.
- Ты с ума сошла!
Я пролил заварку.
- Пойди и расскажи.
- Зачем?
Она не притронулась к чашке.
- Прямо сейчас пойди - пусть знает.
- А ты?
- А я подожду.
Мне воткнули иглу в сердце. Я не мог. Это было не нужно. Но я знал,
что пойду. Я спросил.
- У тебя кровь какого цвета?
- Голубая, - спокойно сказала она.
И впервые подняла на меня светлые бесчувственные глаза.
- Голубая.
На улице парило, как в бане. Дрожал зыбкий утренний туман. Капли
текли по стенам домов и высыхали, не успевая достичь асфальта. Тихо и
медленно разворачивались в горячем воздухе тучи горького пуха. Словно
бесшумный буран. Белая корь обметала карнизы, казалось, весь город болен,
давно и безнадежно. Двое мальчишек, испачканные до ушей, возились у кромки
тротуара, оглядывались. Вдруг бросили что-то и отскочили. С сухим треском
на одно ужасное мгновение поднялась вдоль всей улицы синеватая стена огня
- сразу опала, лопнув, серый пепел взлетел до крыш. Раздались испуганные
возгласы.
Я свернул в короткий переулок. По обеим сторонам его тянулись
приземистые двухэтажные склады. Они были построены лет двести назад и с
тех пор ни разу не ремонтировались. Царило летнее запустение. Искрошились
фестоны над окнами, сошла штукатурка, открыв спекшиеся кирпичи. В
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг