провисал между ними, будто гибкий резиновый шланг.
А внутри у него что-то булькало.
- Ну, это уж слишком, теперь моя очередь, - побурев до ногтей,
стервенея, сказал Анпилогов. Громко скрипя суставами, сильно кренясь
вперед, прошагал на кафедру, отодвинул вновь задремавшего Мамакана.
Игнациус с испугом увидел, что он весь - деревянный, занозистый, с
кольцевыми разводами сучков на щеках. А вместо волос - темная картофельная
ботва.
- Общая проблема, рассматриваемая здесь, - ощутимо злясь и оттого
отчеканивая каждую букву, произнес Анпилогов, - сводится к ряду
экстремальных задач на условный минимакс. Согласно Позднышеву и Браве,
наилучшей конформной проекцией сознания для данной области знания является
та, крайняя изокола которой совпадает с контуром очерченного сознания. -
Помолчал и строго посмотрел в аудиторию. Там ошарашенно притихли. - Верно?
- спросил он. - Верно, - вразнобой ответили из рядов. - Но тогда, как
следствие, сознание наименее отклоняется от нуля при максимальной кривизне
воображения, - сухо заключил Анпилогов. Опять помолчал и отрывисто, резко
кивнул. - Благодарю за внимание.
После чего возвратился на место и нервно сказал Игнациусу:
- Извини, Александр, я обязан был выступить. Я даже не тебя защищаю.
Просто некоторые вещи нужно говорить прямо и грубо - как они есть - иначе
о них будут забывать.
- Я понимаю, - с тоской ответил Игнациус, глядя в деревянные
потрескавшиеся глаза.
Жека с другой стороны, обнимая его, как в пивной, не смущаясь,
заталкивал в ухо пузырящийся дружеский шепот:
- Эмма мне все рассказала, ты - просто чокнутый, я не знаю сейчас,
кто из вас прав, Валентина, конечно, тоже не подарок, но ведь глупо
бросать налаженную семью, потому что потом придется буравить все сначала:
квартира, дети, - если возникает что-то на стороне, то совсем
необязательно информировать об этом жену, наоборот, - жизнь становится
гораздо приятнее, Эмма не спрашивает меня, куда я иду, а я не спрашиваю
ее, мой тебе совет: наплюй, Валентина - хорошая баба, осточертело в КБ,
бегает по выставкам, свихнулась на испанцах - ладно, пусть водит группы,
бывают сдвиги похуже, конечно - дура, но зачем ломать навсегда? - немного
внимания, подарок к празднику, и она тебя обожает, главное - никаких
забот, ты улавливаешь мою мысль, Александр?
Игнациус улавливал. Советы хороши для того, кто их дает. Ошарашенный
внезапной паузой, он выпрямился. Почему-то все смотрели на него. Тишина в
аудитории стояла жуткая, как в подземелье.
- Прошу вас, Александр Иванович, - нетерпеливо повторил Созоев.
Видимо, уже не в первый раз.
В полном одиночестве, протыкая молчание шагами, Игнациус поднялся по
трем ступенькам. Намокающий воздух загустел от злобы и неприязни. Тем не
менее, он почти не волновался. Волноваться ему было незачем.
Все это не имело никакого значения.
- Мой доклад посвящен некоторым вопросам прямого взаимодействия
гарбонов с точечными марками при делении цикариоля, - сказал он.
- Ого! - выдохнули под потолком.
Аудитория остолбенела.
Очень обыденно вошел Грун и сел на свободное место. Он был в своем
неизменном черном свитере, растянутый ворот которого открывал ключицы, и в
выцветших джинсах. Он нисколько не изменился. - Здравствуй, Федор, -
сказал Игнациус, - у меня сегодня - предзащита, говорили, что ты умер, а
ты нисколько не изменился. - Здравствуй, Саша, - ответил ему Грун, - не
переживай насчет моих данных, мне теперь уже все равно, я давно об этих
данных забыл. - Почему ты ушел из института, мы очень волновались? -
спросил Игнациус. - Со мной произошла странная история, - ответил Грун, -
я потерял себя, вся жизнь переломилась, вероятно, я должен был отсюда
уйти. - Со мной тоже произошла странная история, - сказал Игнациус, -
сегодня я вдруг опоздал на заседание кафедры, я пришел вовремя и вдруг
выяснилось, что я - опоздал. - Ты живешь в двух временных измерениях, -
сказал Грун, - они сталкиваются и порождают хаос, от которого меркнут
звезды. - Два времени? - спросил Игнациус. - Два времени, - подтвердил
Грун. - И еще вокруг меня какое-то черное безумие, - сказал Игнациус, -
все говорят и поступают так, словно они сошли с ума. - Это - Ойкумена, -
не сразу ответил Грун. - Ойкумена? - Я тебе не мешаю, Саша, ты ведь должен
читать доклад? - Нет, - объяснил Игнациус, - я выучил доклад наизусть, я
повторил его пятьдесят раз и могу говорить механически. - Это - Ойкумена,
- опять сказал Грун, - по невидимым порам она бесшумно просачивается в мир
и обволакивает тебя, засасывая в глухую полнощную топь, ты уже частично
принадлежишь ей. - Что же делать? - запинаясь спросил Игнациус. - Отдать
кольцо и забыть. Как тебе советовали, - сказал Грун, - это - единственный
выход. - Я не хочу, - сказал Игнациус, - я люблю ее, я искал ее всю жизнь,
я ее нашел, никакая Ойкумена не заставит меня отказаться от нее. -
Победить или умереть? - спросил Грун. - Победить или умереть, - подтвердил
Игнациус. - Ну, мне пора, - сказал Грун, - сейчас начнется небольшой
ералаш, старик уже машет руками.
- Подожди, я с тобой, - попросил Игнациус.
Но Груна не было. Была знакомая кошмарная аудитория, залитая
худосочным электричеством, в искристо-желтом туманном нутре которого,
будто водоросли, колыхались нерезкие фигуры.
И Созоев действительно махал руками:
- Хватит-хватит, вы переутомились, Саша!.. Хватит-хватит, вам надо
отдохнуть!..
Жека и Анпилогов, оба с вытянувшимися лицами, почему-то заботливо
поддерживали его под локти, а перепуганная Элеонора совала стакан мутной
воды:
- Пожалуйста, Александр Иванович...
Игнациус не понимал - при чем тут стакан, но, робея, послушался. И
когда он пил теплую, затхлую позавчерашнюю воду, то десятки глаз с
жалостью и плохо скрываемым удовлетворением любопытно ощупывали его.
- Я вас отпускаю, вы можете не ходить на работу, пока не поправитесь,
- громогласно объявил Мамакан. - Правильно, Андрей Борисович? - Созоев
сдержанно покивал. - А от себя рекомендую: каждый день перед сном
растираться подогретой кошачьей мочой. Я таким образом вылечил застарелую
грыжу. У вас кошка есть?
Игнациус повернулся и, как лунатик, - не видя, - пошел на
расступающиеся перед ним одинаковые серые колеблющиеся фигуры.
Было ясно, что все теперь - позади.
- Знаешь, что ты сделал? - догоняя его в коридоре, спросил бледный от
гнева Анпилогов. - Ты вместо доклада исполнил песню "По диким степям
Забайкалья"...
Игнациус вырвал руку.
- Пусти меня!
- Нашел время забавляться...
- Пусти!
Их толкали спешащие куда-то студенты.
- Неостроумно, - сказал подоспевший Жека. - Ну - обиделся на этих
крыс, ну - идиоты они. Но зачем же самому себе при этом вредить? - Он
осекся. - Или, может быть, ты все-таки болен?
- Да пошли вы - туда-сюда... - несправедливо сказал Игнациус.
Он боялся, что брызнут из глаз позорные слезы.
- Ты прежде всего нас подвел, - процедил Анпилогов ему в спину.
- А у тебя - ботва на голове, - обернувшись, сказал Игнациус
ломающимся голосом.
Как-то по-дурацки.
Жека ненатурально захохотал.
- А зато у тебя нет слуха!..
Игнациус сбежал в вестибюль, натянул пальто и одним ударом нахлобучил
потертую кроличью шапку. Чего они хотят от него? Он никому ничем не
обязан. Пусть они катятся - ко всем чертям!
Институтская дверь простуженно скрипнула.
Под заснеженными обомлелыми деревьями в черно-белом контрасте двора
переминался с ноги на ногу человек, выдыхая пар из расстегнутой собачьей
дохи.
- Слава бессмертному Кругу! - воскликнул он. - Я уже боялся, что
пропустил вас в потоке. Честно говоря, я жду вас здесь более двух часов.
Как всегда, вы не торопитесь, сударь. Идемте!..
Это был - Экогаль, запорошенный инеем по кошачьим оттопыренным
жестким усам.
- Как раз вы мне и нужны, - сказал ему Игнациус, бешено глядя в
осколки желтого янтаря с вертикальными воспрянувшими зрачками.
- Осторожнее, - предупредил Экогаль. - По-моему, за нами следят.
Он мотнул головой.
Меж сосульками мерзлых кустов, дробящих фонарный свет, шевельнулись
какие-то неясные тени.
Игнациусу было все равно. Экогаль потащил его прочь из сквера.
Набережная была завалена перелопаченными сугробами, а канал - до парапета
- глыбами жуткого льда. Не попадалось ни одного встречного. Дома, уходящие
за поворот, выглядели нежилыми. Крылатые грифоны стискивали в зубах цепи,
на которых висел ажурный мост.
- У меня к вам записка, я рассчитываю на ваше благородство, сударь, -
сказал Экогаль. - Не оглядывайтесь, пустяки, их всего-навсего человека
четыре. Кстати, я слышал, что вы хорошо владеете шпагой?
- Давайте записку, - сказал Игнациус.
- Но не здесь же.
- Давайте!
Он вдруг остановился.
На спуске с моста, за опасными мелкими ступеньками у шершавого
парапета, как ночные ханыги, сгрудились еще четверо: нахохлившиеся, руки в
карманах. И один из них - Градусник. Игнациус сразу узнал его. А второй -
это, по-видимому, Стас, в растрепанном лисьем малахае.
И Экогаль остановился тоже.
- Все. Живыми они нас не отпустят, - хладнокровно сказал он.
6
Снег перестал. Очистилось небо в крупных звездах. Умытая яркая луна
тихо выплыла над стрелой подъемного крана и через разваленную крышу
заглянула внутрь - остовы стен, как челюсти, смыкались вокруг нее.
Проступили бритвенные лохмотья труб, концы балок, висящих в воздухе,
двери, обои, раковины и ощеренные доски в скелетах бывших квартир. Света
было много, даже слишком много. Перчатка, в которую уткнулся Игнациус,
казалась серебряной.
- Стоит? - шепотом спросил Экогаль сзади.
Ему было не видно.
- Стоит, - так же шепотом ответил Игнациус, осторожно вытягивая шею.
На заснеженном светлом прямоугольнике парадной отпечаталась
растопыренная тень.
Человек ждал и не собирался уходить.
Путь был закрыт.
- Знать бы, где остальные, - сказал Экогаль. - Мы тут, пожалуй,
замерзнем.
- А сколько их?
- Десятка полтора.
- Всего?
- Не так-то просто выйти из Ойкумены. - Экогаль вдруг стремительно
зажал нос рукой и чихнул - внутрь себя. - Фу-у-у... Некстати. С этим мы,
конечно, справимся, если он один...
- Зашумит, - сказал Игнациус, противно сглатывая.
- Не зашумит.
Тонкий и длинный стилет высунул жало из рукава.
- Не надо...
- А говорят, сударь, что вы закололи троих из дворцовой охраны? -
недоверчиво хмыкнул Экогаль.
- Там были жуки.
- А здесь кто?
- Все равно нам не спуститься, лестница разбита, - сказал Игнациус.
Они лежали на площадке третьего этажа. Пахло горелым, старым и
нежилым. Сквозь пальто уже чувствовался проникающий каменный холод.
Свешивались известковые жилы кабеля. Внутренняя часть дома была сломана
для ремонта, и лестница, ненадежно прилепившаяся к стене, пролетом ниже
обрывалась в колодезную пустоту - на груды битого кирпича и перекореженную
арматуру. Сумрачно сияли осколки стекла в рыхловатом грязном снегу. Я не
хочу здесь лежать, подумал Игнациус. Я ужасно боюсь. Я весь пропитался
страхом. Ойкумена понемногу обгладывает меня, оставляя незащищенное живое
сердце. Я боюсь этих таинственных чудес и превращений. Я боюсь
неповоротливых и беспощадных жуков. Я боюсь сладко-вкрадчивых
людей-гусениц. Я боюсь подземного мрака, который медленно разъедает мою
жизнь. Я боюсь даже Ани. Даже ее я боюсь. Мы с ней виделись всего четыре
раза: понедельник - голый сквозняк ветвей, утро пятницы - последние
скрученные листья, воскресенье - на площади, Исаакий в сугробах, и опять
воскресенье - черное шуршание на Неве. Она не хотела говорить, где живет.
Я поцеловал ее в Барочном переулке. Вот, чем это кончилось - замызганная
чужая лестница, развалины, чадящие дымом и смертью, смятый окурок перед
глазами и банда оборотней, рыщущая по стройплощадке в поисках крови.
- Значит, каждый раз, когда я попадаю в Ойкумену, я что-то теряю в
своем мире? - спросил он. - Значит, с каждым шагом моим обрывается
какая-то ниточка?
Экогаль дернул плечом.
- Нашли время!
И в разгромленном кирпичном колодце, прямо над их головами, отчетливо
раздалось:
- Эй!.. Вроде никого...
- А ты посвети, посвети, - гулко посоветовали из парадной.
Кто-то зажег газету и бросил ее. Пламя, разворачиваясь на лету,
пачкая воздух клочьями огня, вспыхнуло и озарило угрюмые покинутые пещеры,
беззубые зевы которых подавились морозом. Тени на гигантских ходулях
шарахнулись до самого неба.
- Ни души, - сказали в колодце.
- Все обыскать, поджечь подвалы!..
Розово-темные неверные блики освещали Стаса в проломе четвертого
этажа. Он свешивал малахай - разглядывая хаос внизу.
А из-за спины его высовывалась охрана.
- Сейчас бы арбалет, - простонал Экогаль. - Я снял бы его первой же
стрелой.
Газета вспыхнула и догорела. Он потянул Игнациуса за рукав. Игнациус
понял и пополз обратно. Ползти было крайне неудобно. Задирающееся пальто
сбивалось в комок. Он уперся ногами во что-то мягкое.
- Осторожно, вы расплющите мне нос!
Они вернулись в комнату, где каким-то чудом сохранились почти все
стены, и Экогаль, придерживая разноголосье пружин, осторожно опустился на
полосатую, ободранную, без ножек тахту, из которой немедленно вытекла
трухлявая струйка. Совершенно бесшумно вонзил свой стилет в переборку над
головой. - Очевидно, мы все-таки влипли, сударь. Как в мышеловке. -
Гладкий бритый череп его блестел. Узловатые пальцы выдергивали из тахты
нитку за ниткой. - Впрочем, будем надеяться, сударь, что еще не все
потеряно. Еще есть выход. Нам бы добраться до Галереи, там - мои люди. Они
не могли поставить оцепление по всему району. У них не так много
лазутчиков, способных принимать человеческий облик. В крайнем случае,
переждем ночь здесь, место - вполне укромное...
- Покажите записку, - сказал Игнациус.
- Что? Ах, записку... - Экогаль порылся в обмерзшем меху и протянул
на грубой ладони плоскую малахитовую гемму с женским профилем. Иронически
смотрел, как Игнациус вертит ее так и сяк - безуспешно.
- Кольцо у вас с собою?
- Да.
- Давайте!
Игнациус отвел нетерпеливую руку.
- Правильно, - сказал Экогаль и засмеялся, приглушенно заперхал,
натянув кожу вокруг широких зубов. - Правильно, сударь, никогда и никому
не давайте это кольцо - ни на одну секунду, ни за какие клятвы. Имейте в
виду, что отнять силой его нельзя, оно потеряет свои волшебные свойства...
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг