медаль у меня за беспорочную службу... Супруга тоже... И детишкам прикажу,
ваше высокоблагородие!..
Железная, нечесаная борода его росла прямо от бровей. Лоб был
вздутый, как у мыслителя. Он дохнул, и меня качнуло могучим запахом
чеснока.
- Разумеется, можешь идти, голубчик, я тебя отпускаю, - ласково
разрешил я.
Зря разрешил. Потому что наступило молчание. Нехорошее какое-то,
сокрушительное.
- Так, - сурово произнес дворник. - Дурочку, значит, валяешь? Уронил
метлу. Она треснулась об асфальт. Сдвинув медвежьи брови, посмотрел на мои
сандалии. Потом в лицо. Взгляд был на редкость недобрый. Потом опять на
сандалии. Что он в них нашел? Обыкновенные сандалии, сорок первого
размера.
- Ни в коем случае, - быстро сказал я. - Вы просили отпустить -
пожалуйста. Идите, куда вам надо. А я - куда мне.
И я сделал вторую попытку проскочить.
Но дворник поднял руку.
- А вот это как же?
Рука была похожа на окорок в мясном магазине. У меня такие ноги.
Хотя, пожалуй, поменьше. Но не это главное. В руке был топор. Нормальная
штука - килограммов на шесть: деревянная масляная рукоять и вороненое
лезвие со светлой кромкой.
У меня упало сердце. Как камень. Даже плеснуло в желудке.
- Тот самый, - объяснил дворник. - Которым на канале... Верно, верно
- мой топорик. Под лавкой произрастал, на поленьях... Я его из тысячи
отличу...
Он держал топор, как спичку, без напряжения.
Справа был сад. Синий блеск лежал на широких тополях. Глухо шумели
кроны. Оборвался лист. Медленно поплыл - куда-то в прошлый век, не желая
существовать в страшной ночи и безмолвии. Дома придвинулись. Сверкнули
черные окна. Воздух загустел. Опустились бессмысленные фонари.
Вдруг стало тесно.
- Или подкинуть его? - понизив голос до хрипа, сказал дворник.
Неожиданно и дико подмигнул морщинистым веком. - Уж так он мне надоел, так
надоел. Это походить с ним надо, чтобы понять, как надоел. И не нужно, а
берешь. Привязанный... Руки отмотал, пальцы опухли. - Он растопырил
сардельковые пальцы. Гнутые, твердые ногти врезались в шелушащуюся кожу. -
А подкинуть, и дело с концами. Не моя забота, знать ничего не знаю...
Домик-то я приметил, где стоит - за мостом. Все как раньше. Перекрасили
только. И квартирку знаю, на четвертом этаже. Цела квартирка... Вот и
подкинуть туда. Будто просмотрели его, не заметили в горячке... Или во
дворе брошу - даже лучше, обронил и все...
Я слушал эту галиматью и соображал: если осторожно отойти - кинется
или нет?
- А то иногда думаю: может кровью смоет? А?.. Наворотят же сюжет,
прости господи!.. - Дворник опустил топор, и лезвие его качнулось над
мелкими трещинками асфальта. - Может он того и ждет, чтобы кровь была?
Боюсь я этого... Думаю и боюсь... Это же - как? С ума сойдешь раньше. -
Вздохнул. - А кровь великую силу имеет...
- Ни за что, - сказал я в сиреневую пустоту.
Голос мой раздробился и сухой пылью осыпался на мостовую.
- Нет? - дворник обрадовался. - Говоришь, нет? Ты человек ученый,
тебе виднее. Опять же - друзья. Думаешь, не одобрит, не понравится ему? И
правильно. Чего хорошего? - Он провел пальцем по лезвию, неожиданно
предложил. - А то бери, тебе отдать могу - в одной упряжке ходим. -
Дворник протянул топор. Холодная поверхность его ровно чернела. -
Применение ему найдешь. Ведь для чего-то он предназначен? Не хочешь? Ну
это мне понятно. Кто же захочет. Этакая страсть... Я и сам не хочу, а куда
денешься... Ох, книги, книги - вся муть от них...
Он вдруг всхлипнул басом. Прижал свободную руку к груди. -
Смилуйтесь, ваш-сок-родь! Пущай вернет меня в пятый том! Сотворю
что-нибудь - грех: пропаду совсем...
Казалось, он сейчас рухнет на колени.
- Все сделаю, - клятвенно пообещал я.
И не сводя глаз, начал отступать под арку, к проходному двору.
Дворник не двигался, белея фартуком.
- Прощения просим, если что, ваше императорское высочество! - донесся
его молящий голос.
Конечно, будь я в своем уме, я бы через этот двор не пошел. Жизнь
дороже. Он тянулся на километр - глухой, как шахта. Пустынный. Этакий
штрек. Желтая каменная кишка. Вырубили и забыли. Туда выходили мощные
задники домов. Неизвестного века. До любой эры. Стены были в метр. Тяжелая
кровля просела. Узкие двери черных лестниц были заколочены досками.
Штукатурка обвалилась, мрачно глядели кровавые, древние кирпичи. Кое-где
сквозь накипь дремучих лет проступали лживые лозунги временного
правительства. Это только кажется, что прошлое исчезает безвозвратно.
Следы всегда остаются. Надо уметь видеть. Лампы висели редко и непонятно
зачем - голые, пыльные, едва сочащиеся надрывной желтизной. Арки домов
смыкались - дневной свет сюда не попадал. В гулких нишах, распирая тугие
бока, стояли ребристые мусорные бачки. Не знаю, кто ими пользовался. Но -
с верхом. Вероятно, здесь водились и привидения. Какие-нибудь особые,
помоечные. Самые завалящие. Вероятно, худые, голодные, вечно простуженные,
в заплатанных балахонах из ветоши. Наверное, собирались по ночам в кружок
и, попискивая, утирая горькие слезы, вылизывали добела старые консервные
банки - жаловались на судьбу и всевозможные болезни. В общем, классический
антураж. Кладбище времени. Двор "Танатос". В такой обстановке не захочешь,
а совершишь преступление.
И тишина здесь была удручающая. Подземная тишина. Звук моих шагов,
отражаясь в круглых сводах, уходил далеко вперед.
Словно спугнутый им, откуда-то из хитрых подвалов, из дровяной
сырости и пахнущей плесенью черноты наперерез мне, беззвучно, как по
воздуху, ступая пружинистыми лапами, выбрался здоровенный кот.
Я вздрогнул и остановился.
Ужасный был котище - наглый до предела. Типичный дворовый. Серый в
черную полоску. Замер, равнодушно изучая меня. Усы топорщились проволокой.
Кончик хвоста подрагивал. А морда была широкая и сытая - на щеках
подушечки. Чувствовалось, что видел он все это - в гробу и в тапках. Ничем
не удивишь.
- Кис-кис, - позвал я тихо и очень глупо.
Влажные зеленые глаза презрительно дрогнули, кот, мигнув алым языком,
зевнул, небрежно почесал скулу и, потеряв ко мне всякий интерес, нырнул в
низкую угольную щель.
Видимо, следовало сплюнуть. Через левое плечо. Есть такое правило.
Только выглядело это по-идиотски, и я пока воздержался.
А напрасно.
За поворотом, где темь пологом провисала между двумя хилыми
лампочками, привалившись плечом к стене, стоял человек.
Но не дворник. Другой. Что, впрочем, не лучше.
Увидел меня - выпрямился. Надо было сплюнуть, обреченно подумал я.
Человек одернул поношенный пиджак и торжественно сделал два шага, как
на параде, высоко поднимая ноги в домашних тапочках. Воткнул в висок
напряженную ладонь.
- Поручик Пирогофф! К вашим услугам!
Раньше, еще в институте, я носил с собой гирьку на цепочке. Небольшую
- грамм триста. На тот случай, если придется возвращаться домой поздно. Но
потом я повзрослел и гирьку выкинул. Как теперь выяснилось - поторопился.
- Рассчитываю только на вас, сударь, - громко сказал поручик. - Зная,
что происхождения благородного. И чины имеете.
- Могу дать три рубля, - с готовностью предложил я и, как в тумане,
достал последнюю трешку.
- Сударь! - он вскинул голову. - Поручик Пирогофф еще ни у кого не
одалживался! Да-с! - и моя трешка исчезла. Будто растаяла. - Несчастные
обстоятельства, сударь. Изволите обозреть, в каком состоянии пребываю...
Я изволил. Состояние было не так чтобы. Костюм на поручике был явно с
чужого плеча, короткий - торчали лодыжки без носков, брюки были мятые,
словно никогда не глаженные, на рубашке не хватало пуговиц.
- К тому же! - гневно сказал поручик. Щелкнул босыми пятками.
Удивительно, как у него получилось. Однако звук был отчетливый. - Страница
пятьсот девятая, сударь!
Он тыкал в меня толстой, потрепанной книгой.
Выхода не было. Я посмотрел. На странице пятьсот девятой говорилось,
что какие-то ремесленники - Шиллер, Гофман и Кунц - нехорошо поступили с
военным, который приставал к жене одного из них. Мне что-то вспомнилось.
Что-то очень знакомое, давнее, еще со школы.
Фамилия военного была - Пирогов.
- Это вы? - спросил я.
Поручик затрепетал ноздрями.
- Помилуйте, сударь, как бы я мог? Жестянщик, сапожник и столяр, - с
невыносимым презрением сказал он. - А в тот день... отлично помню... Я
находился в приятном обществе... У Аспазии Гарольдовны Куробык. Не
изволите знать? Благороднейшая женщина...
- Книгу возьмите, - попросил я.
Поручик сделал отстраняющий жест.
- Как доказательство клеветы. - Расширил бледные глаза. - Не
ожидал-с!.. Честно скажу, сударь: уважаю искусства - когда на фортепьянах
или стишок благозвучный, художнику Пискареву - наверное, слышали? -
оказывал покровительство многажды. И сам, в коей мере не чужд...
Он выпятил грудь так, что рубашка разошлась, картинно выставил руку и
прочел с завыванием:
- Ты, узнав мои напасти, Сжалься, Маша, надо мной, Зря меня в сей
лютой части, И что я пленен тобой.
- Многие одобряли. У нас в полку. Генерал прослезился... А вы,
сударь, случаем, не поэт?
- Это Пушкин, - сказал я. - Пушкин написал.
Поручик отшатнулся.
- Украл! - страшным шепотом произнес он. Схватился за жидкие волосы и
несильно подергал их. - Слово чести! Вот ведь - сочинить не может, так
непременно украсть!.. Я его - на дуэль!
- Мяу! - пронзительно раздалось за моей спиной.
Я оглянулся. Тот самый кот сидел на середине прохода. Задрав морду,
буровил меня зелеными глазами - ждал мяса.
- Брысь! - топнул поручик. Вдруг успокоился. Вытер лоб грязным
платком.
- Сами видите, сударь, что делают. Позор на всю Россию. А у меня
знакомые: корнет Помидоров, князь Кнопкин-второй, госпожа Колбасина - в
нумерах на Стремянной. Я же не могу... Тираж сто тысяч! Ой-ей-ей!.. Ну
зачем такой тираж? Это же сто тысяч людей купят. Конечно, не все из них
грамотные. Которые и просто так. Но благородные прочтут.
- Мяу!
- Значит, сударь, - нервно сказал поручик. - Чтобы опровержение в
газетах. То есть, мол, прошу поручика Пирогова не считать описанным в
такой книге...
Я покорно кивал - будет исполнено.
- И дальше. Войдите в положение. Мне полагается квартира и прочее.
Опять же провиант, жалованье - кто выдаст? И как я тут считаюсь - в
походе? Тогда лошадь и кормовые. А денщик мой там застрял. Между прочим,
сволочь страшная: пропьет все до нитки. Как есть. Останусь в чем мать
родила - в одном мундире.
- Поможем, - заверил я, сильно тоскуя.
Он поднялся на цыпочки и вытянул тонкую шею.
- Так я могу надеяться?
- Ну конечно. Человек человеку...
- Вашу руку, сударь! - воскликнул поручик.
Пришлось дать. Ладонь у него была теплая и влажная. Он долго тряс.
Тыльной стороной вытер слезу - которой не было. Сказал взволнованно:
- Благородство, его ничем не скроешь. Мне бы носки, сударь, и я - ваш
вечный должник!
- Мяу! - длинно раздалось за спиной.
3
Прошло еще несколько дней.
Жара не спадала. От свинцовых лучей коробились крыши. Струился
неумолимый пух. Выкрашивался гранит на набережных. Воробьи, разинув жалкие
клювы, в беспамятстве кувыркались с обугленных ветвей. Город стоял по шею
в огне. Обнажились каналы. Тягучая вода медленно шевелила тину на круглых
камнях. Сохли узловатые водоросли. Бурый запах йода поднимался со дна.
Каждый день радио севшим голосом сообщало, что последний раз такая
температура регистрировалась в тысяча каком-то тараканьем году. В общем,
до монгольского ига. Ссылались на циклоны и антициклоны. А так же на
"першинги". Газеты выходили пожелтевшие и ломкие, словно музейные. Горел
на полях будущий урожай. Обком принимал решения. Два раза в час,
напропалую. Зной усиливался. Медики советовали отдыхать в январе.
Серое, плоское небо сковородкою накрыло город. Дым из редких труб
стлался по нему и стекал вниз - к окраинам.
Институт пустел на глазах. Бежали - кто мог. Под любыми предлогами. И
без них. Работать было нельзя. Плавился кабинетный линолеум. Стреляли
авторучки и закипала вода в графинах. Мухи черными зернами осыпались на
подоконник.
У меня была группа - шесть человек. Хорошие ребята. Я отпускал всех,
прямо с утра. Они, наверное, благословляли тот день, когда я стал
начальником.
Потом я ждал немного и уходил сам. Хлопала тугая дверь. Звенела
пружина. Белый океан зноя тут же охватывал меня.
Начинались бесцельные шатания. Я наматывал километры по дымным
улицам. Светлым и пустым. В хороводе безумных тополей. Пенным прибоем
шумела кровь в тесных висках. Блистая, кружились стекла. Жидкое солнце
капало с карнизов. Я шел по выпуклым, горячим площадям. Один во всем
городе. Последний человек. Мир погибал спокойно и тихо. Как волдырь, сиял
надо мной чудовищный купол Исаакия. Жестокой памятью, гулким эхом винтовок
задыхались дома на Гороховой. Зеркальные лики дворцов, пылая в геенне, с
блеклым высокомерием взирали на это странное неживое время. За дубовыми
рамами была прохлада - озноб нежных люстр, двухсотлетний сумрак, золотая
пыль коронаций, ледяной паркет, выхваченный из небытия красными переливами
дерева. Забытые лица смотрели из темных полотен. Мерцал багет. Мучаясь,
бродили по залам тени слабоумных императоров.
Я попадал в кривые, пьяно расползающиеся переулки коломенской
стороны. Кто-то создал их в бреду и горячке, сам испугался - махнул рукой.
Так и бросили. Узкие дворики, как колодцы, крепко держали темноту.
Слезились луковичные окна. Крыши в хребтах труб, давясь, лезли друг на
друга. Здесь и воздух был иной - прошлого века. Затхлый и коричневый.
Щербатые тротуары жались к самым домам. Булыжник был втоптан по самую
макушку. Крутилась зеленоватая пыль - из сухого навоза. Переворачивался
циферблат, и время текло обратно. Казалось, сейчас, царапнув кирпич, из
безымянной щели между двумя дряхлыми стенами вывернется бричка, похожая на
стоптанный башмак, и неторопливо загрохочет голыми ободьями, заскрежещет
железом по камню. Заспанный кучер с соломой в свалявшихся волосах
встрепенется, дико - с похмелья - поведет вокруг опухшей мордой и,
успокоенный видом серых галок и ворон, опять уронит голову на колени, сопя
и покачиваясь в такт каждому шагу старой своей суставчатой лошади.
Ростовщик с бессмертными глазами уже полтора столетия ходил здесь,
полы цветного халата волочились по земле, и великий писатель с быстрым и
надменным лицом, задыхаясь источенными легкими, смотрел в холодной усмешке
на съеденные временем дома, на жалкие фонари, на пыльную столичную
мостовую, и сладкая скука овладевала изношенным сердцем его.
Рано или поздно я выходил на канал. К трем синим мостам, парящим в
воздухе.
Здесь были особые обстоятельства.
Ольга возникла ниоткуда. Как-то неожиданно. Будто пришла с улицы.
Где, когда - все в глубоком тумане, подробностей никаких, они якобы
познакомились случайно. Антиох меня поразил - весьма приличная внешность.
И даже лучше. Но - жена. Поэтому с моей стороны - ноль эмоций. К тому же
мы редко сталкивались. Она работала учительницей младших классов. Что-то
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг